Танцовщица Гора

— Точно, — кивнул другой из мужчин.

Моим владельцем был Тиррений из Аргентума. Именно ему принадлежала таверна. Безусловно, в зале мне танцевать не разрешали. Хозяин не хотел, чтобы я была известна, как одна из его рабынь. У него имелись тайные деловые связи с различными владельцами рабочих цепей, одного из которых звали Ионик. Как-то раз мой владелец, пока я облизывала его ноги, поздравил меня с тем, что я превратилась в превосходную девушку-приманку.

— Спасибо, Господин, — отозвалась я, не отрываясь от его ноги.

Я была рабыней. Такие как я должны повиноваться своим владельцам.

— Кати сюда тачку, — приказал мне старший среди этих мужчин.

— Да, Господин, — кивнула я и выбежала на улицу, где они оставили небольшую ручную тачку.

Принимая во внимание, что в городах, где права обеспечиваемые гражданством являются неоспоримыми, где влияние обычаев и традиций охраняться крайне ревниво, где влияние Домашних Камней чувствуется наиболее остро, свободные работники здесь сила, с которой приходится считаться. Но этого нельзя сказать относительно всех сельских районов Гора, особенно тех районов, которые выпадают из-под явной юрисдикции или сферы влияния соседних городов. Наверное, трудно считаться гражданином города, если его нельзя достичь в течение дневного перехода. Гражданство, или его сохранение, кроме номинального основания рождения на территории подконтрольной городу, в некоторых городах, зависит от таких вещей как обязательное посещение общественных церемоний, официальное полугодовое принятие покровительства и участие в многочисленных общественных собраниях, на некоторые из которых следует прибыть незамедлительно. Соответственно, по самым разным причинам, таким как отсутствие гражданства, или неспособность должным образом воспользоваться им, фактически приводящее к отсутствию гражданских прав, или, чаще всего, жёсткой независимости, аннулирующей преданность кому-либо, ставит деревню, фермеров и крестьянство в целом, в условия жёсткой конкуренции с дешевым рабским трудом, чего удаётся избежать их городским братьям. В течение нескольких прошлых лет, институт «больших ферм», с его предварительно заключёнными контрактами, организацией и планированием, агрономией и использованием рабского труда стал быстро распространяться по Гору.

Тут надо отметить, что часть гореанских фермеров владеет своей собственной землёй, а часть акциями на землю, принадлежащую деревенской общине. И уже не является чем-то из ряда вон выходящим, для обоих видов землевладельцев, получение предложений от агентов «больших Ферм», иногда принадлежащих частникам, а иногда компаниям, начальный капитал которых был основан на инвестициях людей, которые теперь являются, своего рода акционерами. Многие из этих предложений, обычно весьма щедрых, принимаются, так что в итоге количество районов с преимуществом «больших ферм» имеет тенденцию к увеличению. Правда, поговаривают, что на принятие предложений агентов фермерами и общинами деревень влияет жёстокое и несправедливое давление, такое как угрозы, поджоги полей и тому подобные мероприятия, но, на мой взгляд, это скорее исключение, чем правило. Если крупные хозяйства могут достигать своих целей законными коммерческими мерами, то им нет большого смысла в применении столь противозаконных и рискованных методов. А, кроме того, гореанский крестьянин отнюдь не беззащитен, как может показаться. Большой лук, потому и называется «крестьянским луком», что имеется практически в каждом деревенском доме. А это оружие необычайной точности, скорострельности и пробивной силы, и пользоваться им крестьяне умеют мастерски. Просто, в соответствии с их кастовой политикой, фермеры и сельские жители вообще, имеют тенденцию к переселению на новые земли, обычно забираясь всё дальше в необжитые регионы, чтобы начать сначала. Они редко пытаются перебраться в города, где они могли бы в конечном итоге способствовать формированию недовольного городского пролетариата. Этому препятствуют, прежде всего, их кастовые кодексы. Не малую роль играет и то, что, попав в город, они не станут автоматически гражданами города. И, конечно, в городе у них будет мало шансов заниматься своими кастовыми ремеслами. Да и сами города, врятли заинтересованы, по самым разным причинам, в увеличении своего населения за счёт притока зачастую нищих попрошаек. Подобная миграция если и может чему-то поспособствовать, так только экономическим трудностям, росту преступности, появлению пятой колонны и, в конечном итоге, даже к падению города, что уже не раз происходило на Горе. Я думаю, что в городах, в целом, к появлению и развитию больших ферм, отношение очень неоднозначное. Конечно, в настоящее время горожане приветствуют снижение цен на продукты и рост их разнообразия и количества. Но, одновременно, они склоняются к тому, чтобы сожалеть о снижении числа или вовсе исчезновении местного крестьянства. Ведь окрестные деревни обеспечивало их не только множеством независимых поставщиков, а, следовательно, и конкурентным рынком, но ещё и были полезны с точки зрения разведки и мобилизационного резерва на случай обороны города. Небольшое количество больших ферм, конечно, способствовало вероятности сговора между производителями, что могло привести к исчезновению конкуренции, и, в конечном итоге к установлению на рынке таких цен, которые устраивали бы производителей, а не потребителей, особенно это касалось основных продуктов, таких как Са-тарна и сулы. Соответственно некоторые города готовы стимулировать фермеров, чтобы те оставались в их окрестностях, например, предлагая либерализацию требований гражданства, компенсацию убытков, организацию игр в сельских районах, субсидирование выезда театральных и музыкальных трупп в деревни, специальные праздники в честь крестьянской касты, которые могут отмечаться в городе и так далее. Зачастую подобные стимулы, оказываются весьма эффективными. Фермеру не может не понравиться то, что его ценят, признают важность и ценность его труда. Крестьянин рассматривает свою касту как «вола, на спине которого лежит Домашний Камень». И, конечно, крестьянство весьма консервативный народ, вообще предпочитающий оставаться там, где привычно. Крестьянин любит землю, которую он знает.

Встав между ручками тачки, я затолкала её внутрь тупика. Пленник всё ещё пребывавший без сознания, уже лежал связанным и с кляпом во рту. Мужчину спеленали так же беспомощно, как если бы он был женщиной, и женщиной, которая была всего лишь рабыней.

— Встань на стрёме, — бросил мне их старший, и я моментально развернувшись, добежала до входа в проулок, откуда могла видеть улицу в обе стороны

Существует две формы рабочих групп, не привязанных к какому-либо определённому городу. Имеются в виду «свободная бригада» и «свободная цепь». Они ничего общего не имеют, как со свободными работниками, жителями данного города, так и с рабочими группами рабов, такими которые обычно используются на больших фермах.

«Свободная бригада» состоит из свободных мужчин, которые находятся в найме подрядчика, арендующего их услуги. Они — в действительности, что-то вроде путешествующей строительной команды. Многие из них люди весьма квалифицированные, или как минимум со средним уровнем умений. Они могут идти куда захотят, или туда где могут понадобиться их навыки. Обычно такие бригады перемещаются на фургонах. Многие из этих людей хотя и грубые, но добродушные мужчины. Они любят выпить, подраться и развлечься с рабынями. Как-то раз в Брундизиуме мне пришлось побывать в руках таких мужчин. Они заставили меня хорошо послужить им.

С другой стороны «свободная цепь» обычно состоит из осужденных преступников. Вместо того чтобы беспокоиться о жилье этих товарищей, многие из которых, предположительно опасны, содержать их за общественный счёт, во многих городах принято за символическую плату, передавать их заинтересованным в их работе лицам, которые берут на себя ответственность за них, теоретически на весь срок их приговора. Например, если человек был приговорён претором, скажем, к двум годам каторжных работ, он может быть передан, за небольшую плату, владельцу рабочей цепи, который и должен проследить, чтобы тот провёл эти два года, работая на цепи. Владелец такой «цепи», конечно, получает прибыль от услуг его бригады, которую он сдает в аренду различным людям или организациям, точно так же, как командир или капитан «свободной бригады» может сдать в аренду их собственные команды. Конечно, наём «свободной цепи» гораздо дешевле, но с другой стороны такие работники обычно имеет весьма ограниченный диапазон навыков, по сравнению с членами «свободных бригад». Соответственно, их чаще используют на более грубых и менее требовательных работах, или даже на тех работах, которые, из-за их тяжёлого, обременительного или неприятного характера, были отвергнуты «свободными бригадами». Предположительно, когда срок наказания преступника закончен, он должен быть освобожден владельцем рабочей цепи, обычно вдали от города, где он совершил своё преступление или был арестован. Однако многие подозревают, что такие владельцы имеют склонность отказываться освобождать преступников, оказавшихся в их цепях. Ведь в этом случае, им придётся вносить новую плату за нового каторжника, чтобы заменить отпущенного на свободу. Трудно спорить с утверждением, что многие из таких каторжников провели на цепи намного больший срок, чем тот, что им назначил претор. Например, кажется бесспорным, что мелкие нарушения инструкций или дисциплины, выдуманные или обнаруженные, используются владельцами цепи, по крайней мере, время от времени, чтобы продлить заключение, а фактически рабство, рассматриваемого рабочего. Надежда на скорое освобождение, конечно, вынуждает работников такой цепи быть «ручными». Иногда, того или иного заключённого могут демонстративно освободить. Предполагается, что поощряет послушание других. Эти товарищи, кстати, в действительности находятся под «рабской дисциплиной», что на Горе означает, что они находятся в полной власти владельца цепи, как если бы они были его рабами. Например, он может убить любого из них, если пожелает. У моего владельца, Тиррения из Аргентума имелись деловые отношения с разными владельцами рабочих цепей, самым видными из которых был Ионик. Ионик с Коса. Тот мужчина, которого подручные моего хозяина связали, и укладывали в тачку, был предназначен для «чёрной цепи» Ионика. Конкретно эта цепь, насколько мне удалось подслушать, использовалась на севере, в настоящее время строя осадные укрепления для косианцев, осадивших Торкадино. Мужчина, которого они связали, как и все остальные, в захват которых я была вовлечена, насколько я знала, не были преступниками. Мой владелец, Тиррений, говорил о своей работе как о «вербовке». По его словам он «вербовал на работу» для владельцев рабочих цепей. Само собой, занимался он эти бизнесом тайно. Было бы довольно неудачно для него, если бы кто-то обнаружил, что он занимался подобным бизнесом. Судьи, городские чиновники и преторы, вероятно, не стали бы смотреть сквозь пальцы на такой способ заработка. Безусловно, его риск был не столь уж велик, как это могло бы показаться. Например, он сам, лично, не был вовлечен в эти дела. Захваченные мужчины, не могли знать, ни где их держали, ни куда перевезли позже, поскольку транспортировали их закованными в цепи и с мешками на головах. Кроме того, я предполагала, что впоследствии, после того, как нужда во мне отпадёт, он просто продаст меня на каком-нибудь отдалённом рынке. Найти для себя новую девушку-приманку труда для него не составит. Да ему особо и искать-то не надо, он вполне мог использовать других своих девушек для этой жестокой работы. Своей очередной продажи я теперь не боялась. Меня уже продавали неоднократно. Это только первая продажа для девушки, по крайней мере, её первая публичная продажа, какой она была для меня в Рынке Семриса, когда она выставлена на рабском прилавке, голой перед покупателями, является, вероятно, самой трудной. После этого у неё уже есть некоторое понятие того, что она теперь товар, который должен быть продан. Честно говоря, мысль о том, чтобы быть проданной снова, меня даже возбуждала. Я хотела быть красивой, понравиться мужчинам и стоить самую высокую цену на рынке. Возможность моего столкновения с любым из мужчин, в захват которых я была вовлечена, кстати, была не высока. Их всех, насколько мне было известно, отправляли на север, под Торкадино. Я подумала о Тиррении. При внимательном рассмотрении, его риск в данном бизнесе был действительно не велик. Кто смог бы доказать, что был вовлечен в это? Моё собственное свидетельство, даже если бы оно выбито из меня на дыбе, было бы только словами рабыни. Его подельники, скорее всего, не стали бы выдавать его. К тому же, он всегда мог заявить, что его таверна и подвал использовалась без его ведома. Он ведь даже не проживал внутри. Он мог симулировать возмущение. Его уважали в Аргентуме.

— Кто-то приближается сюда! — сообщила я людям моего владельца, которые в этот момент как раз укладывали связанного беспомощного пленника в тачку.

Им ещё оставалось привязать его, и накрыть брезентом.

— Близко? — спросил старший из них.

Я кивнула.

— Задержи его, — грозным шёпотом приказал мне он.

Приближавшийся мужчина был на расстоянии приблизительно десяти — пятнадцати ярдов по левую руку от меня. На нём был короткий плащ, закрепленный большой бронзовой булавкой в правом плече, высокие сандалии и широкополая шляпа. На его плече лежала палка, с которой свисала котомка, болтавшаяся за спиной. А ещё у него под плащом был меч, висевший на портупее, переброшенной через его левое плечо. Я предположила, что пользоваться им мужчина умел. Поля шляпы, отбрасывали тенью, почти полностью скрывая лицо. Судя по его одежде, я приняла этого человека за путешественника, хотя помимо путешествий такой костюм на Горе часто носят на охоте. Я поспешно встала перед ним на колени, преграждая мужчине путь, и положила ладонь на землю к его ногам. Это — подходящий для рабыни способ выказать уважение свободному мужчине. Моё тело было напряжено в ожидании удара или пинка, что не было редкостью для рабыни подобным образом заступившей дорогу. Но от меня требовалось сделать попытку ухватить его лодыжку или колено, демонстрируя свои отчаянные потребности. Знала ли я, что рисковала получить удар его палкой? Конечно же знала, но мне приказали задержать мужчину, и сделать это я должна была не смотря ни на что.

— Сжигаемая потребностями рабыня просит господина сжалиться над ней, — дрожа всем телом, заговорила я.

Но презрительного пинка, отбросившего меня на бок к центральной сточной канаве, не последовало. Не почувствовала я и его руки в моих волосах, что могла бы отдёрнув мою голову, отвесить мне несколько оплеух, бросая моё лицо из стороны в сторону, что несомненно было бы вполне заслуженно. Он не плюнул на меня, ни выругался в гневе, и даже не засмеялся надо мной приказав мне убраться с его дороги. Торопливо начав целовать и облизывать его ноги, я выполнила должный ритуал почтения перед мужчиной. Признаться, вначале я была озадачена, но потом меня охватил страх. Гореанские рабовладельцы зачастую добры к своим переполненным рабскими потребностями животным, идя на встречу их мольбам о сексе. Тиррений из Аргентума, мой владелец, в рамках проводимой им политики, постоянно держал меня в состоянии мучительного сексуального голода, но в тот момент я не хотела прикосновений этого мужчины. Я не хотела, чтобы этот незнакомец, внезапно появившийся на улице, решил бы использовать меня. Подручные моего хозяина находились по соседству.

— Ты целуешь и облизываешь так же, как когда-то, если не лучше, Дорин, — послышался сверху до боли знакомый голос. — Или Ты уже не Дорин?

Я подняла голову и пораженно уставилась на мужчину.

— Теперь я — Тука, Господин, — сообщила я.

— Превосходное имя для такой шлюхи, как Ты, — заметил он.

— Спасибо, Господин, — прошептала я.

— Ты ведь узнала меня, не так ли? — спросил он, улыбаясь.

— Да, Господин, — дрожащим от испуга голосом ответила я.

— Именно из-за тебя, — усмехнулся мужчина, — моя соблазнительная маленькая самка урта, я потерял свою работу в Брундизиуме.

— Простите меня, Господин, — пробормотала я, по-настоящему испугавшись, что он может захотеть сорвать на мне злость.

— Я не виню Хендоу за то, что он оказался столь ревнивым, — пояснил Мирус, а это был именно он. — Любой мужчина мог бы быть сведен с ума таким лицом и формами, как у тебя.

— Спасибо, Господин, — прошептала я.

— Но ведь это я преподал тебе кое-что из того, чем должна быть рабыня, не правда ли? — поинтересовался он.

— Да, Господин, — признала я то, что было истинной правдой.

— Тебя, кажется, украли, не так ли? — спросил Мирус.

— Да, Господин.

— Именно так я и подумал, когда ещё в Брундизиуме узнал, что тебя больше нет в таверне, — кивнул он. — Признаться, я сомневался в том, что Хендоу позволил бы тебя уйти по доброй воле.

— Скорее всего, да, Господин, — признала я.

Честно говоря, на самом деле я не знала. Мне казалось неправдоподобным то, что Хендоу, возможно, питал ко мне какие-то нежные чувства. Он и использовал-то меня только один раз, причём безжалостно. Он был не из земных слабаков, которые желая избавиться от женщины, находят убежище в утешительной фразе, что они «любят настолько, что позволяют ей уйти». Такая позиция, независимо от того, что могло бы быть её моральными или психологическими достоинствами, не относится к типичным гореанским ответам, по крайней мере, в отношении рабыни. Большинство гореан расценило бы её как абсурд, им было бы просто непонятно как можно взять и позволить уйти женщине, которая тебе нравится. Если она тебе нравится, если Ты её любишь, так оставь её себе. А, в случае необходимости, борись за неё. Интересно, а что, женщина не видит всего лицемерия такой позиции? Большинство женщин, как мне кажется, предпочтёт мужчину, который будет любить её достаточно, чтобы удержать её, того, кто будет готов, даже, драться за неё, а вовсе не того, кто окажется готов «позволить ей уйти».