Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
— Я, например, всегда отвечаю тем же, — говорю.
— Надо мне у тебя учиться, — сказал Гена. — А то я мнусь и сразу выдаю себя с головой.
Тут к нам подходит женщина:
— Гена! Вы? Как я рада вас видеть!
А тот — глядит, конечно, приветливо, но никаких сомнений, что ее знать не знает.
Она:
— Как? Вы меня забыли? Мы с вами два раза в неделю плаваем в бассейне!!!
— Ой! — воскликнул Калашников. — Простите! Не сразу вас узнал… без ласт и без маски.
Иду на пересадку в метро, а мне навстречу в сомнамбулическом состоянии движется женщина, читая
А второй — отвалить в сторонку и не приставать.
Второй вариант восторжествовал.
Решили собрать в одной книге три моих романа. Стали думать, как назвать. «Три романа» — было у Кафки. Леня долго думал и придумал: «Тройня». В конце концов родилось многозначительное, с намеком на гламур, — «Мои романы».
Правильно Сережка в детстве говорил: «К твоим вещам нужны такие названия, которые никакого отношения не имеют к их содержанию».
Важно рассказываю Тишкову, что была в журнале «Знамя» и Чупринин Сергей Иванович сказал, что включает меня в энциклопедию «Сто лучших писателей России».
— Хорошо, что не в «Тысячу»! — с облегчением вздохнул Леня.
— Человек на 99 процентов состоит из воды, — сообщила я Лёне.
— Хорошо — не на сто, а то были бы проблемы…
Наш Сережка полетел в Лондон. Ни звонков, ни sms. Хотя пора бы. Мы позвонили в справочную, узнали телефон — за шестьдесят рублей. Дозвонились в Шереметьево, а нам отвечают:
— У нас пока нет никаких сведений, не видно самолета — значит, улетел. А сел он в Лондоне или нет — не знаем порою до тех пор, пока он не прилетит к нам обратно в пять часов утра. А как узнать? Никак.
Неожиданно к маргиналу Лёне Тишкову обратился незнакомый интеллигентный человек — Алексей Яблоков, главный редактор популярного журнала «Men’s Health», и попросил его за хороший гонорар повести рубрику «фантастические миры, связанные с медициной».
Леня засучил рукава, и вскоре вышел номер с его рисунками. На обложке журнала красовалась фотография накачанного мужика с голой грудью, а под ней крупным шрифтом:
«Как уложить в постель пятерых за одну ночь?»
— В кои-то веки пригласили в глянцевый журнал, — сказал наш сын Сергей, — и такая пошлость на обложке.
— Иди, кашу ешь! — браво крикнул Леня с кухни, помешивая геркулес. — А то и одну не сможешь уложить!..
Поэт Геннадий Русаков подарил нам книгу стихов, а мы ему в ответ — «Мусорную корзину для Алмазной сутры».
— Да-да, — говорит Гена, — вижу, что это Леня Тишков нарисовал, вон его птичка фирменная — …Гаруда.
В Челюскинской, в Доме творчества, Евгений Монин увидел: кто-то из художников разорвал свой автопортрет и бросил в урну. Евгений Григорьевич не поленился, достал клочки бумаги, склеил и на прощальном вечере — с песней «Вам возвращая ваш портрет» — вручил его автору.
— Как появился «Недопесок»? — вспоминал Юрий Коваль. — Я был на звероферме
в Нижегородской губернии. Все: «Дайте, дайте Ковалю песца!» Мне дали в руки одного по имени Маркиз. Он корябался, вырывался и юркнул в дверь. И — поперло. Само. Только чуть-чуть базировался…Валерий Воскобойников рассказывал, как директор издательства «Детская литература» пытался притормозить «Недопеска Наполеона Третьего»:
— Больно вольнолюбивый у вас герой, — недовольно говорил директор, — и все какие-то намеки, намеки…
— Да я и сам такой, — сказал Коваль, — какие ж тут намеки?..
— А почему же вы не едете в Израиль?
— Да потому что я не еврей.
— Как так?
— А вот так.
— …Ну, в общем, из-за нехватки бумаги, — вздохнул директор, — мы вас переносим на март будущего года.
Большого труда стоило Якову Акиму и редактору Леокадии Либет прокладывать путь книгам Юрия Коваля. И это в детской литературе! Взрослая его и вовсе не жаловала. В журнале «Новый мир» говорили:
— Ваша проза — жесткий рентген. Жесткий, жесткий рентген!.. Но печатать пока не будем.
Художник и писатель Сергеев Леонид Анатольевич — ему уж было за пятьдесят — сидит так задумчиво и говорит:
— Знаешь, Марин, я тут открыл одну вещь: чем дальше, тем светлее.
Наверное, и Коваль любил его за это уникальное и таинственное мироощущение.
Звонит Леня Сергеев:
— Это мой тезка подходил к телефону? Какой у него с утра голос… настоявшийся.
Коваль говорил:
— У меня с утра голос небритый.
— Утром, — Люся отмечала, — я какая-то… нерентабельная…
Еще она говорила:
— Так его же развеяли… пух…
И:
— Она эвакуировалась в Израиль…
— О каждом человеке, — учил меня Леня Сергеев, — можно рассказать хотя бы одну удивительную историю. Вот моя тетка — водитель трамвая — всю жизнь провела, мотаясь по Крымской набережной туда и обратно. Нигде не была. Я все хотел ее с матерью на Юг отправить и не успел. Она так смерти боялась! Идет спать — на ночь красится, пудрится. Я говорю: что ты на ночь-то пудришься? А она отвечает: вдруг ночью помру, хоть красивой буду, а то станете хоронить какую-то образину.
— А как у Леньки Сергеева невеста была японка — знаешь? — спрашивает писатель Марк Тарловский. — Появилась у Леньки невеста — настоящая японка.
— Ну да?
— Точно, — подтвердил Сергеев. — Влюбилась в меня — ужасно. Мать у меня как раз умерла, я остался один. И меня к ней давай все сватать, дескать, отец у нее миллионер, тебя, Лень, печатать будут на японском языке. Она ко мне пришла — у меня собаки, книги, картины, квартира хорошая, она жила в общежитии, — сразу у нее появились на меня виды. Ей Россия очень нравилась, есть такие чудаки. Раз как-то мы с Тарловским поехали к ней в гости, взяли выпить, она нам — орешков солененьких. Кругом иностранки вились, она их всех выпроводила. Я говорю: ты Марку-то оставь подружку, чтобы компания была. Нет, всех отправила.