Такое кино
Шрифт:
– Слушай, я такая голодная!
Мордвинова виновато посмотрела на нее:
– Ой, а у меня только салат овощной...
– Давай салат, - со вздохом согласилась подруга.
– Конечно, я бы сейчас свининки откушала изрядный кусочек: день сумасшедший, поесть было некогда. А ты худеешь, что ли, Жень?
– Да где там!
– возмутилась Мордвинова.
– Не до похудения тут.
Она прикусила язык, едва не проговорившись, что попросту нет денег на продукты. Светка тогда не взяла бы возвращенный долг, а тянуть дальше некуда. Подруга полезла в холодильник и, не обнаружив там ничего вкусного или мясного,
– Жень, где еда-то?
– Не ищи, нет. Я... в магазин не ходила, некогда было. Работаю как лошадь.
– Аньку отправь. Нельзя же так.
Женя махнула рукой:
– Анька завтра только возвращается из Италии. Да, вот такие мы пустодомки.
Светка без энтузиазма умяла салат и взялась за чай.
– Ну, хоть конфетку-то дай. Иль печеньку?
Вид у нее был такой жалобный, что Женя поцеловала беднягу в макушку. И тотчас вспомнила про заначку - небольшую шоколадку, которую Аня как-то припрятала на черный день.
– Ну вот, хоть что-то, - обрадовалась Светка.
Она уехала после десяти, и Женя легла спать пораньше, чтобы отоспаться, наконец, после трудовых будней. Неунывающая подруга, с ее энергией и легким взглядом на жизнь, окончательно излечила ее от тревоги и страхов.
Мордвинова уже десятый сон видела, когда вдруг подскочила на кровати от оглушительной трели домофона. Машинально поглядела на часы: половина третьего ночи. Первая мысль была об Ане, но с какого перепугу дочь будет звонить ночью в домофон? Тогда кто?
Женя немного выждала: вдруг ошиблись. Однако трезвон не прекращался, казалось, что он разбудит сейчас весь дом. Женя подкралась к домофону, осторожно сняла трубку.
– Да?
– Открывай, а то я сейчас околею на этом гребаном ветру!
– хрипло проорала трубка.
– Кто это?
– спросила Женя с недоумением.
– Женька, ты что, совсем офонарела? Открывай быстрее, я замерз!
Господи, да это же Туринский! Она нажала на кнопку домофона, щелкнула замком двери и забегала по комнате, хватая халат, расческу, все что под руку попадалось. Туринский ввалился весь заснеженный, с красными руками.
– С ума сойти!
– ахнула Женя.
– Ты откуда такой?
– Пешком шел от моста, потому что этот...
– Не ругайся!
– ...таксист-кавказец не повез меня сюда. Не по пути, говорит. А, по-моему, просто струсил. Я его припугнул, он машину остановил и говорит: "Топай на своих двоих".
Мордвинова поняла, что знаменитый режиссер пьян в стельку.
– Что ты несешь?
– пробормотала она, помогая Виктору Алексеевичу снять пуховую куртку.
– Где твои перчатки?
– Хрен их знает.
Вид у него был несчастнейший. Женя протащила помороженного режиссера на кухню, достала водку и взялась растирать его руки.
– Полегче, полегче!
– возмутился он.
– Я не дам тебе зря переводить ценный продукт.
Как-то исхитрившись, Туринский выхватил из рук Жени бутылку и пристроился пить прямо из горлышка.
– Да хватит тебе!
– Женя вырвала бутылку.
– Не бережешь себя совсем.
Она заварила чай прямо в кружке и подала ее Туринскому.
– О, вот это хорошо!
– обрадовался тот.
– Сейчас согреюсь. А у тебя тепло.
– Тут он рассмеялся.
– Помнишь, Женька, была как-то жутко холодная зима в Питере, мы мерзли отчаянно и грелись с тобой
Мордвиновой не понравились его воспоминания.
– Слушай, ты почему ночью болтаешься по городу? Почему дома не сидишь?
Туринский скроил пьяную гримасу:
– Дома! Это не дом, а карцер. Тебя бы туда...
Женя оторопела:
– Ты понимаешь, что говоришь, или совсем плохой? Витька!
Туринский тяжко вздохнул и снова потянулся к бутылке.
– Ну, уж нет!
– Женя унесла водку к себе в комнату и убрала в шкаф.
– Хватит уже, - вернувшись, сказала она.
– Послушай сам, что ты несешь. И я вообще не понимаю, что ты тут делаешь!
Однако Туринский не ответил. Он замер,положив голову на сложенные на столе руки.
– Ты что, спишь?
– возмутилась Мордвинова.
– Не, не сплю, я на тапочки смотрю, - пробормотал всемирно известный режиссер.
Женя тормошила его, звала, но безуспешно. Отогревшись, Виктор Алексеевич впал в крепкий сон. Мордвинова стояла над ним в растерянности и не знала, что дальше делать. Хорошо, Ани дома нет, однако утром она вернется, а тут, на кухне, такое...
Женя разобрала в своей комнате гостевое кресло и вернулась за режиссером. Она попыталась приподнять спящего, чтобы переправить его на кресло. Туринский что-то бормотал и отбрыкивался. С большим трудом Мордвиновой удалось стянуть его с табурета и удержать от падения на пол. Закинув его руку себе на плечо, она поволокла тело в комнату. Туринский недовольно мычал:
– Что за женщина, зверь! Покоя нет...
Однако, перебирая ногами, доковылял-таки до кресла. Он упал на постель прямо в одежде. Женя не стала больше его трогать, только накрыла пледом.
Она села возле спящего и задумалась, рассматривая его лицо. Когда не светят его ясные молодые глаза, Туринский кажется уставшим и пожившим ловеласом. Он красив и теперь с этой гривой седых волос, резкими морщинами сухого лица, внушительным носом и решительными губами. Жене тотчас вспомнилась ночь после юбилея, и она покраснела, как институтка.
Что за напасть? Я бегу от него, гоню от себя, а он все лезет и лезет в мою жизнь! Хотя, если уж совсем быть честной, я сама спровоцировала это, позвонив ему и пригласив на юбилей. Но кто же знал!
Однако когда Мордвинова ложилась спать, она отчего-то чувствовала себя необыкновенно счастливой. Саднящая пустота, от которой она безумно устала за последние годы, исчезла, мир вдруг наполнился и стал гармоничным. И ведь только от того, что этот сумасшедший режиссер спал в ее комнате!..
Наутро Женя проснулась с чувством, что ей приснился хороший теплый сон. Вспомнив все, она тотчас подскочила и посмотрела на кресло. Оно было сложено, стопка белья аккуратно пристроена на подлокотнике. Ушел... И слава Богу.
Женя направилась в ванную. Пока чистила зубы, стояла под душем, силилась не плакать. Ничего не произошло. Ну, занесло беднягу нечаянно по старому адресу. Выкинуть из головы и тотчас забыть. Однако в горле стоял ком, а сердце словно сжали тисками. Господи, как я его ненавижу!
Когда Женя вышла из ванной, Туринский хозяйничал на кухне.
– Что ты опять тут делаешь?
– воскликнула она от неожиданности, запахиваясь в банный халат.
Виктор Алексеевич покосился на ее оголенные коленки и невозмутимо произнес: