Там, на войне

— Да ну?.. Ишь ты… Ну чего тебе?..

Какое звание было у Нюрки, никто толком не знал.

— То младшим сержантом числилась, — безразлично говорила она, — то ефрейтором. У вас тут не разберешь.

Ее глаза изредка тихо посмеивались, а лицо всегда оставалось серьезным и безразличным.

Была она большая, ладно скроенная, двигалась размеренно, и сила затаенная дремала в ее крепком теле. Ребята говорили: «Такая даст в ухо — копыта в сторону». Больше всего беспокойства батальону доставлял ее бюст, непонятным образом умещавшийся под солдатской гимнастеркой.

Свои солдаты, да и солдаты соседних частей, завидев ее еще издали, кричали: «Во-о-здух!» (по этой команде обычно без раздумий все плюхались на землю) — и она поначалу падала, но потом сообразила и даже при настоящих налетах к земле не прижималась.

Нюрка лежала-лежала в фургоне и вдруг надумала.

— Кость, а Кость, — громко, нараспев протянула она, обращаясь к капитану Никифорову, — я хочу о-о-вадьи со смета-а-ной… — В ее голосе было то ли безразличие, то ли усталость, а скорее всего и то и другое.

Капитан высунулся из окопчика и с удивлением посмотрел на Нюрку.

— Ты что, с луны свалилась? — выговорил он, но тут еще один снаряд разорвался на макушке дерева, и Никифоров нырнул в глубину своего укрытия.

Улеглись осколки. Нюрка потянулась и еще громче пропела:

— Кость, Кость… Я хочу о-о-вадьи со сметаной.

Никифоров снова высунулся из окопчика.

— Ты что, издеваешься надо мной?! — Голос его сорвался на фальцет. — Совесть у тебя есть?

В соседних укрытиях заинтересовались, повысовывались.

— Тебе что, уши заложило? — уже строго и требовательно проговорила Нюрка. — Я хочу о-вадьи со сметаной!

— Оглянись вокруг, — с неожиданным пафосом начал капитан, — кровь народная рекой льется! (Поблизости раздался смешок.) В такое время… когда… Неужто ты… — пытался Никифоров распропагандировать свою Нюрку.

Она смотрела по сторонам, словно искала речку из крови, но не нашла ее. На макушке дерева с треском разорвался снаряд. Все повалились на донца своих окопчиков, и не успели дофырчать последние осколки, как кто-то протяжно ахнул, кто-то бросился на помощь, а в лесу уже в который раз раздавалось:

— Ко-о-остя! Я хочу о-вадьи со смета-а-ной.

Перемешивая неумелую ругань (даже на войне не научился) с воплями негодования, Никифоров отправил своего ординарца в деревню за сметаной, а сам вылез из окопчика, выковырял из песка четыре камня, уложил между ними хворост и на виду у всего батальона стал разжигать костер. Люди перестали посмеиваться, каждый занялся своим делом. Что там ни говори, а Никифоров совершал пусть глупый, но все же подвиг: под методичным артиллерийским обстрелом он разжигал костер и готовился жарить оладьи для своей возлюбленной.

Капитан Никифоров влип! Ему перевалило за сорок, дома была семья, а он втюрился без памяти! Может быть, первый раз в жизни. Влюбился, как черт в луковицу, — плачет, да ест! Всем было немного стыдно, но нельзя было понять почему.

Пока костер разгорался, капитан вытащил неведомо откуда большую черную сковородку. Очаг он смастерил на краю своего окопчика, и когда вновь разорвался снаряд, Никифоров мигом свалился в укрытие, а как отряхнулся, снова стал кухарничать. Нюрка между тем все лежала на лавке в кузове машины и ждала. Ждала оладьев со сметаной. Но так и не дождалась. Батальон подняли и небольшими группами начали выводить на исходные позиции. Значит, в бой.

— Тронулись!.. Наконец-то!

Вскоре капитана Никифорова «за кухонный подвиг», да и вообще за «любовь напоказ», с понижением перевели в другую часть, а Нюрку, как говорится, поставили в строй. А это значит — вернули в мой взвод. Радистка она была никудышная, воинской дисциплиной не овладела, или, может быть, дисциплина не овладела ею, и стала Нюрка «сходить с рельс» (уж не знаю, почему это так называется). По молодости лет я был комвзвода несколько более строгим, чем следовало бы, — вразумлял ее как мог, злился, наказывал, даже угрожал, но она только смотрела сквозь меня. Я говорил Нюрке:

— Вы разве не знаете приказа за номером… — произносил длинный номер.

Этим приказом четко было установлено, что заниматься этим нельзя, потому что от этого бывают дети, а боец — пусть и женского пола — все равно боец! И его выход из строя равносилен причинению дополнительных потерь нашей армии, сражающейся с мировым фашизмом. И наказывать надо за это без снисхождения и пощады как женщин, так и мужчин.

Но она ничего и знать не хотела.

— Да в гробу я видева эти номера, — вдруг нараспев начинала тихо говорить она, и я умолкал. — Да не могу я вам объяснить… Да мне это все до вампочки… Его, может быть, сегодня-завтра шарахнет, и крышка. Я, конечно, не к тому, что оправдание или что, а просто… Я постараюсь. Вы меня в дежурства, в наряд, что ли… Как вам надо. Исправлюсь, может?

И действительно, Нюрка незаметно стала входить в норму и постепенно дозрела до выхода на самостоятельную работу, но в серьезную разведку ее не брали, командиры опасались: «Шальная! У нее механизм подчинения в неисправности». У меня же были свои постоянные напарники, и я не собирался их менять.

А вот старший сержант Бабаев сам как-то попросил:

— Вы мне ее в пару дайте, а моего помощника выпускайте на самостоятельную работу. Пора ему.

Саша Бабаев был обладателем редкостной массы покоя. Он экономно и скрытно пользовал это свое достояние всегда кому-нибудь на пользу и никогда— во вред.

В составе небольшой разведгруппы Бабаев и Нюра двое суток пробыли на задании. Разведка прошла успешно, ее результаты были высоко оценены командованием, данные стоили дорого, и связь работала безотказно. Штаб распорядился обоих представить к наградам. Я поблагодарил Нюру. Она широко улыбнулась, двумя руками поправила распадающиеся волосы и проговорила:

— Я бы за эти свова могла вас и поцевовать, но вы меня можете понять по-другому… так что… — Она мягко махнула рукой: мол, ладно, потом.

А через сорок минут, наскоро перехватив горячего, она вместе с Бабаевым вновь отправилась на задание— шла напряженная разведка заново объявившегося противника, все были в разгоне, разведгруппы несли потери. И когда я извинился перед ней за то, что не могу дать им положенный отдых, она искренне удивилась:

— Да вы что?.. Товарищ лейтенант! Девов-то на три копейки. Мне и там непвохо.

Солдатские шуточки в адрес Нюры в батальоне затихли — теперь Саша оберегал ее. Ребята быстро поняли, что связываться с Бабаевым не так чтобы опасно, а просто не надо, у них что-то складывалось всерьез, а такое замечали сразу.