Танец для живых скульптур

– Не повезло.

Она вздрогнула и подняла голову, внимательно посмотрев на меня.

– Не повезло?- сказала она.

– Не понимаю,- сказал я.- Что тебя так удивляет.

Она отбросила газету.

– Скажи мне правду.

– Какую именно?- сказал я, доставая сигареты.

– Ты знал, что там будет бомба?

– Предполагал. Почти наверняка, но заметь - почти.

Я посмотрел на неё.

– А что, по-твоему, я должен был сломя голову мчаться, чтобы предотвратить это? Я не могу разорваться на части и не хочу, я делаю то, что я делаю, и меня в данный момент не интересует, взорвут какие-то там террористы какой-то там самолёт, или нет. Я не благодетель по вызову. Это их мир, он так устроен, и они сами устроили его так. Мои люди не истребляют друг друга. Пока мы с тобой тут мило беседуем, где-нибудь кого-нибудь убивают, вот в эту секунду, так было всегда. И я не бэтмэн, чтобы носиться по всему свету и выручать всех бедолаг, которым не повезло, которые влипли в историю, или ещё что-то там. Я раздвигаю границы своего мира, постепенно, с наибольшей эффективностью, какая только возможна, и я не могу позволить себе, да, я не могу позволить себе метаться и хвататься то за то, то за это, тем более, из соображений абстрактного человеколюбия.

– Это ты посадил его в самолёт?- сказала Леди.

– Я просто выставил его за дверь,- сказал я.

Она смотрела мне в глаза.

– Это их мир,- сказал я.- Если им угодно безумствовать, пусть безумствуют. Когда-нибудь я не оставлю им для этого места. Но пусть они не пытаются соваться ко мне без спросу. Да. Да, это я посадил его в самолёт. И что?

– Но зачем?- сказала она.

– Зачем?

– Зачем ты это сделал?

– Хочешь, чтобы я объяснил? Хорошо, давай объяснимся. Ты пропадаешь, неизвестно с кем, как, где, я ничего не знаю. Наконец, ты звонишь и просишь денег. После этого ты приезжаешь, садишься перед телевизором, включаешь его и кричишь от восторга, увидев дрессированный кусок мяса, Леди!..

– Ты ревнуешь?

– Да,- сказал я.- Может быть, это называется именно так. Но можно назвать это и по-другому.

– Как?

– Это важно?

– Нет,- сказала она.- Но я не твоя собственность.

– Конечно, Леди. Конечно, ты не собственность и не можешь быть ничьей собственностью. Но пойми и меня.

– Я понимаю,- сказала она.- Ты просто помешался на власти.

– Ты считаешь меня помешанным?

– Нет, но ты пугаешь меня.

– И уже давно,- сказал я.

– И уже давно,- сказала она.

– Пора бы уже и привыкнуть.

– Я не могу к этому привыкнуть.

– Значит, что-то меняется?

– Да,- сказала она.- Ты пугаешь меня всё больше и больше. Скажи, это правда?

– Разве я когда-нибудь лгал тебе?

– И ты с таким равнодушием относишься к людям? И ни во что не ставишь человеческую жизнь?

– Я очень высоко ценю жизнь, Леди. Ты даже не представляешь, насколько высоко.

– Да, но только свою собственную.

– А разве есть какая-нибудь другая?

– По-твоему, нет?

– Нет.

– А я?- сказала она.- Моя жизнь, по-твоему, чего-нибудь стоит?

– Ты и есть моя жизнь, Леди!

– Не знаю,- сказала она.- Не знаю... Что и делать.

– Лучше всего нам забыть об этой истории,- сказал я.

Она покачала головой.

– Вряд ли я смогу забыть это.

– А ты попробуй, и всё получится. А теперь поехали, съездим куда-нибудь.

– Я не хочу,- сказала она.

– Хочешь, поедем куда-нибудь... в Мадрид, в Афины... Хочешь в Афины?

– Нет, не хочу.

– Тогда я поеду один.

– Поезжай,- сказала она.

– И тебе это безразлично?

– Нет, мне это не безразлично.

– Тогда поехали вместе.

– Не хочу.

– А чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы у нас был дом.

– Я тоже хочу этого, Леди! Но в доме должна быть женщина.

– Я не об этом, хотя, и об этом тоже.

– О чём же тогда?

– Я хочу купить дом.

– Прекрасно,- сказал я.

– Настоящий рыцарский замок.

– Очень романтично,- согласился я.- Что ж, давай купим.

– Я присмотрела один...

– Так поехали смотреть! Тебе для этого были нужны деньги?

– Нет, не для этого.

– А для чего?

– Неважно.

– Ладно, - сказал я.- Поехали.

– Завтра,- сказала она.

– А почему не сегодня? Завтра мир станет уже другим, и мы станем другими.

– Ну, не так уж сильно всё и изменится,- возразила Леди.

– Ты думаешь?

– Да,- сказала она.- Я надеюсь.

Так мы никуда и не поехали.

Этот разговор расстроил меня. И Леди была расстроена не меньше.

Я мог бы объяснить ей всё, но это означало бы попытку подменить жизнь словами. Ведь слова, даже правильные - это всего лишь слова, когда пытаешься объяснить ими жизнь.

Я давно отказался от этого - с тех пор как понял, что нет никакой нужды в том, чтобы со мной соглашались. Не нужно никого и ни в чём убеждать,- это западня, в которую попались очень многие,- ведь убеждать, значит осуществлять насилие, принуждая людей изменить свою волю, это трудно, а по существу и невозможно, так как для человека это означало бы гибель, а на перегоревшую нить бесполезно подавать напряжение - она уже не загорится.

Но есть иной путь.

Можно как угодно изменить желание человека и его мнение при помощи дополнительного сигнала - так жёлтый цвет, добавив к нему синий, можно превратить в зелёный. И не нужно сначала смывать жёлтую краску, чтобы уже потом нанести зелёную - всё равно, какая-то доля жёлтой краски останется на листе, несмотря на все усилия, и потому зелёный цвет всегда будет иметь болотный оттенок.

Белый же лист означает смерть.

Путь насилия обещает много героических подвигов, но никогда не возведёт на трон мира. Это путь дураков и умников, которые, в сущности, те же дураки.

Для того чтобы выстрелить, нужно произвести как минимум два действия зарядить ружьё и нажать на курок.

Одно из этих двух действий результата не даёт

Нужно начинать с начала и идти до конца - вот единственный способ получить результат.

Это был год, когда я заканчивал школу. В нашем дворе жила собака. Обычная бездомная дворняга, так что правильнее было бы сказать, не жила, а ошивалась. Жила она, то есть, ночевала, где придётся. Я же склонен считать, что она, вообще, никогда не ночевала, то есть, не спала. Потому что всю ночь она самозабвенно отдавалась единому и непрерывному припадку лая. К нему невозможно было привыкнуть, его невозможно было не замечать, это был въедливый, назойливый, нескончаемый, истошный собачий лай.

Мне приходилось закрывать на ночь окно и вставать утром с разбитой головой. Я вечно не высыпался. Думаю, я был не единственной жертвой. Не состоял же наш двор из одних только толстокожих и тугоухих. И все скрипели зубами и вполголоса ругались, когда это живое напоминание об ужасе вырождения выводило особенно прочувствованную руладу, и кто-нибудь не выдерживал и выбирался из постели, проклиная того шизоида, которому первому пришло в голову приручить волка, или от чего там произошли эти твари. И он швырял в окно бутылку или картофелину, то что нащупывал в темноте. Но вскоре убеждался, что это не слишком эффективный метод, и со вздохом обречённого отщипывал вату и затыкал уши.