Такая вот любовь

Джон Милтон поднял голову, затем опустил правую руку, но левой продолжал обнимать ее.

Анджелина посмотрела в его голубые глаза и спросила:

– Вы сделали ей гроб?

Он кивнул.

– И положили туда акварели?

– Да.

– Замечательно.

Джон Милтон протянул кому-то руку, и Анджелина, обернувшись, увидела стоявшего рядом Уилла.

– Я Уилл. Муж Анджелины.

– Спасибо, что пришли, – ответил Джон Милтон. – Люси без конца говорила об Анджелине.

– Я буду рада помочь вам с ее вещами, – сказала Анджелина.

– Грэйси тоже предложила помощь, – сообщил Джон Милтон.

– Соболезную вашей утрате, – произнес Уилл, отходя.

Глава 39

Уилл огляделся и обнаружил, что они с женой одновременно находятся наверху, что случалось редко, если только они не спали. Когда он вышел из ванной, Анджелина накидывала на себя шелковистый плед, который держала в изножье кровати.

– Почему бы тебе просто не надеть свитер? – спросил Уилл.

– Я неважно себя чувствую, – ответила Анджелина. – Мне жутко холодно.

Она откинула одеяло и забралась под него прямо с накинутым на плечи пледом.

– Ты, наверное, продрогла, пока мы были на кладбище.

Анджелина повернулась на бок и натянула одеяло до ушей.

– Принести тебе что-нибудь?

– Ты не опустишь шторы?

Уиллу никак не удавалось закрыть окно, которое так долго держали открытым.

– Оставь его в покое, – попросила Анджелина.

– Но тебе же холодно?

Она не ответила. Уилл так и не сумел закрыть окно. Поочередно потянув за белые цепочки, он опустил три затемняющие шторы, которыми супруги никогда не пользовались. Каждый слой темноты, казалось, увеличивал расстояние между ним и Анджелиной. Уилл взглянул на продолговатый холмик – под одеялом жена как будто разом потолстела.

Спускаясь на первый этаж, он с тревогой думал об Анджелине. Похоже, она на грани нервного срыва. У нее что-то было с сыном Люси. Возможно, интимного свойства, но это вряд ли. И почему, во имя всех святых, он не понимал, зачем мастерит эти свои ящички, пока не увидел гроб с лежащей в нем мертвой Люси, изготовленный Джоном Милтоном? Тем самым Джоном Милтоном, который слишком бесцеремонно обнимал его жену.

Периодически Уилл вставал с кресла перед телевизором и поднимался в спальню проверить, как там жена. Иногда просто приоткрывал дверь, чтобы удостовериться, там ли она. Иногда на минуту задерживался и в темноте прислушивался к ее дыханию. Иногда менял воду в ее опустевшем стакане. Щупал ей лоб, как она девочкам, когда те были маленькими, но не понимал, есть у нее жар или нет.

Озабоченность, охватившая Уилла, представлялась ему слишком личной, и оповещать о ней дочерей он не стал. Напротив, он обязан оберегать их от подобных вещей. В мире много горя, однако Уилл всегда думал, что оно никогда не коснется их семьи. Но так, наверное, думают все, пока не случается что-то плохое.

Уилл полагался на Анджелину и теперь спрашивал себя, не было ли это ошибкой.

Затем его тревога нашла иное выражение, и Уилл перестал проверять, как там жена.

– У меня тоже есть сердце, – сообщил он пустому коридору.

Когда сын Люси обнял Анджелину, она словно исчезла. Только что была – и пропала. Потом снова вернулась, только изменившаяся. Больная.

Подступили и сгустились сумерки, веранда была покинута и забыта. Вниз по лестнице хлынула темнота и заполнила дом. Уилл бродил по пустым комнатам. В столовой ему было невыносимо смотреть из окна на мир машин и мусорных баков. Он взял подставку для бокала с потускневшим серебряным ободком. Быстро и бесшумно перенес ее в буфет, где она хранилась до того.

Он решил навсегда обосноваться дома. А она? Неужели настала ее очередь уйти в мир за его стенами? Уилл и вообразить такого не мог. У них три дочери. Их дом – родное гнездо. Куда приезжают на День благодарения, а потом на Рождество.

Он спал на диване в гостиной. Утром заметил, что Анджелина побывала на кухне. На столешнице стоял апельсиновый сок. Уилл взял графин – наполовину полный, теплый. Она просто взяла и оставила его тут, не убрав в холодильник. Уилл на цыпочках поднялся по лестнице и приоткрыл дверь. Анджелина вернулась в темную спальню, в разворошенную постель. Уилл тихонько прикрыл дверь. Дело далеко не только в Люси.

Вернувшись на кухню, он сварил кофе. Случайно, промахнувшись, разбил чашку о край стола. Выбросил осколки в мусорное ведро и взял другую чашку. Держа дрожащими руками стеклянный кофейник, проследил взглядом за черной жидкостью, лившейся в кружку из нержавеющей стали.

Анджелина едва упомянула о сыне Люси, а он уже тут как тут. Лапает его жену.

Даже не спросив позволения.

На полпути в подвал Уилл остановился. Он не в силах смотреть на эти свои ящички. Отправился было на веранду. Но и туда ему тоже не хотелось. Поэтому он – как идиот, сказала бы Анджелина, – остался пить кофе в коридоре.

В течение следующих нескольких дней супруги существовали раздельно: Уилл бродил по дому днем, Анджелина, по-видимому, ночью, оставляя на столешнице в качестве подсказок соленые крекеры или сок. Пятница, суббота и воскресенье канули в вечность. Уилл не заходил ни в спальню за чистой одеждой, ни в ванную за зубной щеткой. Телефон не звонил. Ни разу. Даже номером не ошибались. Зачем им вообще телефон?

Сунув руки в карманы, Уилл стоял у парадной двери. Потом у задней. Он не осмеливался выйти из дома. Боялся. Чего? Что по его возвращении жены здесь уже не будет? Он ненавидел себя. И задавался вопросом, грипп ли у Анджелины, депрессия ли, принимает ли она лекарства. Он боялся войти в их спальню, сесть на их кровать, положить ладонь ей на ногу. Боялся спросить, не надо ли ей чего. Боялся подтолкнуть ее – из страха перед тем, какое направление примут ее мысли…

В понедельник утром Уилл сидел за кухонным столом с чашкой кофе и без подложки, в одежде, которую носил с пятницы. Теперь, ощутив безраздельное могущество страха, он впервые в жизни понял мать Анджелины, знавшую, что единственное место, где есть шанс обрести защиту, – это дом. Посмотрев на заднюю дверь и окна, Уилл встал. Выключил на кухне свет и опустил штору на маленьком окошечке в двери. Дважды проверил замок. Одну за другой закрыл ставни – никогда не видел их в таком положении. В столовой, попытавшись задернуть шторы, с удивлением обнаружил, что они не поддаются. Поборол желание забаррикадировать парадную дверь буфетом, а прислонился к ней, затем сполз на пол и лег, обхватив голову руками и подтянув колени к груди – так безопаснее.

Пробудившись, Уилл обнаружил, что солнце сияет уже не настолько воинственно. И все-таки задернул шторы в кабинете, про которые забыл накануне. Помочился, выпил три стакана воды и почувствовал, что хорошо было бы заткнуть за пояс охотничий нож. С воображаемым ножом – для храбрости – и тяжелой, затуманенной головой поднялся по лестнице, тихо повернул ручку и вошел в супружескую спальню, где стоял неприятный запах, будто Анджелину стошнило. Когда глаза привыкли к темноте, Уилл подошел к кровати, где по-прежнему лежала жена, неподвижная, завернувшаяся в сбитые простыни. Следов рвоты не видно. Уилл пощупал ее лоб: липкий. Кажется, температуры нет. При его прикосновении Анджелина не шелохнулась: спит, нет – непонятно. Уилл вышел из комнаты.