Таких не берут в космонавты. Часть 3

Лукина вздрогнула.

Она будто бы не заметила, как я высвободил руку из захвата её пальцев.

— Ромка, я сейчас милицию позову! — сказала Иришка. — Честное слово!

Она грозно топнула ногой.

Толстяк хрюкнул (это он так хохотнул?)

— Давай! — сказал Шипуля.

Он развёл руками, потребовал:

— Зови! Давай! Вот так…

Он запрокинул голову и крикнул:

— Милиция! Милиция! Ау!

Толстяк опять хрюкнул.

Он снова посмотрел на Лукину и спросил:

— Где милиция?! Нету милиции?! Как же так?!

Шипуля рассмеялся, приблизился к нам на полшага. Склонил голову, будто прицелился в меня рогом.

Тень у его ног стала чуть длиннее (теперь она лежала под ногами у Лукиной).

Я бросил взгляд мимо толстяка. Отметил, что братья Ермолаевы с места не сдвинулись — они нерешительно улыбались. Я отодвинул Иришку себе за спину, вручил ей свой портфель.

Лукина возмутилась моим поступком. Она взглянула по сторонам, будто бы всё же ждала появление милиции. Попятилась на три шага в сторону своего дома.

Я услышал одобрительное хмыканье толстяка. Не выпускал Шипулю из вида. Заметил, как весело и грозно блеснули его глаза. Расстегнул пальто. Толстяк заметил мои действия и снова хохотнул.

Он поднял руки на уровень груди и резко шагнул мне навстречу. Дохнул в меня смесью табачного дыма и алкогольного перегара. Бросил в мою голову кулак: целил он в кончик моего носа.

— Ха! — сказал Шипуля.

— Ха, — ответил я.

Сместился влево — рука толстяка будто отогнала табачный дым от моего лица.

Пугливо вскрикнула Иришка. Я заметил похожие на одинаковые бледные маски лица Ермолаевых.

Пробил по опорной ноге толстяка.

Он снова махнул руками — на этот раз двумя сразу, как крыльями. Заодно и ногами. Но не взлетел. «Рождённый падать летать не может», — вспомнил я любимую фразу своего тренера.

— Хо! — выдохнул Роман.

Воздух покинул его лёгкие, когда спина толстяка врезалась в землю. Шапка Шипули укатилась в сугроб. Я на шаг увеличил дистанцию между собой и замершим на земле телом.

— Ух, ты! — хором воскликнули пионеры.

— Ааать! — снова выдохнул толстяк.

Он закряхтел, повернулся на бок. Сейчас Шипуля походил на тюленя. Толстяк запрокинул голову, взглянул на меня. Свет фонаря всё же коснулся его лица — я прочёл в глазах толстяка удивление и злость.

— Убью! — пообещал Роман. — Щас…

Толстяк ударил по земле руками-ластами. Поднялся на колени. На пару секунд замер — будто проверил, раскачивалась ли под ним тропинка. Вновь закряхтел и всё же выпрямился.

Он вновь отыскал меня взглядом. В нелитературных выражениях сообщил: моя жизнь добралась до своего финала, финал её будет печален. Пообещал, что мучиться я буду долго.

Шипуля взглянул на меня исподлобья. Учёл прежнюю ошибку: он тоже расстегнул пальто, а затем и вовсе снял его и бросил в руки одного из братьев Ермолаевых. В другого Ермолаева он метнул шарф.

Я последовал примеру Романа: передал своё пальто Иришке. Отметил, что мой соперник без пальто стал чуть уже в плечах. Но объём его талии будто бы не уменьшился.

— Убью! — повторил Шипуля.

Он расставил руки, будто приготовил для меня дружеские объятия.

— Давай, — согласился я. — Рискни здоровьем.

— Отлупи его, Вася! — потребовала стоявшая позади меня Иришка.

В её голосе прозвучали азартные нотки.

— Вася, бей его! — крикнули с вершины горки пионеры.

Они подобрали с земли портфели, но к школе не поспешили.

Братья Ермолаевы промолчали — лишь переглянулись.

Шипуля так и рванул ко мне: с расставленными руками. Я тоже шагнул к нему — впечатал ботинок в его живот. Толстяк не опрокинулся. Замер. Чуть приоткрыл рот. Второй удар я нанёс ему по печени — левой ногой.

Удар под рёбра будто бы не достиг цели.

«Раз, два, — отсчитал я. — Дошло».

Шипуля прикрыл правый бок локтем. Согнулся в поклоне и тут же опустился на колени. В моё лицо он не посмотрел — зажмурил глаза. Медленно завалился на бок. Поджал ногу, а левый висок прислонил к снегу.

— У-у-у! — выдохнули пионеры.

«Королевский нокаут», — вспомнил я слова тренера.

Ермолаевы засуетились. Но к толстяку они не подошли — топтались на месте. Мальчишки на горке поздравляли друг друга с моей победой; комментировали мой удар, размахивали руками и ногами.

Я повернулся к Иришке — встретился взглядом с её глазами.

— Вася, а… что с ним? — спросила Лукина.

Она показала портфелем на Шипулю — тот стонал, но не шевелился.

— Жить будет, — ответил я. — Не обращай внимания. Пока он спрятался под лавку.

— … У-у-ка… — выдавил толстяк.

Я заправил рубашку в брюки, отряхнул прилипший к штанинам снег. Присел, завязал на ботинке шнурок.

Кровь весело бурлила в венах — требовала продолжения поединка.

Братья Ермолаевы вспомнили о сигаретах, выпустили в мою сторону две струи табачного дыма.

— Су-у-ка, — повторил Шипуля.

Прежнего веселья в его голове я не услышал. Различил только ярость. Роман упёрся ладонью в снег и снова встал на колени. Локоть от рёбер он не убрал. Но уже дышал: шумно и будто бы судорожно.

Мальчишки на горке притихли, словно ожидали «второй раунд» (или уже третий?) Во взгляде Иришки снова промелькнула тревога. Я замер в четырёх шагах от толстяка. Наблюдал за тем, как он поднимался с колен.

— Всё, москвич, — едва слышно произнёс Роман. — Тебе конец. Убью.

Он всё ещё кривил губы от боли. Но уже стоял на ногах, слегка пошатывался. На его виске белел снег. Шипуля пристально посмотрел на меня исподлобья. Дожидался, когда завершится качка.

Роман сунул руку в карман брюк, вынул оттуда… Сперва мне показалось: толстяк сжал в руке свинчатку. Но «свинчатка» блеснула — из неё выскочило лезвие. Я услышал тихий щелчок фиксатора.

Шипуля приподнял и вытянул перед собой правую руку. Он показал лезвием ножа на мой живот, сощурил глаза. Я заметил, что острие ножа шевельнулось, словно рисовало в воздухе невидимый штрих.