Танец мотыльков над сухой землей
Шрифт:
В 80-е годы художник Анатолий Орехов и Леня Тишков отправились на заработки в Тюменскую область — расписывать детские сады. Толя был толстяком, решил худеть, да и вообще они старались поменьше тратиться. Письма шли очень долго, поэтому я им послала телеграмму:
«Кампанию похудения одобряю и поддерживаю».
Им ее отдали на почте, они смотрят — одно слово заклеено. Что такое? Оторвали бумажку — а в слове «похудения» пропущена буква «д».
Карикатурист Виталий Песков шагает по Цветному бульвару, а ему навстречу
Виталий ему:
— Ты б хоть ширинку застегнул!
А тот развел руки в стороны и отвечает:
— Не на что!
Якову Акиму принесли телеграмму от Марка Соболя и Григория Граубина — из Забайкалья, из города Красный Чакой:
«Пока еще глотка глотает, пока еще зубы скрипят тчк»
Дочь Якова Акима, Ира, зашла в Чите к писателю Григорию Граубину. Ее сопровождала церковная женщина, знавшая Граубина исключительно понаслышке и даже не мечтавшая очутиться у него в гостях.
Обе они были поражены непритязательностью быта известного писателя на фоне его очевидного духовного богатства.
— Жилище Гоши, — сказала Ира, — можно было бы назвать приютом отшельника, все ветхое, полуразрушенное, — если бы не шкура питона, висевшая на стене и своим экзотическим видом нарушавшая представление о запредельной бедности простого читинца. Хотя церковные люди умеют скрывать эмоции, моя спутница не выдержала и выказала свое изумление. На что старик Граубин воскликнул горделиво: «Это я его убил!..»
Про Марка Соболя кто-то отозвался уважительно:
— Он хоть и старый был, но ухажеристый.
В Нижнесергинский книжный магазин, к удивлению односельчан Лени Тишкова, завезли книгу «Самоучитель стриптиза», внизу помельче — подзаголовок: «Стриптиз в домашних условиях». Новенькое, с иголочки, глянцевое издание. А рядом на полке — выцветшая от времени, пожелтевшая брошюра: «Грибы у дома».
— Вот как в разные времена манипулируют нашим сознанием! — заметил Тишков, глядя на это странное соседство.
Я рассказала Ковалю, что была на приеме у психотерапевта и мне установили два синдрома: синдром Отелло и синдром «перелетных птиц».
— У вас, Юрий Осич, — спрашиваю, — нет ли подобных синдромов?
— «Перелетных птиц» — пожалуй, — ответил Коваль. — А вместо синдрома Отелло у меня синдром Дездемоны.
Яков Аким и Юрий Коваль после открытия «Книжкиной недели» пригласили нас с Бородицкой в ресторан под названием «НИЛ» («Негодяи и Лизоблюды», — Коваль расшифровал), вроде филиала Дубового зала Дома литераторов.
Сначала все было на широкую ногу: соленая форель, борщ, хаш, мы наелись, напились, а нам все подносят закуски, горячее на необъятных тарелках, графинчики с коньяком. В какой-то момент Юрий Осич заерзал и стал намекать, дескать, здесь, вообще-то, все очень дорого. Но внезапно проголодался и заказал долму. Потом Бородицкая ушла. Мы пировали втроем. Тут пробил час расплаты и обнаружилось,
что им не хватает. Я достаю кошелек.Яша — гордо:
— Я у Марины не возьму.
А Юра:
— Яш, ладно тебе, давай возьмем! Не будем ее обижать. Маринка — это же человек, а не девушка!..
Яков Лазаревич Аким поздравил дочь Иру с Рождеством. Она поблагодарила, но заметила:
— Хотелось бы, чтобы это поздравление было более осмысленным.
В доме ремонт, я упаковываю вещи, смотрю — у Лени сумка какая-то потрепанного интимного вида. Заглянула, а там пожелтевшие письма — пачки! Выудила одно, объятая ревностью, на конверте адрес: «Мурзилка», «Чемоданчик»… Это были письма детей в редакцию про инопланетян.
— Какой тебе роскошный свитер Маринка связала! — сказала Дина Рубина Тишкову и спросила у меня: — А почему ты не свяжешь ему штаны? И пояс верности туда бы ввязала, опять же — от радикулита хорошо.
— Да пусть она скажет спасибо, — вскричал Леня, — что я ей в жизни доставил хотя бы мало-мальские страдания! А то вообще было бы не о чем писать!
«Цыганский» писатель Ефим Друц:
— Вы когда-нибудь слышали пенье цыган? Уверен, что никогда! Так я вам это устрою! У меня жена была цыганка, я кочевал с их табором. Вы должны прочитать пять моих книг — и вы все обо мне поймете. И позвоните мне.
— А в ваших жилах течет цыганская кровь? — спросила я, затрепетав.
— Ни капли! — вмешалась в разговор Ира Медведева. — Фима — просто еврей. И сколько можно доить одну корову? Там в вымени не осталось ни капли!
Подруга моего брата — про их одноклассницу:
— …Она может не смочь прийти на вечер выпускников. Ведь у нее восемь собак. Она была врачом, а потом стала экстрасенсом и поняла, что не в состоянии жить с людьми. Теперь живет с собаками. И она там не самая главная! Самая главная у них — одна большая и умная собака…
Приехала в Переделкино и сразу передвинула мебель в номере — по-своему разумению наладила «фэн-шуй».
На что горничная мне сказала строго:
— Будете уезжать — поставьте все на место.
Оказывается, в этой комнате всегда останавливается слепой поэт Эдуард Асадов — тут каждая вещь для него должна быть привычна и под рукой.
Вспомнила, как в Доме творчества в Коктебеле он стоял на набережной с тростью, и лицо его было обращено к морю.
Эдуард Асадов — за столом в Переделкине:
— Серафимы, Херувимы… Кто их там разберет, эту небесную канцелярию. Вот попадем туда — увидим. Если бог даст, что Бога нет, тогда не увидим ничего.
— Экий вы богохульник, — отзывается его собеседник.
— Я — да, — отвечает Асадов. — У меня свои отношения с Богом. Но больше никому не советую.
Наш дядя Толя всю жизнь собирает марки, меняет, покупает, отслеживает.
— Немецкие марки времен войны? Это интересно! — он говорит. — Но только без Гитлера, этого мерзавца.