Такая разная Блу

Я лежала в темноте и мысли в моей голове вертелись подобно вихрю. Надо мной точно сгрудились тучи. Я чувствовала себя обманутой. Уилсона усыновили. Усыновили! И он ни разу не обмолвился об этом. Ни мудрого наставления, ни одобрения, ничего, когда мы с Тиффой рассказали о своем решении. Ни фразы «усыновление — это замечательно, взгляни хотя бы на меня». Он просто промолчал.

Тиффа, судя по всему, не уловила «перемену погоды». Она больше ничего не сказала, и вскоре до меня донеслось ее мирное дыхание, свидетельствующее о том, что она уснула, лежа за мной. Мои бедра болели. Поясницу тянуло, лодыжки распухли, мне было крайне неудобно, а сама я была слишком беременна и слишком зла для того, чтобы спать.

Искупление, решение, откровение. Рено же таило в себе множество тайн. Я была готова отправиться домой.

***

Джек прилетел на медицинскую конференцию в Рено в пятницу утром, и Тиффа осталась с ним, оставив нам с Уилсоном мерседес. Они собирались вернуться домой в воскресенье вечером, что означало, что мы с Уилсоном будем находиться в эпицентре «бури» на протяжении восьми часов. Обвинения роились в моей голове, словно разъярённые пчелы, грозя вырваться на волю и зажалить Уилсона до смерти. Я сидела, погрузившись в угрюмое молчание, даже не смотря на историка и лишь изредка коротко отвечая на его вопросы. Уилсон был смущен и старался выяснить, что со мной не так, до тех пор, пока я не послала его куда подальше и он не остановил машину возле туалетов на шоссе. Сделав это, он повернулся ко мне и всплеснул руками.

— Что с тобой происходит, Блу? Я тебя обидел? Или тебе плохо? Что случилось, черт подери?

— Вас усыновили! — прокричала я и одновременно с этим из моих глаз брызнули слезы, да такие, которые обычно текут как из шланга и забивают нос. Я потянулась к бардачку, но чертов Уилсон тут же выхватил платок и стал вытирать мои щеки и успокаивать.

— У Тиффы слишком длинный язык.

— Она не знала, что вы умолчали об этом! Почему вы ничего не сказали, Уилсон?

— А разве это бы помогло тебе? — Уилсон вытер мне глаза, его взгляд был таким пронизывающим, а на лбу собрались морщинки.

В ярости я оттолкнула от себя его руки, открыла дверцу и вывалила свое неуклюжее тело из кабины, испытывая такую злость, какой не чувствовала никогда прежде.

Моя спина горела, шея ныла от боли, а сердце стучало так, словно волочилось вслед за автомобилем. Я устремилась к туалету, нуждаясь в пространстве и желая справить нужду. Я была на девятом месяце, как-никак.

Воспользовавшись туалетом, я принялась мыть руки. Взяв прохладное влажное полотенце, я вытерла тушь со щек. Выглядела я жалко. Опух даже нос. Я взглянула на лодыжки и едва вновь не заплакала. Я ведь была такой красивой и такой стройной. А еще я могла доверять Уилсону. Из глаз снова хлынули слезы, и я тут же промокнула глаза полотенцем, стирая их.

— Вы в порядке, дорогая? — послышался негромкий голос справа от меня. На меня смотрела низенькая старушка, ростом едва доходившая мне до плеча. Ее губы были поджаты. Вокруг рта собрались морщины, похожие на лапки сороконожки. Ее седые вьющиеся волосы были убраны под косынку, очевидно, чтобы защитить прическу от бушующего снаружи ветра. Похоже, я принесла бурю с собой.

— Ваш муж попросил меня проверить вас. Он очень переживает.

Я не стала поправлять ее. Мне полагалось иметь мужа, поскольку я вот-вот должна была родить, и мне совершенно не хотелось объяснять, кем приходится мне Уилсон. Я последовала за женщиной и увидела Уилсона, говорящего о чем-то с таким же низким старичком. Когда они заметили меня, пожилой мужчина похлопал историка по плечу и понимающе кивнул. Затем он подставил руку старушке, и они, пошатываясь, двинулись к машине, сопротивляясь порывам ветра.

— Прости меня, Блу. — Уилсону пришлось повысить голос.

— Почему ты ничего не сказал мне? Почему? Я пролежала всю ночь без сна, думая об этом. И не смогла придумать тебе ни одного оправдания. — Волосы лезли мне в рот и разлетались в разные стороны, точно змеи на голове Медузы Горгоны, но я не собиралась возвращаться в машину… до тех пор, пока не получу ответа.

— Я не хотел влиять на твое решение, — прокричал Уилсон. — У меня была чудесная жизнь. И прекрасные родители, которые никогда не скрывали от меня правды. Я рос, с детства зная, что меня усыновили. Но меня все равно беспокоило это. Я часто представлял себе женщину, которая от меня отказалась, и мужчину, который отказался от нас с ней.

Каждое его слово казалось мне ударом, который он наносил по моему животу, поэтому я закрыла его руками, защищая живое существо внутри себя. Уилсон вздрогнул, но продолжил говорить, перекрикивая ветер.

— Я не хотел, чтобы мои чувства заставили тебя сомневаться, пойми!

— Ты думаешь, я не хочу этого ребенка? Ты думаешь, что я отдаю его, потому что не хочу?

Его глаза встретились с моими и на красивом лице разом отразился миллиард эмоций. Слова, которые он произносил, явно давались ему с трудом.

— Когда ты сказала мне, что решила не оставлять ребенка, я подумал, что ты совершаешь ошибку. Как, ради всего святого, я мог сказать тебе такое? Моя сестра была на седьмом небе от счастья. А ты казалась довольной своим решением.

Ветер взвыл, а небо потемнело. Уилсон сделал шаг мне навстречу, но я отступила, позволяя ветру подтолкнуть себя. Сейчас это было необходимо.

— Моя мать не отдала меня на удочерение, Уилсон. Но она должна была! Должна!

Уилсон расставил ноги шире, сопротивляясь порывам ветра и спрятал руки в карманах.

— Она не настолько любила меня, чтобы сделать это. Я не хочу рушить жизнь своего ребенка, только потому что мне нужно кого-то любить.

Прогремел гром и сверкнула молния, Уилсон снова приблизился ко мне. На этот раз он оказался проворнее, ему удалось схватить меня и затолкать в машину. Мы успели захлопнуть двери в тот самый момент, когда снаружи хлынул дождь, мгновенно заключивший нас в свой жуткий серый кокон.

Мерседес ожил и снизу пошло тепло, согревающее наши сидения. Однако Уилсон не поехал дальше. Оставалось еще слишком много несказанных слов.

— Я не хотел скрывать это, — произнес он, умоляюще глядя на меня своими серыми глазами. Я отвернулась, не желая слушать. Но он настойчиво развернул меня к себе за подбородок, принуждая выслушать его.

— Я не сказал об этом, когда должен был, потому что эти слова никогда не будут уместными или своевременными. А потом становится слишком поздно. И честно говоря, тот факт, что меня усыновили не имеет значения, Блу.

— Не имеет значения? Как ты можешь говорить такое? — закричала я, стараясь высвободить подбородок из его захвата. Это так же, как если бы мнение Уилсона не имело для меня значения. Но он стал самым важным человеком в моей жизни. Я запустила пальцы в волосы.

— Я безуспешно стараюсь прояснить ситуацию. Мне на днях рожать, а ты думаешь, что твое усыновление не имеет значения? Твое мнение могло изменить очень многое.

— Верно. Но вместо этого ты сделала свои выводы, приняла свое решение и все произошло так, как должно было.

— Но ты сказал, что я совершаю ошибку, — прошептала я, стараясь снова не заплакать. Я старалась снова разозлиться, однако ярость осталась где-то между дорожным туалетом и машиной, и я никак не могла возродить ее.