Там за облаками

– Молодой?

– Сорок два года.

– Ой, какой молодой, жить ещё и жить. Болел, наверное?

– Не-а, пришёл домой, стал в прихожей ботинки снимать, схватился за сердце и упал. Анастасия Михайловна подбежала, а он уже того... не дышит. В минуту умер, представляете? Маш, ты куда?

– Звонить Славке, - крикнула девушка из прихожей.

– Не надо. Ему сейчас не до тебя. Сама должна понимать. И ездить к нему не надо. Я тебе это, как его лучший друг, говорю. Всё равно мы сейчас тебя к нему не подпустим.

– Кто это мы?

– с неприязнью спросила Маша, вернувшись к столу.
– Ты, Лёлек с Болеком, Казимирыч?

– Ну, вот видишь, без подсказки догадалась. Пойдём лучше погуляем.

– Куда?
– Маша невидяще смотрела на его простое и симпатичное в этой простоте лицо.

– Да хоть к вам в парк. Я при тебе эту неделю неотлучно буду. Меня ребята приставили на случай твоих выбрыков.

Пожаром полыхнула в её душе злость. Опять они ей указывают, опять роль господа бога на себя берут.

– Тогда сиди за дверью на коврике. Сторожи, чтоб не сбежала, - девушка встала и ушла из кухни в их с Маргошкой комнату, в раздражении громко хлопнув дверью.

Шурик, по привычке кося под недалёкого парня, не уехал. Спокойно напился чаю в обществе Машиной мамы и вернувшейся с гулянки Маргошки. После чего, немного обиженный, притопал к ней в комнату извиняться, объясняться. И канифолил Маше мозги до позднего вечера. На следующий день Маша остыла, поразмыслила, выслушала аргументы мамы и сестрёнки и... решила подчиниться требованию друзей.

Через неделю она ругала себя за внушаемость. Всякие там Шурики и Лёлеки-Болеки вообразили себя всё знающими лучше других и понимающими глубже других, уроды самодовольные. Татьяна, объявившись весьма неожиданно, потащила её в кино на поздний сеанс. Возвращалась домой Маша одна и уже в темноте. Возле подъезда на памятной скамейке её дожидался Закревский. Увидев девушку, тяжело поднялся и неуверенно пошёл на сближение. Пошатывался. Разочек его здорово занесло. Он был пьян до умопомрачения.

– Маня, где ты ходишь? Почему, когда ты нужна, тебя нет?

– Славка, мамочки мои, да ты на ногах не держишься!
– выдохнула она изумлённо и вовремя подставила плечо пошатнувшемуся парню. Он всей тяжестью навалился на её узкое плечико. Обнял. Уткнулся носом Маше в волосы, пробормотал:

– У меня отец умер, Маня.

– Я знаю, Слав. Тише, тише, друг мой, осторожно. Вот так, молодец. Пойдём ко мне?

Славка, услыхав её "я знаю", отшатнулся, чуть не упав, замахал руками. Маша едва его удержала.

– Нет, - пьяно заупрямился он.
– Пойдём на лавочку. Памятная лавочка, правда, Мань? Когда это было? Год назад?

Он, шатаясь и делая неровные шаги, не прекращая обнимать Машу за плечи, трактором тянул её к скамейке. Она с трудом сопротивлялась.

– Мы здесь сидели, помнишь? Мы были такими счастливыми. Разве нет? Год назад. Всего год назад, Маня! И куда счастье делось? Нет его, ку-ку. Все вокруг сволочи, я знаю. Хорошие люди уходят, а сволочи остаются жить. Почему?

С пьяным полезней не спорить, полезней поддакивать и исподволь, незаметно направлять их в нужную сторону. Маша перестала сопротивляться, обняла Славку за талию и вместе с ним побрела к скамейке. Но он вдруг остановился, больно схватил девушку за плечо, резко развернул к себе, спросил почти трезво:

– Если ты знала, что у меня отец умер, почему не приехала? Не позвонила даже. Мне было плохо, я никого не хотел видеть, но тебя я ждал. Тебя я ждал, Маня!

– Меня не пустили. Мне запретили с тобой встречаться, - она стыдилась смотреть ему в глаза, рассматривала пуговицу на его ковбойке.

– Кто? Кто тебе мог запретить? Мама с папой? Ты взрослый человек, Маня! Сама должна решать...

– Наши с тобой друзья запретили, - Маша тихонечко разворачивала его в направлении подъезда, влекла за собой незаметно.

– Врешь!
– он опять остановился.
– Не могли они запретить!

– Ещё как могли. И не первый случай уже. Они Шурика ко мне приставили, караулить. Шурик мне, на правах твоего лучшего друга, несколько дней по ушам ездил, какая я для тебя отрава и как тебе существование порчу, - Маша незаметно перевела дух. Они миновали подъездную дверь и теперь находились перед лестницей. Подняться на второй этаж с неповоротливым, запинающимся Славкой представлялось ей титанической задачей.

– Нашла лучшего друга! Шурик, ха! Мой лучший друг - Казимирыч. Неужели не знаешь? Не-е-е, знаешь ты всё, только врёшь зачем-то.

– Да твой Казимирыч меня вообще едва терпит. Дай ему волю, он меня в порошок сотрёт. И первый к тебе не подпустит.

– Это он ревнует. Меня к тебе. Или тебя ко мне? Тьфу, запутался... Как правильно-то?

Они медленно преодолевали ступеньку за ступенькой. Остановились на площадке между маршами, отдышаться, передохнуть.

– Какая разница кого он к кому ревнует? Главное, волю свою навязывает. А мы почему-то делаем по его хотению.

– Не-е-е, разница есть. Одно дело, если ты ему мешаешь, и совсем другое, если он глаз на тебя положил...

– Кто?
– не поверила Маша.
– Казимирыч?! Да в гробу он меня видел, в белых тапочках. Танька у нас вон, какая красавица. И вокруг полно обалденных девушек...
– она не договорила, потому что ладони Славки обхватили её лицо, приподняли его.

– Девушек много, а ты такая одна, - почти прошептал он и накрыл своими губами её губы. Целовал долго, нежно. Оторвался наконец, дав себе и ей возможность нормально подышать. Шепнул: "Молчи, не говори ничего". И снова начал её целовать. Нежно и бережно.

Только невменяемому человеку приспичит целоваться с девушкой возле нижнего сектора мусоропровода. Запах спугнул их через некоторое время, погнал наверх. И сколько-то они ещё целовались перед дверью квартиры. А потом Маша затащила Славку к себе. Отец уже спал, он всегда рано ложился. Мама выглянула, поприветствовала, выразила соболезнование.