Талант есть чудо неслучайное

трусости или по лени не пробившиеся к собственной душе. Внутри каждого человека,

будь то приемщица химчистки, увенчанный лаврами генерал, дворник или космонавт,

крестьянка или балерина, живет и чаще всего погибает хотя бы одна потенциально

великая книга их

148

жизни, где все неповторимо, все единственно. Даже жизнь любого закоренелого

бюрократа по-своему уникальна, как эволюция человеческого невинного существа,

торкавшегося ножонками во чреве матери, до расчеловеченной, обумаженной особи.

Но нам еще неизвестна книга «Исповедь бюрократа». А жаль. Было бы поучительно.

Порой самые замечательные люди, рассказывая истории из своей жизни, становятся

косноязычными, путаются во второстепенном, а если и оказываются прекрасными

застольными рассказчиками, то, прикасаясь пером к бумаге, невыносимо ускушняют

жизнь. К счастью, есть и хорошие мемуары, но они принадлежат, за редкими

исключениями, перу знаменитостей, а приемщицы химчисток, дворники и многие-

многие другие мемуаров не пишут.

Большая литература — это художественные мемуары человечества. В каком бы

жанре большой писатель ни работал, он прежде всего документалист, потому что его

творчество — это эмоциональный художественный документ, составленный не только

на основании всего написанного, но и всего еще не написанного. Выражая только

самих себя, мы на самом деле не поднимаемся до самовыражения. Есть писатели самих

себя, но это не большая литература. Большая литература — это писатели людей.

Большая литература — это победа над смертью, дорастающая до уровня еще

недоступного медицине воскрешения людей, о чем мечтал своеобразнейший философ-

идеалист Федоров. Конечно, без самовыражения нет искусства. Но когда

самовыражение превращается в «самоворошение»— это эгоизм. У стольких людей на

холодеющих в последний час зубах могут навсегда умереть не высказанные ими тайны

их жизней. Молодой писатель сам еще тайна и для себя, и для других. Но только

самовыразиться мало. Гражданственность есть высшая степень самовыражения.

Прежде чем войти в литературу, надо, чтобы в тебя вошли твой народ, твоя страна.

Салтыков-Щедрин писал: «Отечество есть тот таинственный, но живой организм,

очертания которого ты не можешь отчетливо для себя определить, но которого

прикосновение к себе ты непрерывно чувствуешь, ибо ты связан с этим организмом

неразрывной пуповиной».

2.sg

Но вот отрывок из письма одного молодого поэта? «В ваше время было больше

событий, дававших вам чувство страны, народа, истории. Пусть еще детскими глазами,

но вы видели Великую Отечественную, вы пережили времена бурных столкновений,

споров. Сейчас связи между людьми, явлениями становятся более разомкнутыми,

трудноуловимыми. Все усложнилось, подразделилось на множество несообщающихся

сосудов...»

Я задумался над встревожившим меня письмом. Да, все усложнилось, но это не

оправдание. Не может быть такого времени, когда нет событий, дающих чувство

страны, народа, истории. События эти могут не быть столь очевидными, как война, но

они происходят внутри психологической структуры общества, внутри самого этого

молодого поэта.

Как же можно искать собственную личность не в гражданственности, а в бегстве от

нее? Вот что писал по этому поводу Герцен: «...великий художник не может быть

несвоевременен. Одной посредственности предоставлено право независимости от духа

времени».

Дальше молодой поэт пишет: «Сейчас, когда на индивидуальность человека

наступает НТР, когда 80 миллионов телезрителей одновременно смотрят на Штирлица

или Магомаева, задача писателя, на мой взгляд, состоит не в гражданственности,

которая размывает индивидуальные черты, а в сохранении личности...»

Опасения насчет телевидения небезосновательны. Насчет НТР — сомнительны.

Евгений Винокуров по этому поводу не без остроумия заметил насчет одного пассажа

из "Вознесенского: «Чего он меня роботами стращает! У нас водопровод то и дело

отключают, лифты между этажами застревают, а он — роботы да роботы...»

Каждый молодой писатель должен вносить в гражданственность литературы свои

личные черты, черты новых, родившихся вместе с ним тайн, которых никто — ни его

дед, ни отец, ни литературные учителя — не может так чувствовать всей кожей, как он

сам.

Валентин Распутин был мальчиком, когда началась Великая Отечественная война.

Но он сумел описать сибирскую деревню того времени с поразительной силой. Но

возвращаюсь к письму молодого поэта. Мы должны честно взглянуть в глаза друг

другу и признать опасное существование общественной апатии сре-

149

дт! части молодежи. Эта апатия скрывается иногда за отличными школьными или

студенческими отметками, за высокими производственными показателями, за бодрыми

речами на собраниях, за исправным хождением на субботники.

Откровенно циничная апатия не так опасна. Но такой она бывает не всегда. Апатия

особенно опасна тогда, когда хитро применяет мимикрию общественной активности.

Мы трусливо облегчим себе жизнь, если попытаемся представить дело так, будто эта

апатия лишь продукт посторонних влияний. Задумаемся лучше: а нет ли нашей вины,

вины старших, в этой апатии молодых? Ведь мы, старшие, должны говорить молодежи

гораздо больше того, что она сама знает об истории, о настоящем. Особенно жаль, что

иногда хорошие, чистые ребята, не ставшие ни откровенными циниками, ни лукавыми

мимикристами, — таких в нашей молодежи большинство, — все-таки иногда не

проявляют общественной активности, как бы стесняясь, что их примут за