Талисман

Но было кое-что и похуже, чем придавленные пальцы: Джек услышал шипение газов, выходящих из-под пробки. Если Смоуки вытащит пробку и вино брызнет ему в лицо…

Лучше об этом не думать.

Вчера вечером, в четверг, пытаясь притащить Смоуки такую же бочку, только с пивом, он уронил ее на бок. Пробка вылетела, золотисто-белая пена, шипя, стекала в канализационное отверстие. Джек стоял ошеломленный, покрывшись холодным потом и не обращая внимания на крики Смоуки. Это было не просто пиво. Даже совсем не пиво. Это был эль. Королевский эль!

Тогда Смоуки первый раз побил его — сильный, резкий удар отбросил Джека на одну из шершавых стен кладовой.

— Это твой сегодняшний заработок, — сказал Смоуки. — Чтобы неповадно было сделать так еще раз. Никогда, Джеки.

Больше всего испугало Джека в этих словах: «неповадно было сделать так еще раз, никогда» — то, что они предполагали: ему придется быть здесь очень долгое время.

— Джек, давай быстрее!

— Стараюсь… — Он, отдуваясь, подтащил тележку к двери, нащупал ручку, повернул ее и ногой толкнул дверь от себя. Она ударилась о что-то большое, мягкое и упругое. — Извините, — сказал Джек.

— Сейчас я тебя извиню, ослиная задница!

Джек подождал, пока тяжелые шаги удалятся в сторону смежной с кладовой уборной, и снова толкнул дверь.

Стены туалета были выкрашены в ядовито-зеленый цвет. Внутри резко воняло мочой и испражнениями. В каждой из деревянных дверей кабинок зияла по крайней мере одна дыра; стены покрывали неровные надписи, оставленные здесь пьяными придурками, которым больше нечем было заняться. Самая длинная из них, расположенная рядом с рисунком, изображающим чернокожего человека, казалось, излучала всю тупую и беспросветную ярость Оутли. Она гласила: «НЕГРЫ И ЕВРЕИ! ПРОЧЬ ИЗ АМЕРИКИ! УБИРАЙТЕСЬ В ИРАН!»

Шум, доносящийся из танцевального зала, эхом отдавался в кладовой. Мощная волна звуков, по-видимому, не собиралась прерываться ни на секунду. Джек еще раз оглянулся, желая убедиться, что его рюкзак не виден с этого места.

Он должен отсюда выбраться. Должен! Холодная, сырая кладовка — это еще ничего. Намного хуже Рэндольф Скотт. Нет, не тот Рэндольф Скотт, знаменитый актер, снявшийся более чем в пятидесяти фильмах. Просто парень, очень похожий на него. Джек считал Апдайка самым страшным человеком на Земле до тех пор, пока не увидел (или решил, что увидел) глаза того парня. Глаза Скотта, поменявшие цвет.

Но хуже всего само это место. Сама Оутли. В этом Джек был полностью уверен.

Оутли, штат Нью-Йорк, расположенная в самом центре округа Дженни, оказалась ловушкой, расставленной специально для него… Что-то вроде провинциального лабиринта. Одно из чудес света — лабиринт. Легко войти, почти невозможно выйти.

2

Высокий мужчина с обвислым животом ожидал своей очереди у двери в мужской туалет. Он ковырял в зубах пластмассовой зубочисткой и с ненавистью смотрел на Джека. Видимо, его живот и был тем препятствием, которое помешало двери открыться с первого раза.

— Ослиная задница! — повторил мужчина. В этот момент дверь туалета отворилась и оттуда вывалилась атлетического вида фигура. На какой-то момент глаза человека и глаза Джека встретились. Это был парень, похожий на Рэндольфа Скотта. Он не был кинозвездой. Он был всего-навсего фабричным рабочим, пропивающим свою зарплату. Чуть позже он уедет отсюда на купленном за полцены «мустанге» или старом, разбитом «харлей-дэвидсоне» с прикрепленной на козырьке надписью: «НАСТОЯЩИЙ АМЕРИКАНСКИЙ ПАРЕНЬ».

Его глаза светятся изнутри… Желтым светом… Нет, Джек, это только твое воображение, ведь он всего лишь…

…всего лишь фабричный работник, который смотрит на него, потому что Джек здесь новичок. Он ходил в школу, играл в футбол, познакомился с молодой стройной девушкой, женился на ней, и девушка растолстела от шоколада и мороженых консервов «Штоуффер». Он всего-навсего деревенский дурачок, всего лишь…

Но у него желтые глаза!

Ты с ума сошел! Заклинился на этом желтом свете, нормальные у него глаза.

Что-то было в парне такое, что заставило Джека вспомнить, как он шел в Оутли. Как шел через тоннель…

Толстяк отпрянул от Скотта, одетого в джинсы «Левис» и чистую белую рубашку. Рэндольф Скотт шел прямо на Джека. Длинные волосатые руки болтались по бокам.

Глаза, до этого синие, как лед, сверкнули и начали менять цвет…

Джек поспешил удалиться, совершенно не заботясь о том, что он может кого-нибудь толкнуть.

Шум окружил его. Для какого-то красномордого человека, назвавшегося Робином Джеймсом, выл из магнитофона Кенни Роджерс.

Подставь свою вторую ще-е-е-еку! — учил Кенни находящихся в зале алкашей с заплывшими лицами. — Жизнь в раю смиренных жде-е-е-еот!

Джек не видел здесь ни одного человека, который выглядел бы хоть капельку смиренным. «Дженни Велли Бойз» уже вернулись на свое место и взяли инструменты. Все, кроме гитариста, были пьяны и не вполне понимали, где находятся. Гитарист же был абсолютно трезв и скучал в одиночестве. Слева от Джека какая-то женщина оживленно беседовала по платному телефону — телефону, заковавшему Джека в непроницаемую ледяную капсулу, телефону, к которому Джек не подошел бы теперь даже за миллион долларов. Пока она разговаривала, ее пьяный приятель пытался залезть к ней под полурасстегнутую ковбойку.

В зале прыгало и дергалось около семидесяти пар. Во время медленных танцев они просто топтались на месте, улыбаясь, облапив друг друга. Губы сливались в долгом поцелуе, пот ручьями тек со лбов и рисовал большие темные пятна под мышками.

— Слава тебе, Господи! — сказала Лори, когда Джек наконец подошел, и приоткрыла дверцу справа от стойки бара. Смоуки стоял здесь же, наполняя бокалы танцующих прохладительными напитками, джином и тем единственным, что могло составить конкуренцию пиву, любимому напитку жителей Оутли, — русской водкой.

Джек снова увидел Рэндольфа Скотта. И тот его тоже увидел. Он сверкнул ледяной голубизной своих глаз и едва заметно кивнул, как бы желая сказать: Мы поговорим. Чуть попозже. Я пока еще точно не решил, о чем. Может, о том, что произошло и что могло произойти в тоннеле на Милл-роуд. Или об Осмонде и его плетке. Или о больных матерях. А может, о том, сколько ты проторчишь в этом месте… Или о беззубых стариках, плачущих над торговыми тележками. А может, ты сам что-нибудь предложишь? А, Джеки?