Такие сложные простые истины

– Я тут покопался в старых альманахах, – заискивающе продолжал улыбаться старик и подсунул мне под нос желтый газетный журнал с блеклыми фотографиями дорогих украшений. Журнал был на иностранном языке, я ничего не поняла, но ювелир ткнул пальцем в маленькое фото, где я с большим трудом рассмотрела свою брошь. Под фотографией была надпись

на французском языке.

– Что здесь написано? – поинтересовалась я, зная, что вряд ли мой французский сослужит мне хорошую службу.

– Здесь имеется описание вашей броши, – почему-то зашептал старик, оглядываясь через плечо. – В точности указаны размеры каждой жемчужины. Серебро не стоит больших денег, но в целом вся вещь представляет собой немалый интерес.

– И сколько вы дадите за свой интерес? – я спросила просто из любопытства, продавать брошь не собиралась. Все деньги я потратила на платье и новое украшение все равно бы не купила. Носить дорогие вещи не хочу, будет потом лежать в бабушкиной шкатулке и пылиться…

– Моя цена двести тысяч рублей, – слова ювелира с трудом пробились через мои умственные соображения.

– Сколько? – усмехнулась я.

– Вы зря смеётесь, уважаемая, – старик обиделся, спрятал свой журнал под стол и уселся на стул. – Больше меня в этом городе вам никто не даст…

– Я не собираюсь продавать свою брошь. Сколько стоит ваша работа?

– Три тысячи, – равнодушно отозвался старик.

– Сколько?– я чуть не подскочила на месте. Это за «просто почистить серебро» три тысячи рублей! Я надеялась на рублей пятьсот, не больше. – Почему же так дорого?!

– Я могу вам дать двести тысяч, – снова стал торговаться ювелир, – даже двести пятьдесят…

Я молча выгребала из кошелька все наличные деньги, была взбешена до чертиков и вдаваться в полемику с едва знакомым человеком совершено не хотела.

– Вот вам три тысячи! Где моя брошь?

Старик положил передо мной бархатную тряпочку, осторожно развернул…

Только придя домой, я смогла спокойно раздеться, успокоиться, включить ночник над журнальным столиком и достать из сумки бабушкину брошь. Развернула бархатку и долго смотрела на свою драгоценность. Красота была, может быть, и не столь великой, но бесспорно завораживала. Ювелиру удалось вернуть блеск благородного металла, и теперь очищенное серебро ярко сияло при свете ночника. Я бросилась к письменному столу, покопалась в ящике и отыскала там лупу. Под увеличительным стеклом скрипичный ключ стал раскрывать все свои тайны. Верхняя часть была завита спиралевидными канатами, а нижняя маленькими лепестками. Жемчужины были расположены в овальном центре ключа, словно ноты, от большой к меньшей, но всего их было пять штук, двух для полной октавы не хватало. Да и сами жемчужины выглядели совсем по-другому – словно изнутри светились перламутровым блеском. Ювелир просто совершил чудо, вернув броши первоначальную красоту. Зря я пожалела о трех тысячах! Но мне предлагали двести, даже двести пятьдесят!

Открыв на кухне ноутбук, я за скромным ужином стала копаться в прошлом известных ювелирных домах всей Европы. Просидев весь вечер перед экраном компьютера, я так ничего и не нашла, что помогло бы мне раскрыть загадку бабушкиной безделушки. Не надеясь на свои силы, позвонила маме.

– Привет, пропавшая! Как твои дела? Как работа? Ты не болеешь, на улице холод, одевайся теплее! У Лёльки малышка уже заболела. Подцепила в садике какую-ту заразу… – это всё неслось из трубки без остановок и знаков препинания.

– Ма-ам… – пыталась я остановить красноречивый поток последних событий вперемешку с заботой о старшей дочери.

– Отец тебя спрашивал, уже сердится, что ты за целый месяц не заехала к нему. Совесть имей, работа – работой, но об отце не забывай, тем более, к нему заехать тебе проще, чем нам добираться из Видного, один квартал от метро…

– Ма-ам… – я попыталась еще раз. – Откуда у бабушки брошь в виде скрипичного ключа?

– Это с жемчугом? – наконец-то меня услышали.

– Да.

– Не знаю. Тебе зачем? Все уже умерли, и баба Маша, и Зинаида Петровна, моя крестная, и сын её Федор, спросить не у кого.

– Может это подарок деда? – навела я её на другую мысль.

– Может и подарок, – согласно отозвалась мама, – кто теперь вспомнит, нет уже никого…

– Ты как, не болеешь?

– Некогда болеть. Лёльке помогаю с малышкой, да еще переводами подрабатываю, – в голосе матери звучала усталость. – На кафедре часов добавили, всё какие-то деньги.

– Ночами сидишь, наверное, – догадалась я.

– А когда же ещё, только ночью у нас и покой, когда все спят.

– Ладно, передавай всем привет. Я к вам на следующих выходных прискачу, а к отцу среди недели заеду, у меня сейчас свободное время появилось.

– Тебя уволили?

– Почему сразу о плохом, мама!

– В наше время только плохое и ждешь. А работу ты часто меняешь.

– Так получается, я не виновата, – попыталась оправдаться я.

– Хорошо, – обреченно неслось из трубки. – Ты девочка уже большая, сама

разбирайся…

– Мама, не начинай, пока.

– Пока. Одевайся теплее…

Последнюю фразу я уже знаю наизусть: одевайся теплее, не застуди голову. Вешаю трубку.

Ночью долго не могла заснуть. Думала об отце. Он ушел от нас, когда я окончила школу, а Лёльке было всего десять лет. Она плакала целую неделю, не понимая, куда ушел отец, и почему он не может больше вернуться. У него появилась другая женщина и другая семья. Мама расценила это, как предательство, я же, как уход от накопившихся проблем и поиск своего внутреннего «я». Его вторая жена в скорости умерла, чужие дети потихоньку оставили его, у всех были давно свои семьи. От размена квартиры и дележа имущества ему досталась малюсенькая комната в бывшем общежитии с общим санузлом и кухней. Последние десять лет отец прожил в одиночестве, изредка навещая меня в Москве, пока запущенная подагра лишила его возможности выходить на улицу. Боль обиды с годами прошла, мама его простила, и уже заботилась о нём как о взрослом ребёнке, прося меня завезти отцу продукты, лекарства или просто навестить хотя бы раз в месяц, сама же она приезжала к бывшему мужу каждую пятницу, прибраться в квартире, сменить постельное бельё, приготовить на неделю еду и по мере сил вымыть отца в ванной. Тогда, двадцать лет назад, семнадцатилетней девушке мне было бы непонятно такое участие матери к человеку, который просто растоптал её жизнь, искалечил любовь и оставил родных дочерей полусиротами при живом отце. Но сейчас… Сейчас мне кажется его выбор очевидным и закономерным. Каждый человек имеет полное право быть там, где ему лучше, где его понимают и принимают таким, какой он есть. В своё время отец сделал выбор, и он оказался не в нашу с мамой пользу. Я его не виню, но и не принимаю, не могу пока принять.

Всю ночь мне снились роскошные ювелирные магазины на улицах старого Парижа. Переходя от одного к другому, я тщетно искала украшение, которое могло бы подойти к моему вечернему наряду. И только на площади Лафает в одной лавке я нашла то, что искала. Высокий полный мужчина с пышными усами и довольной вежливой улыбкой на лице протягивал мне черную бархатную коробочку и тихо мурлыкал себе под нос: «S'il vous pla^it,madame». В коробочке лежала бабушкина брошь.

Глава 3

– Леночка, поторапливайся, пожалуйста. Ты очень меня подводишь. – Толик

стоял в коридоре, переминался с ноги на ногу и костяшками пальцев нервно постукивал по внутренней обшивке входной двери.

– Толичка, миленький, я не виновата, – кричала я из комнаты и пыталась оправдаться, но чувствовала, что прощения мне уже не заслужить. – Это чулки порвались в самый ответственный момент. Пока искала новую пару в шкафу, табуретка подо мной покачнулась, подвернула ногу. Очень больно, Толик! Я тебя не обманываю!