Там за морем деревня… (Рассказы)

Упрямая вещь

Дом тряхнуло, в окна ударил белый огонь. Однако никто не вскочил, не заорал с перепугу. Обычное дело — вернулся домой хозяин. У него есть любимая шутка: если ночью подъезжает к дому, непременно вывернет машину так, чтобы обеими оглоблями автомобильных фар врезать по спящим окошкам: вскакивай, семейство, встречай кормильца!

Шестиклассник Володька решил не вставать, прикинуться спящим. Лежал и напряженно прислушивался, как отец пятит «газик» в проулок за домом. Затих мотор, щелкнула дверца, послышались тяжелые отцовские шаги по асфальтовой дорожке, по ступенькам, по крыльцу…

«Дверь!» — спохватился Володька. Вылез из-под одеяла, босиком перебежал к двери, приоткрыл чуток — и обратно в постель, поджал холодные пятки.

Мать на кухне чиркнула спичкой, запалила газ. Сало зашипело на сковородке.

— Ну как? — послышался наконец нетерпеливый голос матери.

Отец не ответил. Мылся над раковиной в кухне, отфыркивался. Не угадаешь, добрый вернулся или злой. Длинно двинул по полу табуреткой — сел за стол. Сковорода звякнула о железную подставку. Вилка возит по сковороде.

— Что молчишь-то? — спросила мать.

У подслушивающего Володьки на душе заскребло: «Почему отец молчит? Злой приехал? С плохими вестями? Мать извелась, ожидая его».

— Думаешь, я ничего не знаю? — вызывающе сказала мать. — Фрося уже прибегала, делала намеки.

Володька вспомнил: и в самом деле затемно к матери прибегала Фрося-счетоводка. Он Фросю не любил за пролазливость: только потому и бегает к ним, что отец ездит на «газике» с председателем. Фросина Люська первая ябеда в классе.

— Прибегала? — Отец самодовольно хохотнул. — Правильно сделала. С нами надо быть в дружбе. Уж Фроська твоя не промахнется.

— Ну? — Мать обрадовалась непонятно из-за чего.

— Вот тебе и ну! — Слышно, как отец отодвинул сковороду. — Чаю мне дадут или нет?

— Сейчас, сейчас! — весело заспешила мать. — С молоком или без молока?

— С молоком.

Володька с досады сел в кровати.

«Что за люди такие бестолковые! Не могут друг с дружкой побеседовать обстоятельно и по делу. Кидаются пустыми словами, а ты ломай голову, разгадывай ихние загадки. Фроська забегала, делала намеки… Нельзя ли уточнить: какие именно намеки? В каких конкретно выражениях?»

— Володька спит? — спросил на кухне отец.

— Спи-и-ит… — ласково пропела мать. — Может разбудим? Он сильно переживал. Виду не показывал, но от меня-то ему не скрыть. Волновался за тебя. Давай разбудим.

— Чего будить? Самим пора ложиться. Завтра утром скажем. Не к спеху.

— Завтра! — в голосе матери Володька услышал торжество. — Завтра я кой на кого погляжу! В самые в их бесстыжие глаза! Что вы, сплетники, теперь-то скажете?

— Ты не очень-то! — остерег отец. — Не надо им свою радость показывать. А то подумают — и вправду мы их боялись. Ты себя держи в норме. Ничего такого особенного. Всё правильно, факты не подтвердились. Как и следовало ожидать. Поняла? Не подтвердились факты. И точка.

Володька на радостях чуть не заорал, кувыркнулся лицом в подушку. Наконец-то они заговорили ясно и понятно: факты не подтвердились. Он ткнул в подушку кулаком и засмеялся. «Ничего такого особенно, всё правильно — и точка».

С тем и уснул.

Утром, после обстоятельного разговора с отцом, Володька пошагал в школу притворно насупленный. И виду сегодня не подаст, какая в нем ликует радость. Отец прав: разве было что плохое у Пинчуков? Сроду не случалось и не случится!

Василия Степановича он увидел издалека. Учитель выкатился из калитки мелко-быстрым шагом, с тяжеленным портфелем в правой руке. Сочинения несет, будет сегодня раздавать.

Сколько уже дней Володька остерегался по дороге в школу встретить Василия Степановича, снимавшего комнату неподалеку от Пинчуков, у одинокой бабушки Дуни. В классе — пожалуйста! Учитель вызвал — Володька встает и отвечает, как положено ученику. Но здороваться почтительно на улице — это уж извините! Зато сегодня Володька отыграется за все прошлые дни. Он прибавил шагу, поравнялся с учителем, изобразил любезнейшую улыбку.

— Здрасьте, Василь Степаныч! Уже проверили наши сочинения? А что у Вэ Пинчука, если не секрет?

К великому Володькиному удовольствию, учитель покраснел и даже споткнулся на ровном месте.

— Здравствуй, Пинчук! Ты что-то сегодня рано поднялся. — Василий Степанович зачем-то стал разглядывать свой раздувшийся портфель, даже поднес ближе к очкам. — Отметка твоя большого секрета не представляет. Тройка. Но я бы сказал — тяготеющая к четверке. — Учитель оправился от смущения и теперь глядел на Володьку с самым пристальным вниманием: «Что еще скажешь, Пинчук? Что спросишь?»

У Володьки в голове закрутились все шарики. «Надо ему сказануть. Такое сказануть! Такое… Не грубить. С достоинством и презрением». Но на ум ничего не приходило, не придумывались холодные и пренебрежительные слова. «Ах, что вы…» — дальше этого ни с места. Володька от немоты крутанулся на одной ноге, присвистнул в два пальца и помчался улицей без оглядки.

В школьном коридоре ещё пусто. В шестом «Б» на вбежавшего Володьку уставился сосед по парте Толян Скворцов.

— Ещё один дурак прискакал раньше времени. Ты чего бежал, будто за тобой собаки гнались?

— Ничего, — буркнул Володька. — Показалось — опаздываю.

Даже лучшему другу Толяну он ничего не станет рассказывать. Всё правильно — и точка. А Скворцовы были не за Пинчуков. Это Володька помнит. Толян, конечно, ни при чем, но его старший брат Алексей Скворцов очень даже при чём… А что он понимает? Ничего, Алексея три года здесь не было, служил на флоте, только месяц, как вернулся…

Василий Степанович не дошел до учительской, его перехватила поджидавшая у дверей своего кабинета Елена Григорьевна, завуч первой смены:

— Можно вас на минутку?

Он тяжело вздохнул: «Ну вот, начинается!» Следом за Еленой Григорьевной вошел в тесный кабинет. Письменный стол, кресло и ещё диванчик напротив стола — лобное место. Василий Степанович присел на краешек диванчика, поставил у ног свой пузатый портфель.

— Рассказывайте, — Елена Григорьевна не глядела на него, делала вид, что ищет на столе затерявшуюся важную бумагу.

— А что рассказывать? — Он с нарочитым равнодушием пожал плечами. — Полный, Елена Григорьевна, разгром. Был вчера в редакции по срочному вызову. Имел неприятный разговор. Мой фельетон от начала и до конца опровергнут, редактору поставлено на вид. Факты не подтвердились, всё сплетни и клевета. Документы, представленные председателем, доказывают, что не было подмены дойных коров телками. Все чисто, никакого жульничества. Председатель и его теплая компания не виноваты, виноват автор фельетона, то есть я, злобный клеветник. — Он растянул губы в усмешке. — О чём и имею честь вам доложить! Мое персональное дело будет решаться особо.