Танец ангела

– Кстати говоря, Георгий Алексеевич, на Западе дела обстоят не лучшим образом,- то ли противоречил ему, то ли поддерживал Иван Павлович Борзенков, с которым у Маслова всегда получались самые насыщенные и предметные дискуссии.- Парадокс, но Запад сохранил культурную почву почти неизменной. Однако духовный вакуум, о котором вы толкуете, практически поглотил капиталистическое общество, если я вправе применить этот глагол к слову вакуум.

– Вам видней, вы в зарубежных командировках бываете чаще нас,- обычно отвечал ему Георгий Алексеевич.- Но я все же думаю, что это эпоха. Образно говоря, мы родились во времена ледникового периода, который вот-вот сменится оттепелью... Будем надеяться, что эта оттепель не вызовет буйства стихий.

– Любопытное замечание,- Борзенков с улыбкой ждал дальнейшее развитие темы.

– Я думаю, что некоей перестройки заслуживают обе системы. Вы ведь хорошо понимаете, изменения невозможны без сдвигов в общественном сознании. Советское государство формирует вполне определенный тип строителя коммунизма. И с этим не поспоришь. Общность взглядов, а не экономические отношения служат цементирующим составом межличностных отношений.

– Вы совершенно правы, Георгий Алексеевич. Но мы вынуждены признать, что ходим по тонкому льду. Но по тому же льду ходят и наши оппоненты на Западе. Под жестким каркасом общественных отношений скрывается нечто, не поддающееся контролю репрессивных органов, а именно – общественное сознание, о котором вы только что говорили.

– Иван Павлович,- с той же самой улыбкой, с какою смотрел на него Борзенков, отвечал ему хозяин дома.- Наверно, пришло время садиться за стол. Пришло время с пессимизмом расправиться так, как это делали наши славные предки – чаркой водки под добрую закуску!

А их жены в это время говорили в гостиной о вещах более приземленных. Они знали, что разговоры мужей приведут только к одному – к дальнейшим разговорам. И Маргарита вынесла из этого противоречия только одно – правды нет, у каждого она своя. Но называть это мнение правдой уже нельзя.

– Летом собираемся в Ялту,- говорили между собой женщины.

– А мы в Среднюю Азию. Три года прожили в Ташкенте во время войны. И меня тянет туда, тянет...

– Я слышала, в "Пассаж" привезли телевизоры какой-то новой модели. Страшно дорогие. Но говорят, на их экранах уже можно разобрать лица ведущих.

Они негромко смеялись, потом прислушивались к голосам мужей, доносившимся с кухни.

А потом взрослые садились за обеденный стол и первый тост у них был неизменным:

– Давайте выпьем за то, чтобы не было больше войны!

Однажды ее отец встал и с улыбкой оглядел гостей:

– Друзья мои, я не помню, чьи это стихи. И нужно ли помнить по имени всех, кто открывал свое сердце миру? Но вдумайтесь в слова этого человека:

Я услышал грустный голос,

В тишине без повторенья.

Кто зовет меня? – спросил я.

И в ответ услышал: Время.**

Я до сих пор помню всех, кого знал в те годы. Не смерть, а жизнь – тайна за семью печатями!- И закончил со вздохом:- Я помню всех их. И порою мне кажется, что они меня зовут.

– Георгий Алексеевич,- с улыбкой остановил его Борзенков.- Не все поймут вас. Пессимизм оставим для дискуссий. Для философа естественно танцевать на краю бездны.- Он тоже встал с наполненным до краев бокалом.- Я хочу пожелать всем счастья и любви, плодотворной работы, тривиальной удачи и успеха, без которых жизнь делается скучной. Я пожелаю всем долгих лет жизни... И глухоты... Чтобы не слышать тихой поступи и грустного голоса без повторений...

Их разделял стол. Борзенков смотрел на Маслова с улыбкой, и наверняка оба уже ясно чувствовали тяжелую поступь судьбы, потому что за окном начиналась зима пятьдесят пятого года.

Зима пятьдесят пятого года. Десять лет прошло после парада Победы. Но что такое десять лет? Один миг, один вздох, которого погибшим и умершим от ран уже не сделать.

Маргарита Георгиевна родилась в сорок пятом, но все ее детство было пронизано духом оставшейся в прошлом войны. Словно все, кто пережил эту беду, как ни старались, не могли забыть и минуты из прошлого.

После товарищеских застолий захмелевший отец сидел в одиночестве в кабинете. Перед ним лежала пачка армейских фотографий и вырезки из полковых газет, которые он хранил так же бережно, как мать хранит первую фотографию своего ребенка. За три фронтовых года он прожил три жизни. В сорок втором судьба выхватила его повесткой со студенческой скамьи: высокого, худенького парнишку. А в сорок четвертом после ранения он вернулся в город в звании капитана и с желанием прожить еще одну жизнь, но теперь уже свою, мирную, не навязанную ни врагом, ни командирами. В такие минуты мама намерено отправляла дочку к отцу, чтобы та разделила его одиночество. И, наверно, единственным человеком, которого Маргарита Георгиевна любила по-настоящему был ее отец. Потому что он единственный открылся для ее сердца.

Историю армейских фотографий она знала не хуже него. Но Георгий Алексеевич твердил ей одно и то же:

– А эта полевая кухня. Рита, вкусней каши не пробовал. И таких друзей у меня уже не будет. Милая моя,- говорил он.- Только там на развороченной взрывами земле можно почувствовать бескрайнее одиночество человеческой жизни. Дочка, запомни, мы приходим только для того, чтобы осознать свою судьбу и пройти путь до конца. Всем что-то нужно от жизни. Кто-то это понимает, кто-то нет. Но жизнь нужна лишь для того, чтобы встретить последний миг с достоинством. С достоинством, Рита! Но несмотря на это, жизнь корежит и ломает, лишает присутствия духа. И тех, кто может изменить хоть что-то, лишает сил или ослепляет гордыней и ненавистью, или лишает возможности сделать следующий шаг...

Он скоропостижно скончался в возрасте тридцати пяти лет на исходе того же пятьдесят пятого года. Как-то ее мама случайно обмолвилась, что он испепелил свое сердце, и оно стало тоньше бумаги, как у доктора Живаго.

Спустя год вдова Георгия Алексеевича вышла замуж за профессора Борзенкова. Тогда же к девочке Рите приклеилось обидное прозвище – профессорская дочь. Обидное от того, что Маргарита Георгиевна в доме Борзенкова не прожила и недели. Мать с отчимом жили в соседнем доме. А Маргарита Георгиевна так и провела время до замужества в отцовской квартире вместе с престарелой домработницей из бывших дворян... Слова отца, которые он твердил ей когда-то и влияние Адели Каземировны сформировали ее взгляды на жизнь и поведение в обществе.