Тангейзер

– Клянусь, я взберусь на стены Иерусалима! Или сложу там голову. Я не вернусь в Германию, как побитая английская собака.

– Император что-то придумает, – прорычал Карл.

Константин фыркнул в шлем, сказал повеселевшим голосом:

– Наш император мне напоминает другого, древнеримского… Был такой, Веспасиан. Тогда императорам по Риму всегда ставили еще при жизни памятники… Пришли к нему и доложили, что сенат решил за общественный счет воздвигнуть ему в центре Рима колоссальную статую, что обойдется в огромную сумму. Веспасиан протянул ладонь и сказал: «Ставьте немедленно, вот постамент».

Карл гулко загоготал таким жутким голосом, что лошади начали вздрагивать, а по всему отряду схватились за оружие и уставились на него в недоумении.

Вальтер тоже засмеялся:

– Хорош!..

– Потому и говорю, – повторил Карл, – наш император что-то да придумает…

«Что-то да придумает», – повторил про себя Тангейзер с надеждой. Да, император обладает огромными познаниями в математике, истории и астрономии, занимается медициной, ветеринарным искусством и хирургией, сам открыл несколько важных лекарств, которыми начали широко пользоваться все лекари, но сейчас важнее то, что он еще и великий дипломат.

Сейчас его важнейшая заслуга в том, что сарацинский мир никак не отреагировал на высадку с кораблей его крестоносного войска. Который день уже идут, закрываясь щитами и сжимая в руках оголенные мечи, но никто не нападает…

И в этом случае, когда безопасно, на первый план выступает то, что император пишет стихи, притом не только на латинском, но и на народном итальянском, и что вокруг императора создалась целая школа сицилийских трубадуров, которые дерзко и смело в пику строгой церкви воспевают любовь и наслаждение!

Он сам был потрясен, узнав, что некоторые занимают высшие посты в империи, например, пост канцлера принадлежит миннезингеру Петру Винейскому!

И еще, конечно, жадное внимание всего войска к нему приковано, потому что вместе со знаниями он заимствует у сарацин и привычки. Чувственные наслаждения, так гонимые церковью и обществом, он не скрывает. Любовницы у него есть в каждом городе, в Лючере завел гарем с наложницами и одалисками, и даже в поход захватил с собой целую толпу женщин, которыми, по жадным слухам, передаваемым друг другу жадным шепотом, иногда делится с друзьями.

Вальтер, полностью в курсе переживаний молодого миннезингера, поглядывал на него со снисходительной жалостью.

– Да что ты скачешь, как на иголках, – сказал он наконец с досадой. – Даже если и забудут тебя пригласить на иной пир… разве ты не рыцарь?

– Да при чем тут, – сказал Тангейзер с досадой.

– Ты прибыл, – напомнил Вальтер, – в Палестину ради воинских подвигов во славу церкви, Господа Нашего, веры Христовой и своего оружия!

– А я что, спорю?

– Это и есть наш главный жестокий и кровавый пир, – закончил Вальтер напыщенно, – ради которого мы все и прибыли! И он от нас не уйдет.

Тангейзер вздохнул, но спорить с очевидным глупо. Они прибыли освобождать Иерусалим, ибо там Гроб Господень, все так, но как же хочется, просто жаждется почаще бывать среди приближенных к императору! И не ради того, чтобы выпросить что-то, это же такое наслаждение быть не среди грубых, хоть и честных рубак, а среди умных и утонченных мыслителей…

Глава 14

Все чаще навстречу медленно продвигающемуся войску приезжали со стороны сарацин делегации. Выглядело это так, будто прибывают старинные друзья, что на самом деле так часто и было. Даже Манфред, как однажды увидел в изумлении Тангейзер, обнимался с одним толстым важным сарацином, одетым в шитый золотом халат.

Никогда еще крестоносное войско, как все понимали, не было настолько близко к гибели. Папа Урбан Четвертый, отлучивший императора от церкви, запретил местным христианам помогать ему и крестоносцам, а среди этих местных как раз несколько рыцарских орденов.

Обнаружилось и прямое предательство: однажды, когда император отправился купаться в водах Иордана, тамплиеры уведомили об этом аль-Камиля, посоветовав, как лучше захватить неосторожного монарха.

Ошиблись они лишь в одном, султан тут же переслал письмо это Фридриху и посоветовал быть осторожнее.

С большим трудом победив упорство патриарха Иерусалимского и магистров рыцарских орденов, которые ссылались на факт отлучения Фридриха от церкви, Фридрих стал издавать приказы «во имя Бога и христианства» и тем побудил присоединиться к нему колеблющихся.

Однажды поздно вечером на привале, когда Тангейзер с Карлом и Вальтером сидели у костра и жарили на нем мясо, заодно прогревая хлеб, чтоб появилась румяная корочка, на фоне звезд появилась огромная фигура Константина, он странно хихикал тонким голосом, совсем не похожим на его трубный рев, от него сильно пахло вином, а когда его подхватили под руки и усадили в круг, он продолжал хихикать и глупо улыбаться.

Карл рыкнул сердито:

– Ну давай, говори!.. Тебя напоить непросто. А если уж напился, как свинья какая, то давай выкладывай! Что стряслось?

Константин снова хихикнул и сказал блеющим голосом:

– Ни за что… ни за что не догадаетесь…

– Не догадаемся, – сказал Карл с угрозой, – так вытрясем!.. Ты сейчас и от кролика не отобьешься. Ну, что случилось?

– Не поверите, – продолжал мямлить Константин, – я сам ахнул… А чтоб я ахнул, это же… я ж не поэт какой-то там… или здесь…

Вальтер больно ткнул его кулаком в бок.

– Говори, что случилось?

Константин затрясся в беззвучном смехе.

– Ну… ага… это как бы… Веспасиан… или наш Фридрих?.. В общем, Иерусалим уже наш…

Все умолкли, Карл спросил гулко:

– Ты это… как?

– Серьезно, – ответил Константин и снова затрясся в смехе. – А мы как готовились!.. Мечи точили… В мечтах на стены лезли… Теперь ты точно на стену залезешь, ага…

Вальтер спросил с тем же недоверием, как и Карл:

– Мы знаем, что он наш по праву, но… что сарацины?

– Император поговорил с султаном о математике, – сообщил Константин, все еще пьяно хихикая, – о поэзии, о женщинах, о музыке, о женщинах, об алгебре, о женщинах… в общем, решили, что не из-за чего ссориться. Император получает от султана не только Иерусалим, но и всю Святую землю, в том числе Вифлеем, где родился Христос… и прочие, не упомню…

С большим трудом Тангейзер, хоть и ветреный поэт, каким его все считали, да и сам он признавался, что не слишком умен, зато честен, продирался к истине и пониманию, что же на самом деле случилось с их походом, где все были готовы отдать жизни за освобождение Иерусалима и были уверены, что все погибнут ввиду малочисленности своего войска.