Такая вот любовь

– Как мы без нее будем? – спросила Анджелина.

– Она очень хотела переехать сюда ко мне. Но я ответил ей: нет. Заявил, что должен проявить самостоятельность. Люси все плакала и плакала. Мне бы догадаться, что она отыщет способ добиться желаемого. – Джон Милтон сел и уставился на свой рекламный щит. – Ты даже не представляешь, до чего эти доски огромные. Даже совсем маленькие, как та, – очень большие. Вид обманчив. Отсюда этого не скажешь. – Он рыгнул и посмотрел на Анджелину, все еще лежавшую на земле. – Мне нравится смотреть на твой рот.

Облака теперь неслись куда быстрее. Небо по-прежнему голубело, но ветер стал порывистым. Погода снова менялась.

– Расскажи, что ты делаешь, когда залезаешь утром на какой-нибудь щит, – попросила Анджелина.

– У меня там много дел.

– Подумать только! – Она закрыла глаза.

– По утрам мой любимый билборд – сдвоенный рядом со старой ковроткацкой фабрикой. Добираюсь я туда, само собой, еще затемно. Поэтому включаю шахтерский фонарь и снимаю с грузовика лестницу, которая всегда скрежещет, как бы я ни ловчился. Плечом я обычно задеваю красный страховочный ремень, висящий на верхней перекладине, и он начинает раскачиваться и вращаться. Захватив термос с кофе, я переношу лестницу и прислоняю ее к стальному столбу, который ведет к щиту. Поднимаюсь по шести ступенькам своей лестницы, после чего перебираюсь на лестницу на столбе.

– Зачем вся эта возня с двумя лестницами, почему не залезть наверх по приставной?

– Это не так-то просто.

Ветер разметал Анджелинины волосы по лицу, и она отбросила их назад.

– Я забираюсь наверх, и наступает момент, когда я совершаю прорыв – просовываю голову в пространство между двумя рекламными щитами. – Джон Милтон повернулся к Анджелине. – «Прорыв» – еще одно мое любимое слово. «Ветвление» и «прорыв».

Она улыбнулась. Высоко в небе парили птицы.

– Потом я заползаю на мостик.

Как медведь на скальный выступ.

– Два щита расположены под углом друг к другу: с одного конца они почти соприкасаются, на другом расходятся далеко в стороны. Будто типи [15] , который устал стоять и прилег на бочок, чтобы немного отдохнуть.

– Мне никогда не приходила в голову такая аналогия.

– То же говорила и Люси. Но мне совершенно очевидно: это горизонтальный типи. Я провел ночь в одном таком несколько недель назад.

– Ты ночевал там, наверху?

15

Переносное жилище индейцев Великих равнин: конусообразный шалаш с каркасом из длинных шестов, сходящихся в вершине.

– Не наверху, на земле. Это было необычно. Мы устанавливали первый цифровой билборд в Северной Джорджии. Переоборудование заняло целую неделю – и это еще с погодой повезло. Нам пришлось снять щит, срезать стойку и объединить ее с более прочным столбом, который выдержит дополнительный вес цифровых компонентов. Дальше электрики смонтировали гигантский электронный экран и подключили его. Теперь одна часть билборда цифровая, другая осталась виниловой. С одной стороны – прошлое, с другой – будущее. Две головы, смотрящие в противоположные стороны.

Точно так же представлялось и Анджелине.

– Я с отвращением наблюдал за наступлением винила. А теперь с еще бо?льшим отвращением наблюдаю за цифрой. По крайней мере, винил – это нечто вещественное.

– А что такое «винил»?

– Это материал, из которого делают детские надувные круги и матрасы. В свернутом виде он липкий. Спрессованная масса в коробке. Одна из моих задач – следить за тем, чтобы все винилы были сложены одинаково. Поэтому я начинаю с того, что раскладываю каждый на полу. Звуки похожи на дождь.

– Какие звуки?

– Которые издает разворачиваемый винил.

– Почему так важно, как именно он сложен?

– Так мы можем точно рассчитать направление, в котором он развернется, когда мы окажемся высоко над землей. – Джон Милтон посмотрел на Анджелину. – Но теперь не надо ничего складывать, никуда забираться и ничего держать в руках. После перехода на цифровые панели единственным человеком, которому понадобится забираться наверх, будет электрик – и то лишь в случае, если возникнут проблемы. Рекламу будет менять компьютер. – Он зевнул. – Но если я чему-то и научился у винилов, так это не обесценивать перемены, а тыкать себя в них носом.

С этими словами Джон Милтон наклонился и уткнулся лицом в Анджелину. А та начала смеяться. Потом он выпрямился и хлопнул себя ладонями по ногам.

– Здесь чудится, будто сейчас лето. Но лето хорошее. Много птиц и никаких муравьев.

– Я хочу еще.

Джон Милтон вновь наклонился. Анджелина со смехом оттолкнула его.

– Еще про ночь в типи.

Он вздохнул и опять выпрямился.

– В первый день переоборудования щита поздно вечером я вернулся на место и припарковался у того конца, где билборды расходятся. Фары моего грузовика светили прямо в треугольное пространство между двумя щитами. Я вытащил из кузова спальный мешок, подушку, автохолодильник и фонарь. Нырнул под перекладину. Было так здорово находиться на земле между двумя поверхностями – грандиозными и уютными, как великанские объятия, о которых вечно твердила Люси. Или словно в пещере. Я развернул спальник – совсем как винил, только он был не скользкий, а мягкий. Потом бросил туда, где должна была находиться голова, – под точкой схода щитов, – подушку. Поставил с одной стороны холодильник и водрузил сверху фонарь. Скинул ботинки и стащил джинсы. Включил фонарь, сел на мешок и развел руки в стороны, чтобы пощупать землю. Красную глину Джорджии. Достал из холодильника банку овощного сока, открыл ее и сделал глоток. Потом вытащил мелки и карточки и стал рисовать крошечные рекламы. – Крошечные огоньки в треугольнике сумрака. – Обычно щиты снимают только для того, чтобы изменить угол между двумя сторонами или увеличить площадь билборда. В любом случае это однодневная работа, и мы сразу же поднимаем щит обратно.

– Такое ощущение, что ты живешь в какой-то другой стране.

Джон Милтон начал подниматься.

– Пора мне возвращаться к работе.

– Подожди. Так что же ты делаешь по утрам?

– Черт, далековато мы отклонились от темы. – Джон Милтон снова лег на спину. – Это действительно приятно, да? На земле я почти так же хорош, как в небе.

– Итак, по утрам…

– Итак, по утрам я плавно заползаю наверх, прижимаясь правым плечом к щиту. И в маленьком кружке света, падающего с моей каски, пробираюсь к месту схождения щитов. В этот час на дороге ни единой машины. Единственный звук, который раздается, – это стук моих ботинок. Я ставлю свой ящик и снимаю куртку. Сажусь между стенами, образованными двумя щитами, свесив одну ногу в пространство между ними, и снимаю ботинки и носки. Опять встаю, и ледяной металл обжигает мне ноги. Кажется, там всегда холодно, даже летом. Я выключаю фонарь и снимаю шапку. Убеждаюсь, что привык к темноте, прежде чем снять рубашку. А потом…

– Ты наверху раздеваешься?

– …А потом сбрасываю джинсы. И не мерзну, а погружаюсь в холодный воздух. Пытаюсь впитать его влажные частицы своими порами. Через минуту я выхожу на край мостика у схода щитов. В эту минуту я обычно замечаю вдали фары первой за день машины. А дальше, за ними, если я правильно рассчитал время (обычно я не ошибаюсь), появляется слабый апельсиново-рыжий отсвет восходящего солнца. Затем я распрямляю спину, потягиваюсь и как можно дальше пускаю струю мочи.

Анджелина села.

– Ты ходишь там, наверху, в туалет?

Джон Милтон рассмеялся и, засунув руки под футболку, стал чесать грудь и живот.

– Я не то себе представляла, – сказала Анджелина, отряхивая с рук, ног, спины и штанов прутики, сосновые иголки, землю и траву.

– После этого я расстилаю куртку и сажусь на нее, свесив ноги высоко над деревьями.

– Ты остаешься голым?

– Подо мной начинать струиться поток машин. Еще одно замечательное слово. Я открываю термос с серебряной крышкой и наливаю первую чашку кофе, черного, как небо, которое еще темнеет надо мной. Последний глоток кофе я приберегаю на то время, когда увижу поднявшийся над горизонтом целый кружок апельсина, – и в ту же секунду выпиваю его.