Там, где сердце

Двигатель звучит по-другому. Мерно. Даже певуче. Так еще и завелся с первого раза. Я переключаю передачу и задом сдаю на дорогу, а потом смотрю на Лока.

— Что еще ты отремонтировал?

Он опускает окно, высовывает руку, и, не глядя на меня, пожимает плечами.

— Я только сказал им починить ее. Не знаю, что они сделали.

— Вранье.

Теперь он смотрит на меня.

— Ты злишься.

— Не люблю быть кому-то должной.

— Ты мне ничего не должна. Проклятье, ты никогда мне не будешь ничего должна, — Лок говорит это с какой-то яростью. Слишком резко. Очень странно. Затем, кажется, понимает это и делает глубокий вдох, чтобы начать снова, уже спокойнее: — Стартер. Ремень привода. Топливный шланг. Тормоза... что еще? Думаю, все. О, нет, еще свечи зажигания.

Я резко вдыхаю. Механик мне так и говорил, и все это означало почти новый двигатель. У меня не было денег, чтобы исправить это сразу, а в последние несколько недель просто не было времени. Я знаю, сколько это стоит, потому что мне называли цену.

— Лок... это большие деньги, — я с трудом сглатываю. — Как тебе удалось это провернуть так быстро?

— Вчера вечером я его отбуксировал в автосервис. Как только ты ушла, я вызвал эвакуатор и механика. Просто сказал исправить все, что нужно исправить. Они работали допоздна и, наверное, доделали рано утром.

— Я верну тебе деньги. Это слишком дорого.

Он впивается в меня взглядом.

— Черт бы тебя побрал.

— Мне ни хрена не нужны подачки, Лок. Я не нуждаюсь в твоей помощи или твоих деньгах, и не собираюсь трахаться с тобой только потому, что ты был так со мной любезен.

— Не потому, что был любезен, нет. Но ты сделаешь это, — он снова мурлычет.

Я ударяю ногой по педали тормоза.

— Знаешь, что? Выметайся из моей машины, — мы резко тормозим, пыль летит через открытые окна. — Спасибо, что починил ее, было очень любезно, но совершенно излишне. До свидания, Лахлан Монтгомери.

— Эй, я просто...

— Ты не шутил, так что не пытайся подмазаться ко мне. Это может сработать с барными шлюхами — все эти мурлыканья и улыбочки. Но не со мной, нет. Так что убирайся.

— Улыбочки и мурлыканье? — он приподнимает бровь. — Тебе кажется, что я мурлыкал?

Со стоном я закрываю лицо руками.

— Господи. Ты не понял намека, да? УБИРАЙСЯ!

Он удерживает на мне долгий взгляд, и так тяжело противостоять песням Сирен в этих сине-зеленых глазах, но... Так или иначе, мне это удается.

Так или иначе.

И он выходит. Затем щелкает пальцами.

— Юта, давай, девочка. Пойдем, прогуляемся.

К счастью, собака тут же выскакивает из кузова и бежит к Локу, виляя хвостом с абсолютно довольным видом. Боже, как хорошо быть собакой.

Я смотрю, как они уходят.

Он это заслужил.

Плюс, прогнала я его еще и потому, что все эти улыбочки и мурлыканья все-таки работают на мне. Это меня бесит, выводит из себя, но одновременно смущает и вызывает легкий трепет в животе.

Дорога прямая, как стрела, на несколько добрых километров вперед, и я наблюдаю, как мужчина и собака медленно уходят прочь.

Но черт возьми.

Проклятье.

Я не могу позволить им уйти просто так. Там чертовски жарко.

— Найл, черт тебя дери, что ты делаешь? — спрашиваю я себя, заводя грузовик и следуя за ними.

Что я делаю?

Не имею ни малейшего понятия.

И ставлю все, чтоб снова потерять…

Господи, я мудак. Абсолютно полный придурок высшего разряда. Я клеился к ней. Многократно. Открыто. Нагло. И что хуже всего — грубо. Не потому, что ты добивался ее внимания. Но ты хотел этого. Кто говорит подобные слова кому-то, тем более… ей?

Я здесь, чтобы объяснить, почему я здесь, а не клеиться к ней.

Это проблема, потому как на самом деле я сам не знаю, почему нахожусь здесь.

Когда я остановился, чтобы помочь ей отогнать машину, то, естественно, понятия не имел, кто она такая. Просто маленькая женщина, пытающаяся сдвинуть огромный грузовик. Я мудак, придурок, скотина, ленивый бездельник, подлец, плейбой, ни на что не годное, испорченное, богатенькое отродье. Но я могу быть джентльменом. У меня есть некоторые смягчающие обстоятельства.

Она выглядела такой хрупкой в этих гребаных зеленых штанах и проклятом белом халате, толкая свой тридцатилетний пикап — во всяком случае, пыталась толкать, но безуспешно. Ей сигналили, но никто не помог. Движение на дороге затруднилось, если это вообще возможно в этом Мухосранске.

После того, как она недвусмысленно дала мне понять, куда я должен идти, я сделал вид, что уезжаю, потом развернулся и стал наблюдать, как она ходит туда-сюда, потягивая газировку и хрустя чипсами. С трудом переставляя ноги. Явно измученная. Так что я остановился снова возле ее машины и, заметив под ней лужу бензина, наклонился и увидел, что он капает из топливного шланга.

И, черт возьми, почему нет? В своей жизни я делал больше для себя, чем для других. Может, случайно совершив доброе дело для бедной женщины, я начну переход к своей новой жизни с чистого листа. Я не имею в виду ее бедность в финансовом плане. У нее сумка Coach (Прим.: Coach — знаменитая американская компания, специализирующаяся на производстве аксессуаров) и довольно дорогая ортопедическая обувь, предназначенная для тех, кто весь день проводит на ногах. Ухоженные накрашенные ногти, хотя она явно не из высших социальных слоев.

Да ну, брось…

Проведя достаточно времени в обществе богатых отдыхающих стерв, начинаешь разбираться, зачем девушке нужен маникюр. Скажу вам: только для одного. А если ты давно спишь с одной и той же, она будет хотеть тебя, пока ты за это платишь. Ну, не все поголовно…

Огульные обобщения оставим в прошлом для прежнего Лока — придется поставить крест на подобного рода заявлениях.

Я потираю кулаком лоб, сожалея о своем поведении. Скажу одно: ничего не могу с собой поделать, и, когда вижу чертовски сексуальную женщину, то пытаюсь оценить ее. Это укоренившаяся привычка. И, Боже, Найл Джеймс адски хороша. Не просто «хороша» или «горяча», или «сексуальна», а поистине великолепна.

Одри Хепберн. Рита Хейворт. Вивьен Ли. Мэрилин Монро. Вот настолько великолепна.

В халате, с темными кругами под глазами, валящаяся с ног от усталости, но, несмотря на это, все еще изображающая из себя бульдозер — она была сногсшибательна. Густые темные волосы, завивающиеся естественными спиралями, собранные заколкой на одну сторону. Никакого макияжа, широкие штаны… но я не мог отвести взгляда.

И теперь, в доме. Как она открыла дверь? Трахните меня семеро, у меня чуть не случился сердечный приступ. Мгновенный приапизм. (Прим.: приапизм — длительная, обычно болезненная эрекция, не связанная с половым возбуждением). Меня до сих пор штормит и не отпускает увиденное: тонкая старая выцветшая футболка защитного цвета — настолько короткая, что ее длина заканчивалась в миллиметре от сливочных бедер, между которых мне захотелось похоронить свое лицо. И это называется футболкой? Иисусе. Тонкая и прозрачная — Боже, восхитительно прозрачная — ровно настолько, чтобы я мог почти-но-не-совсем различить темные ареолы ее сосков размером с серебряный доллар. Грудь третьего размера, как я подозреваю. Большая, немного больше ладони, но у меня большие руки. Округлая, упругая, тугая. А когда она развернулась и побежала в свою спальню? Тоненькая короткая футболка задралась, открывая моему взору эту задницу. Задница этой женщины сделала мой день — я имею в виду, в самом лучшем смысле. Сочная, сердцевидная, плотная и идеально выпуклая. Так и тянет шлепнуть. Бледно-сливочная кожа — она вся такая — но эта задница… о, Боже. Я мог бы легонько шлепнуть по ней, и она стала бы прекрасно розовой, а шлепни посильнее — и она спружинит. Без макияжа, кучерявые волосы спутаны, словно крысиное гнездо — кучерявое, запутанное, с отверстием для ее лица. Смущенное выражение. Эти скулы, эти щеки. А эти губы? Пухлые, манящие укусить и поцеловать. Шея словно выточена из слоновой кости. Длинные трепещущие ресницы. А потом она выходит из этой дерьмовой части дома, называемой спальней, одетая в добытые там шорты и тонкую рубашку, небрежно расстегнутую. Волосы причесаны и завиваются, демонстрируя естественность локонов. На лице макияж.