Танец с дьяволом

…Когда образ Рахили исчез после его безмолвного вскрика, Дэнни в холодном поту вытянулся рядом с Любой.

— Тебе было хорошо? — шепнула она, подсунув руку под его голову.

— Да, — он мягко отвел закрывавшие ее лоб волосы. — Очень хорошо, ты — просто чудо. Но мне как-то не по себе… Выпил слишком много, что ли?..

Он приподнялся на локте и, боясь, что голова опять закружится, осторожно двинулся в ванную. Когда умылся холодной водой и обтерся губкой, стало легче. Выйдя в прихожую, он взглянул на себя в зеркало и в полутьме зацепил висевшую на стене картину. Он стал поправлять, машинально вгляделся — и опять его охватило чувство нереальности происходящего. На картине с фотографической четкостью было изображено то самое распятие, над которым работал перед смертью его отец. У Дэнни зазвенело в ушах.

— Откуда это у тебя? — спросил он хрипло.

— Что?

— Вот это.

— А-а! Это я нарисовала, когда была в лагере «Сан-Сабба».

Звон в ушах стал оглушительным — он почти не слышал собственного голоса. Прислонился к стене, по-прежнему держа раму в руке.

— Ты что… была в концлагере?

— Да нет же, — рассмеялась она. — Мне же всего двадцать лет. — Она поднялась, набросила на себя халат. — Нас поселили там через много лет после войны, когда там устроили перевалочный пункт для беженцев.

— А что тут изображено?

— Я увидела там распятие, которое сделал кто-то из погибших в лагере евреев.

Дэнни ухватился за спинку стула, чтобы не упасть. Одолевая дурноту, он глядел, как Люба расчесывает волосы перед зеркалом. Лицо, отражавшееся в нем, было лицом Рахили.

— Устал, — еле выговорил он. — Пойду.

— Завтра вечером увидимся? — Люба подошла к нему, положила ему руку на плечо.

— Может быть, мне придется уехать завтра из города. Я позвоню…

— Будь так добр, — ее глаза улыбались.

Вернувшись в «Дорчестер», он долго не мог уснуть. Какое право имеет эта девица вторгаться в самую сокровенную часть его души? «Сан-Сабба»! Для него это слово — провозвестник гибели. Для нее — символ начала и жизни.

Надо было как-то отойти от этой странной девушки. И вот тогда он позвонил вниз и заказал себе билет на самолет до Зальцбурга — накануне он видел рекламный плакат: там должна была состояться премьера «Всякого человека» с Клаусом Мария Брандауэром в главной роли.

И вот он здесь.

От громкого стука в дверь Дэнни вздрогнул. Пожилой кельнер вкатил в номер столик на колесах.

— Guten morgen, Herr Dennison! [1]

Столик занял место посреди комнаты. Из носика кофейника поднимался пар. Кельнер с тевтонской четкостью придвинул стул и одним движением раздернул шторы. В комнату хлынул утренний свет, отражавшийся от синей глади маленького озера, по которому уже скользили белые паруса.

Кельнер подошел к двери, полуобернулся — Дэнни даже почудилось, что он щелкнул каблуками несуществующих сапог — и спросил:

1

С добрым утром, герр Деннисон! (нем.).

— Ist allee in Ordnung? [2]

«Он считает, наверно, что я понимаю по-немецки, — подумал Дэнни. — Интересно, где ты был во время войны? Гнал стариков и детей в газовую камеру? Или сжигал их трупы в крематории?»

Кельнер закрыл за собой дверь, не ответив на эти невысказанные вопросы. Дэнни вылез из кровати, потянулся всем своим крупным телом и, подойдя к окну, взглянул на мирное озеро Фушель. От красоты открывшейся ему картины в душе всколыхнулась ненависть. Иоахиму фон Риббентропу, надо думать, было здесь очень хорошо.

2

Все в порядке? (нем.).

Дэнни присел к столу, поднес к губам тонкую фарфоровую чашку, откуда струился густой аромат свежего кофе, потом резко поставил ее на блюдце. Зачем он сюда приехал?

Конечно, ему всегда хотелось увидеть «Обывателя». С тех пор, как миссис Деннисон подарила ему эту книгу, он без конца читал и перечитывал ее, продолжая мечтать о том, что когда-нибудь сделает по ней фильм. Но пришлось срочно запускаться с пятнадцатой лентой «Лондон-Рок». Это Люба пробудила в нем непрошенные воспоминания.

Спектакль, который состоится на средневековой площади Зальцбурга, раньше пяти не начнется. Еще много времени. Он пообедает в «Золотом дубе» — ему усиленно рекомендовали этот ресторанчик.

Он позвонил Милту, и вскоре услышал чуть измененный записью голос друга: «Нельзя только работать и совсем не отдыхать. Человек от этого дуреет. Даже Господь Бог после недельных трудов предался отдыху. А потому после длинного гудка оставьте сообщение, и Милт с Божьей помощью вам отзвонит».

— Милт, в этот уик-энд меня в Лондоне не будет. Я — в Зальцбурге, смотрю «Человека», помнишь? Да-да, того самого.

Ему не сиделось на месте, и он решил пройтись. Доставая из чемодана рубашку, он вдруг заметил два письма, которые портье «Дорчестера» вручил ему перед свиданием с Любой, — он тогда сунул их в карман и забыл про них.

Комкая их в кармане и медля вскрыть, он шагал по берегу озера, поглядывал на белые яхты, слышал, как звенят вдалеке чьи-то счастливые голоса. Дети возились на песке, мальчишки швыряли камни в воду, хихикали девушки.

Дэнни присел на траву. Письма жгли ему карман. Он вытащил их, взял в каждую руку по конверту и уставился на них. Он наперед знал, о чем писала Стефани — она должна прожить в Рено обязательные для развода полтора месяца. Но письмо Патриции ему было страшно вскрывать. Наконец, набравшись храбрости, он надорвал конверт.

Оно начиналось с пустяков — с описания выставки лошадей, на которой питомица Патриция получила приз. Дэнни заглянул в конец. Вот ради чего и писалось это письмо. Бросившиеся ему в глаза строчки вышли, казалось, из-под пера мистера Стоунхэма:

После развода мы с мамой будем жить на Лонг-Айленде. Джи-Эл собирается удочерить меня, что очень мило с его стороны. Это многое упростит для всех нас и никак не уменьшит мою любовь к тебе.

Дэнни читал эти несколько строчек снова и снова. Да, он сам виноват. Он слишком увлекся своей работой — и потерял семью. Он уделял слишком мало внимания Стефани, но это-то еще полбеды. Он отдалился от Патриции. Он покорился воле Джи-Эл.

Но с какой стати ему удочерять Патрицию? Зачем превращать внучку в дочь? Бессмыслица какая-то. Она и так его наследница, она живет в его доме, она всецело под его влиянием и контролем. Удочерение это преследует одну-единственную цель — уничтожить последнюю связь между ним и Патрицией.

Он думал о ней и воочию видел ее сейчас — эту семнадцатилетнюю красавицу. Она любила его, она вцеплялась ему в штанину, а он мотал ее по комнате, притворяясь, что не замечает. Это был самый настоящий «золотой век» — краткий миг естественного и невинного счастья, когда еще не было ни школы, ни правил и обязанностей, ни деспотической воли Джи-Эл, растлившего его дочку. Дэнни откинулся на спину, задрал голову к безоблачному небу. Да, эти минуты с маленькой Пат были попросту драгоценны… А вспоминать о них — такая мука. Она была так полна любви и доверия ко всему на свете. В его детстве не было, правда, и такого краткого мига…