Там, где трава зеленее
Шрифт:
Я подошла к милиционерам.
— Вот, спасибо за… доверие… — Я протянула им по тысяче.
Этого точно было мало за доверие, я сразу это поняла и протянула еще двадцать долларов. Я бы дала и Грише, за его жалкую душу лакея, но мне надо было оставить деньги на обратную дорогу.
— Я возьму вещи, свои вещи?
Милиционеры посмотрели друг на друга, на меня и оба отвернулись.
— Пойдемте со мной, если хотите… Только там, у нас, и брать-то нечего. Телевизор и газонокосилку, и та в сарае стоит. А! Есть кое-что! — Хорошо, что я вспомнила.
Когда я вышла с сумками, навешанными на одну руку,
— А чё, Санек, смотаемся до Новой Риги? — это предложил тот, что мне чуть было не поверил с самого начала.
— Ну давай, — ответил тезка Виноградова, пытаясь аккуратно пристроить запотевшие бутылки водки под сиденьем.
Я вытащила их из морозильника, где они хранились вместе с маленькими стаканчиками. Водка должна быть ледяная, к ним — замороженные стопочки, а сердце подавальщицы, жаждущей необыкновенного секса, — горячее… Руки же — свободные, без обручальных колец, и пустынная голова, чтобы Виноградов мог вдувать туда любую милую ему на сегодня мысль. И выдувать, как только она ему становилась неактуальна, эта мысль в моей голове.
— Лена! — это звонил тезка милиционера Санька, Виноградов Саша. — Варька заболела. Ты знаешь? Почему ты не с ней?
Я привыкла к его поворотам на 180 градусов, на 360, но, видимо, для того дня мне было многовато. Я не смогла даже сначала что-то ему ответить.
— Я спросил тебя, почему ты не с Варей, у которой температура сорок?! Мне звонила Неля.
— Но я же в милиции, как ты и просил. — Я покосилась на милиционеров, которые везли меня сейчас до Ново-Рижской трассы. Но они, похоже, перестали мной интересоваться.
— Ваньку не валяй! Я с Гришей только что разговаривал. Ты вещи забрала напрасно. Ну, я увлекся. И что?
— Да, понятно.
Ему, видимо, показалось, что мне это на самом деле понятно.
— Нам всем нужно просто глотнуть свежего воздуха. Понимаешь, Ленка…
— Нам всем — это тебе?
— Да, мне. Зачем ты забиваешь гвозди? Может, все это закончится через пятнадцать минут, а может, послезавтра.
— Мне ждать до послезавтра?
— Тебе просто — ждать. И не делать резких движений. Тебе сказано было: «Замри!» А ты — что?
— Сколько ждать, Саша?
— Не знаю. Месяц, два. Три…
— А чего ждать? Свадьбы вашей? Чтобы ты пригласил меня повару минет сделать?
— Слушай, Воскобойникова, а что, по-человечески нельзя расстаться? Без грязи?
Я не знала, смеяться мне или плакать, это Саша говорит — мне! У меня вырвался нервный смешок.
Виноградов коротко и грязно выругался и отключился. А мне — уже второй раз за сегодняшний день — вдруг нечем стало дышать. Я хватала воздух, вонючий и перегретый, и судорожно искала в сумочке нашатырь. Через минуту перед глазами поплыли черно-зеленые круги и сильно зазвенело в ушах, я понюхала нашатырь, натерла им виски, и через минуту мне стало легче. Я набрала номер Нели:
— Нель, Виноградову больше не звони, с ним не разговаривай, я буду через час. Как Варя?
— Лучше, ой, слава богу,
получше, приезжала «скорая». Говорят, такой сейчас грипп — ничего нет, только высокая температура. Они сделали укол, температура стала снижаться, ее вырвало — ничем, просто слюной, и она уснула.— Хорошо. Спасибо, Нелечка, я еду. Спасибо тебе.
Милиционеры довезли меня до МКАД, терпеливо подождали, пока я вытряхну все свои вещи, и уехали.
Минут пятнадцать не останавливался вообще никто. И понятно — ночь, стоит женщина с вещами. Что там у нее в вещах? Или кто?.. Потом притормозил какой-то парень, взглянул на меня, видимо, я ему не понравилась, а должна была понравиться, и, ни слова не говоря, он газанул.
А потом остановилась совершенно роскошная иномарка. Обычно, когда я вижу такого класса машину, то даже опускаю руку. Но тут я стояла и голосовала — я могла бы поехать и на грузовике, и на телеге, и в багажнике «Запорожца». Но остановился новый «БМВ». Даже в темноте было понятно — машина белоснежная. За рулем сидела женщина. Надо же, не испугалась останавливаться на трассе ночью.
— Куда вам? — Она улыбнулась.
— На Речной вокзал. Это мои вещи…
— Да, понятно. Садитесь. Сейчас я открою багажник.
Она даже вышла, помогла мне затолкать пакеты и сумки в пустой багажник.
— У вас что-то случилось?
— Нет. То есть — да. То есть…
Она улыбнулась:
— Понятно. Развод по-итальянски?
— Скорей по-новорусски. При разводе получаешь в морду, судорожно запихиваешь трусы в пакеты и оказываешься ночью на трассе.
— Это все ваши трусы? Там, в сумках?
— Еще моей дочери.
— А сколько ей?
— Семь.
— А у меня нет детей. И вряд ли уже будут… Вы плачете? Хотите, пересядьте вперед?
Я вытерла дурацкие слезы, которые вдруг ни с того ни с сего покатились у меня по лицу, наверно, спало невероятное напряжение, в котором я находилась весь вечер. Ну и опять же про трусы подумала, которыми развлекала Виноградова. Стыдно, глупо, жалко.
— Да, спасибо, пересяду, меня сзади в хороших машинах укачивает.
— Не переживайте, мужчины этого не стоят.
Я первый раз внимательно взглянула на нее. Ей было лет… непонятно. Может быть, сорок пять, может, пятьдесят три, а может, и тридцать пять… Очень ухоженная, очень красивая женщина. Но никуда не денешь прожитые годы. Натуральная блондинка, это видно. Но сейчас, скорей всего, уже красится, чтобы скрыть седые волосы. Слишком гладкие веки — наверняка не без помощи хирургии. Прямая спина, привычка тянуть и без того длинную шею вверх, длинные стройные ноги… Надо же, нет детей. А муж? Я взглянула на правую руку. Она заметила мой взгляд.
— Последний раз я была замужем одиннадцать лет назад. Оказался таким придурком, что с тех пор я… — Она посмотрела на меня, улыбнулась и не стала продолжать мысль. — Чего он только не делал, чтобы сохранить свою драгоценную потенцию! Натирал на ночь чесночной мазью, делал контрастные ванночки, по утрам в воскресенье обкладывал прошпаренным капустным листом и так лежал. Мыл всю требуху только японским мылом с натуральным шелком. И при этом у него по разным городам голодали дети — неприятный результат приятных занятий. Я как вспомню запах, который ничем нельзя было вытравить из моей спальни!