Танцовщица Гора

Я медленно спускалась по песчаному склону холма. Так медленно я шла не только потому, что боялась до колик, но также и потому что не хотелось, из-за крутизны склона и моих цепей упасть. Время только-только перевалило за десятый ан — гореанский полдень. Тень от меня практически вертикально падала на горячий песок. Местами склон порос жесткой острой травой, торчащей из песка и больно коловшей мои босые ноги.

Назад я оглянулась лишь однажды, бросив короткий взгляд на охранника и стоявшую рядом с ним девушку, вторую рабочую рабыню, мою сегодняшнюю напарницу.

Наконец, я приблизилась к работавшей бригаде. Они находились в неглубоком распадке между двух холмов, добывая здесь песок. Это место было скрыто от других бригад работавших в окрестностях. Но в то время, я как-то не уделила этому особого внимания. Меня больше всего беспокоило, чтобы охранник мог видеть то, что происходит здесь.

На некоторое время идти стало легче, я оказалась на твёрдой песчаной поверхности, предоставлявшем мне лучшую опору, чем тот песок, что был на склоне холма.

Я приостановилась, нерешительно глядя вперёд. Мужчины, все пятьдесят, полураздетые, потные, мускулистые, скованные друг с другом цепью за щиколотки, повернулись и уставились на меня. С самого моего сюда прибытия больше всего на свете я боялась того, что мне придется служить именно этой бригаде. Однако вплоть до прошлой ночи меня к ним не назначали. Поначалу у меня ещё теплилась надежда, что представ перед старшим надсмотрщиком, у меня получится заинтересовать его и остаться при нём в его палатке в качестве его личной шлюхи. Но мои надежды разбились о суровую действительность. Когда я зашла в палатку и опустилась перед ним на колени, с распахнутой и даже откинутой за плечи туникой, у ножки его стула уже стояла девушка. Та самая, что была первой в караване, а прежде бывшая избалованной, богатой женщиной. Только теперь она стояла на четвереньках и всё ещё в кандалах. Однако вместо рабочей туники на ней красовался узкий шёлковый прямоугольник, закреплённый на её талии кожаным шнурком. Наши глаза на мгновение встретились, она сразу отвела взгляд. Надзиратель сделал свой выбор. Впрочем, впоследствии я сама несколько раз, как и другие девушки, носила этот шёлковый прямоугольник в его палатке. Он перепробовал нас всех.

Теперь мне надо было, не поднимая головы, приблизиться к мужчинам. У каждого я должна была спросить: «Воды, Господин?». Перед теми, кто хотел попить, следовало встать на колени и наполнить кружку. Вставать на колени перед ними, было уместно для меня, поскольку я была рабыней, а они были свободны, хотя в настоящее время закованы в цепи, справедливо или несправедливо. Весьма распространено, кстати, что рабыни становятся на колени перед свободными мужчинами, поднося им напитки. «Вино, Господин?» обычная при этом фраза. При этом рабыня обычно предлагает мужчине выпить не только, скажем так, вино из кубка, но также и, неявно, вино её любви, её тела и красоты. Я умоляла их не посылать меня служить этой цепи. Мои мольбы либо игнорировались, либо осмеивались. Но даже если они нисколько не беспокоились о моих чувствах, неужели их нисколько не волновало то, что они подвергают такому риску собственность их работодателя? Но потом мне вспомнилось, что Ионик с Коса заплатил за меня больше, гораздо больше, чем могла стоить рабочая рабыня, и что это имело отношение к его «развлечению».

Я окинула взглядом мужчин цепи и вздрогнула. Здесь было пятьдесят человек, среди которых были двадцать три гражданина Аргентума оказавшиеся на цепи не без моего участия.

Я нерешительно двинулась к ним, по щиколотки увязая в песке. Потом снова остановилась и, обернувшись, посмотрела назад, на вершину холма. Неужели они не подадут мне сигнал о милосердии, по которому я могла бы развернуться и броситься бежать назад, в сравнительную безопасность холма, чтобы искать убежище под плетью и мечом охранника? Однако мужчина даже не пошевелился. Он просто сидел и смотрел вниз. А вот женщина, стоявшая подле него, казалась очень напуганной.

— А я-то надеялась, что больше никогда не увижу тебя! — с дикой злостью воскликнула она, когда меня впихнули в загон, причём в тот момент на мне всё ещё были кандалы, в которых я была доставлена в лагерь, и ни о каком сопротивлении с моей стороны не могло быть и речи.

До последнего времени мне достаточно успешно удавалось избежать встреч с ней. Однако теперь возможности для этого были исчерпаны. Нас назначили напарницами на эту самую бригаду. И если прежде она обращала на меня внимания куда меньше, чем я на неё, теперь она явно была напугана. Впрочем, я была уверена, что её страх, как и её мысли, ни коим образом не были направлены на меня. Скорее уж, она больше боялась реакции одного из мужчин у подножия холма, реакции, за которую он мог бы быть жестоко наказан или даже убит. В то время как я умоляла охранников не назначать меня на эту группу, она изо всех сил просилась именно сюда. Мне это было известно наверняка. Конечно, её ведь здесь нечего было бояться, по крайней мере, не больше, чем любой другой девушке. Чего не скажешь обо мне. У меня поводов опасаться за свою жизнь было предостаточно. Кстати, охранники вняли её просьбам. Очевидно, она старательно трудилась здесь, и чтобы удержать своё положение в этой цепи, носила воду быстро и безропотно, иногда по два бурдюка сразу, а вечером рьяно, отчаянно, со всей своей искушённостью и огромным опытом, старательно ублажала охранников. Видя частоту, с которой её вызывали к себе охранники, невольницы в загонах перешёптывались, что она не всегда была обычной рабочей рабыней. Многие предполагали, что когда-то она была рабыней для удовольствий, работала в таверне, и даже, что была старшей рабыней.

До первого мужчины осталось всего несколько шагов. Я вспомнила его. Он из Аргентума, кузнец, именно ему я солгала, притворившись, что состояла в его собственной касте. Пожалуй, его я боялась больше других, и надо же было так случиться, что он оказался у края цепи. Я бросила полный ужаса взгляд на инструменты, что эти мужчины сжимали в руках. Одного взмаха такой лопаты было достаточно, чтобы отделить мою голову от тела. Я знала, что любой из них может убить меня быстро, очень быстро. Я переводила испуганный взгляд с одного лица на другое. Внезапно до меня дошло, что ни один из этих мужчин, скорее всего, не захочет убивать меня быстро. Если бы они захотели убить меня, то они, по-видимому, предпочли бы сделать это как можно медленнее. Как же мне не хотелось обслуживать эту бригаду! В течение многих дней мне везло. Пока, вчера вечером, рабыня с этой бригады внезапно не была переведена в другое место. Я подозревала, что ту женщину перевели не просто так, а именно для того, чтобы освободить это место для меня. Я не знала, зачем это было сделано, единственное, что я знала, это то, что теперь я должна была обслуживать эту бригаду.

— Воды, Господин? — спросила я.

Мужчины были скованы цепью только за лодыжки. Руки их были свободны. И эти руки сжимали лопаты.

— Давай, — буркнул кузнец.

Я опустилась перед ним на колени на горячий песок и, склонив голову, сняла металлическую кружку со своей шеи. В этот момент моя шея была подставлена ему, словно приглашая ударить лопатой. Я отработанным движением наполнила кружку и заткнула горловину бурдюка. Всё это время я ожидала, что вот-вот на мою шею обрушится рубящий удар. Но, к моему облегчению, мужчина так и не поднял лопату, и я, поцеловав край кружки, держа её обеими руками, опустив между ними голову, протянула воду ему, предлагая попить. Он взял и, выпив, возвратил пустую кружку мне.

— Спасибо, Господин, — облегчённо прошептала я.

Я была жива!

Потом был следующий мужчина, и ещё. Я передвигалась от одного к другому, постепенно успокаиваясь и приободряясь. Каждый из них принял от меня воду. И мне показалось, что, возможно, они относятся ко мне, как к любой рабыне водоноске, обслуживающей их. У меня не было слов, чтобы описать мое облегчение. Казалось, что они не держали на меня зла за то, что я была использована в их поимке. Возможно, они приняли во внимание мою беспомощность, и то, что у меня, бесправной гореанской кейджеры, не было никакого иного выбора, кроме как безропотно повиноваться хозяину. Насколько ошеломило меня то, что они, казалось, не испытывали ко мне никакой неприязни! И как благодарна я была им за их понимание!

Наконец, я встала на колени перед тем, кто был последним на цепи, тем, кого я боялась даже больше, чем кузнеца, тем, кто знал меня лучше всех, тем, кто много раз был добр ко мне в Брундизиуме, тем, кого я столь ловко обманула в Аргентуме, доведя его до его текущего состояния.

— Воды, Господин? — спросила я.

— Да, — кивнул он.

Я наполнила для него кружку и, тем же самым способом, что и другим, предложила ему кружку. Мужчина взял её, но не выпил, а на моих глазах, глядя на меня с ненавистью, наклонил кружку и тонкой струёй вылил содержимое в песок. Всё моё облегчение развеялось, словно дым, остался только ужас. Это его действие, казалось, сыграло роль сигналом для остальных. Внезапно я обнаружила, что со всех сторон окружена мужчинами. Я маленькая, трясущаяся от страха, стоящая на коленях, оказалась в центре мрачного круга.

— Господа? — испуганно пролепетала я.

Конечно, охранник уже должен был спускаться по склону, чтобы угрожать им, и ударами плети вынудить расступиться. Но, стоя на коленях, посреди стоящих мужчин, я не могла даже видеть охранника.

— Господа? — заикаясь от страха, повторила я.

Они, молча, стояли вокруг меня и сверлили меня злобными взглядами. Куда же смотрит охранник!

— Пожалуйста, Господа, — простонал я. — Я — всего лишь рабыня. Пожалуйста, пожалейте рабыню!

— Она неплохо играет испуг, — заметил один из окруживших меня мужчин.