Танкисты Великой Отечественной (сборник)

Я не согласен с существующей оценкой потерь, я их досконально подсчитывал. Некоторые 44 миллиона называют, но без обоснования, а у меня обоснование есть. По моим расчетам, мы потеряли 32 912 тысяч человек. Я прочитал всех коллег, кто подсчитывал потери. Из военных специалистов только генерал-полковник Дмитрий Антонович Волкогонов имел доступ к документам потерь. Он дает цифру только за один 1942 год: 6 миллионов погибших.

Я при расчетах исходил из численности населения в стране до войны и после ее окончания. За время войны родилось 18 миллионов детей, но большинство их умерло. Или вот на Западном Буге строили доты 136 тысяч солдат, и Сталин запретил им давать оружие: приказом было отобрано и заперто под замок все оружие — и все они одним махом попали в плен. Подсчеты и обоснование потерь я привожу в своей книге «Зигзаги войны» (Кишинев, самиздат, 2001; тир. 20 экз.).

Во время войны я получил три ранения и тяжелую контузию. Был награжден тремя боевыми орденами. Закончил войну в звании старшего лейтенанта.

После войны служил на командных и штабных должностях. В 1958 году с отличием окончил Военную академию бронетанковых и механизированных войск имени И. В. Сталина в Москве, но через три года в звании подполковника уволился в запас по состоянию здоровья, сказались ранения и тяжелая контузия в Польше. С 1961 года, находясь сначала в запасе, а потом в отставке, я до 70 лет работал, в основном в области механизации строительных работ. В 2000 году мне присвоили звание полковника.

С начала 70-х начал собирать материал для книги. Я очень благодарен однополчанам, которые своими воспоминаниями помогли мне восстановить в памяти некоторые картины боевых действий, это Павел Данилович Ревуцкий, Иван Георгиевич Шулико, Иван Петрович Марченко, Сергей Григорьевич Быков, Георгий Дмитриевич Истомин и другие.

Изучая документы, я трижды работал в архиве Министерства обороны в Подольске. Ездил и по местам боев. Разыскал многих однополчан, что давалось очень нелегко, так как адреса у всех изменились. Но какая это была радость для людей! Каждый радовался, что не забыли, вспомнили о нем. Написал я и много очерков о живых и погибших для региональных издательств тех областей, районов, где жили мои однополчане, — а то бы и не знали там, как их земляк воевал! Много раз мы всей семьей, с женой Розой Ивановной и сыном Григорием, ездили на встречи ветеранов и даже по боевым местам, встречались с жителями сел, деревень, где происходили бои.

Продолжаю писать и теперь, больше полагаясь на свою память и как-то думая, что если я не опишу наши бои, то уже и некому будет, так как все меньше остается тех, кому пришлось испить свою страшную чашу из чудовищного котла той войны. Но, часто выступая в школах, других учебных заведениях, я не стремлюсь к натурализму изображения картин войны, это мало чему научит, я рассказываю о своих боевых друзьях, поименно, их жертвенности, о взаимовыручке в бою. В бою мы распознавали кто есть кто и познавали самих себя. Вот это мне кажется важным.

Сын наш Гриша тоже окончил Челябинское танковое училище, но до генерала не дослужился, да мы от него этого и не желали, больше ориентировали на нормальную службу и, главное, чтобы порядочным, достойным был человеком. Вроде получилось. Есть и продолжатели рода, у нас уже три внука.

Вот, пожалуй, и все. Такова вкратце моя биография. Думаю, этого достаточно для рядового воина.

Приложение III От Сталинграда до последних дней… [73]

73

Из книги: «В. С. Крысов. Избранные стихотворения». Вятка, изд-во «Старая Вятка», 2002; тир. 50 экз.

Сталинград

После победы под Москвой мы эйфорией приболели, и уже раннею весной фашистов разгромить хотели. В полках, дивизиях, бригадах людей и пушек не хватало, нуждались в танках и снарядах, сил к наступленью было мало. Но наступленье продолжали, не зная даже вражьих сил, и три сраженья проиграли! А кто с виновника спросил?! Наш фронт был прорван без труда, им фюрер сразу дал приказ: «Семь армий бросить! Все туда! На Сталинград! И на Кавказ!» Враг в силах нас превосходил по танкам, пушкам, самолетам и вновь, и вновь дивизии вводил румынской и своей пехоты. Японцы, турки дни считали, на нас немедля нападут (уже войскам приказ отдали), как немцы Сталинград возьмут. То отступленье волновало и армию, и весь народ — все это нам напоминало печальный сорок первый год. Тогда мы вынужденно отходили под превосходством вражьих сил, и в контратаки все ходили, кто мог оружие носить. И вот фашисты снова фронт прорвали, затем форсировали Дон и наступленье продолжали, помыслив: город обречен. «Нам Сталинград сдавать нельзя! Пусть он фашистам и не снится! Наш город, имени вождя, — он ключ и к нефти, и к столице!» — так думал каждый наш боец и каждый житель Сталинграда, что немцам будет здесь конец, сразим их грозную армаду! Для Гитлера он стал сюрпризом, не знал он нашей стойкости секрет, что мы сражались под девизом: «Для нас земли за Волгой — нет!» Солдат, и офицер, и генерал сражались тут и не щадили жизни! Потомкам нашим всем в пример, как надо защищать Отчизну! Дрались за улицу, за дом и за кварталы, за квартиры, где автоматом, где штыком плечом к плечу бойцы и командиры. Валялись трупы вкривь и вкось, там, на Мамаевом кургане и высоте сто два и ноль, как в смертоносном урагане. Враг к «дому Павлова» все ближе! Там сотни полегли врагов — побольше, чем за штурм Парижа! — но взять тот дом все ж не смогли! У самой Волги — пятачок, бойцы Родимцева здесь за него сражались, они отбили сто атак и на плацдарме удержались! Но самый страшный встречный бой был в Верхне-Кумском у Аксая, где Вольский двинул корпус свой, от Гота Сталинград спасая! 600 стальных махин вел Гот! А Вольский только 100 собрал! Но всю неделю бой гремел — и помощь Паульсу сорвал! В руинах был весь Сталинград, но несть числа там немцев перебили — и в наступление перешли! Всю группировку разгромили! Наш героизм весь мир признал, не исключая битую армаду: Георг Шестой мечом их даровал, защитников-героев Сталинграда. Пусть битва эта будет всем уроком: кто прихватить чужое рад и сунется к нам «ненароком» — получит новый Сталинград! 2000 г.

На Курской огненной дуге

Исполнилось полсотни лет той Курской огненной дуге, а Битве в битвах равных нет и не было в веках нигде. В ней свыше четырех мильонов людей с воюющих сторон сражались насмерть без законов, мильонный понеся урон. Тринадцать тысяч танков будет, да столько ж разных самолетов! И тысяч семьдесят орудий, эрэсов, пушек, минометов! Такой смертельный арсенал не для парада здесь собрали, а чтобы всех уничтожать — кто был наш враг и кто был с нами. Реванш решили они взять за поражение на Юге, к России центру много войск собрать фельдмаршалам Манштейну и Клюге. Назвали битву «Цитадель», чтоб Курский выступ окружить! И дали боевую цель: «Два наших фронта — разгромить!» Та ночь на пятое июля, казалось нам, пройдет без драки, но в сей зловещей тишине готовился наш враг к атаке. С рассветом вдруг раздался гром, у немцев вызвав удивленье, — мы их накрыли артогнем за час до времени их наступленья. Разрывы землю тряханули! Орудий канонада и бомбежек вой! То было пятое июля, как грянул тот смертельный бой. Оправившись чуть от потерь и возродив свое стремленье, но с большей яростью теперь они рванули в наступленье! Три группы: «Юг», и «Центр», и «Кемпф», с поддержкой пушек, минометов с исходных взяли быстрый темп во след бомбежке самолетов! Шли грозно «тигры» и «пантеры»! И «элефанты» шли на флангах! «Насхорны» двигались и бэтээры! А тут — эсэсовцы в фалангах! Полсотни дней та битва длилась, мы дрались дни и ночи напролет, и всяк из тех, кто выжил, несет те дни в себе, пока живет. Рвались снаряды, бомбы, мины, стонала курская земля, горели зданья и овины, горели хлебные поля! Рвались фугасы, землю роя, взрывались минные поля, и на десятки верст от боя заколебались облака. Шли вражеские танки за дымами на Обоянь и Поныри! А высоко под облаками наши асы вели смертельные воздушные бои! И эти мощные армады мы не разбили, не сожгли — используя и все преграды, остановить их не смогли. Враг вклинился и там, и там, и, чтобы дать ему отпор, тут смерть делили пополам и пехотинец, и сапер, артиллерист, танкист и летчик, связист, разведчик, самоходчик, и санитар, и минометчик, стрелок и снайпер, пулеметчик; шипят болванки и снаряды, сиреной воют бомбы, мины, «катюши» с скрежетом заряды метают, будто серпантины; строчат повсюду автоматы и пулеметы с разных мест, взрываются под танками гранаты, на танках — ампулы «КС»; пылают самоходки, танки, и экипажи в них горят — горят живые иль останки, все в адском пламени молчат; и летчик с дымовым хвостом падет с небесной высоты, подумать не успев о том: вот миг конца парения и красоты… Смерть — царствовала! Гибли люди от пуль, снарядов, взрывов мин, и смерть, не разбирая чина, гуляла об руку с судьбиной. Печально вспоминать судьбу в такой трагический содом, а тех, засыпанных землей, кто услыхал последний стон? Идет пехота в штыковую, но выносил ее не всяк, кто голову обрел седую, кто потерял себя и стал так-сяк. Стояла страшная жара, в которой смрадом мы дышали, ведь много суток с поля боя погибших тел не убирали. Но чтобы немец отступал, мы храбро бились как один, и каждый мертвый там лежал лицом на запад, на Берлин. Июль двенадцатого дня! Во встречном танковом сраженье при превосходстве их огня мы все-таки добились продвиженья! Броня их танков толще вдвое, орудья их с двух тысяч напролет все наши танки пробивают, а мы их — только на пятьсот. Ротмистров под покровом пыли две армии соединил, чтоб наши немцев в упор били, и тем Манштейна победил. В тот день пошли мы в наступленье, спасая села, города! И битвы этой важное значенье мы не забудем никогда! Но ту историю святую правители давно забыли: за битву самую большую даже медаль не учредили. А документы надо бы поднять (они в архивах сохранились) — чтобы солдата подвиг показать и чтоб потомки им гордились!

Роковая высота

Кто уцелел в тот страшный бой, тот не забудет никогда, как шли к зловещей высоте сто девяносто семь и два. Ночной свершая марш-бросок, на бой шли батальоны, роты, бригада танков, самоходок полк и несколько полков пехоты. В ночи, без света, средь лесов, забыв еду и сон забыв, мы мчались в бой. И на рассвете вошли в указанный район. Граничил он с опушкой леса, был в двух верстах от высоты, здесь от врага были завесой — лишь кроны леса да кусты. Шел предпоследний год войны, но враг здесь был сильнее нас, а нам тщеславные чины на сборы к бою дали час. Бегом снаряды мы таскали, заправить баки чуть смогли, и кашу на ходу жевали, о письмах думать не могли. Комбриг построить приказал и кой-кому вручил награды. Потом пред нами выступал без шлема комиссар бригады. В лесу, в тиши волынской дали, примерно речь звучала так: «Уж если Ковель быстро взяли, то высота для нас — пустяк!» Но экипажи САУ, танков от речи той не ликовали, ведь мы итог от встреч с болванкой получше комиссара знали. Однако сотня боевых машин, да и немало матушки-пехоты — внушали шанс достичь вершин и раздавить там вражьи доты. Взвились зеленые ракеты, все экипажи обнялись, и, веря в добрые приметы, в атаку смело понеслись. Шли грозной силой на врага! Гул танков! Грохот пушек! Пулеметов! Все жерла их устремлены туда, откуда немец бьет — на амбразуры дотов! Залп самоходок грохнул громом, из пушек высунув огни, — и над немецкой обороной взметнулись гейзеры земли! Когда прошли мы с километр с мечтой: успех атаки будет! — взгремели залпы нам в ответ огнем из множества орудий! Враг в землю врылся, будто крот, создав повсюду башенные доты, и плиты кладбища сгодились им — укрытиями для пехоты. По нам хлестали пушки дотов! Огонь орудий полевых! Крошили сотни пулеметов стрелков — уж павших и живых! Нам было больно от досады, что Главковерх не принял мер: броне не устоять, когда снаряды летят из «тигров» и «пантер». Сгорел один наш танк! Сгорел другой! Мы отступили поневоле: абсурдно при такой броне лезть в бой на ровном и открытом поле! Мы отступили почти разом через горящие хлеба, пороховым дышали газом, пекла нас сильная жара, все мокрые от пота были и, с жаждой выпить хоть глоток, из лужи с кровью воду пили, припав к земле, сквозь носовой платок. Едва снаряды загрузили и не успели все понять, как тотчас нас оповестили: «Не медля, снова наступать!» В атаку шли мы осторожно, ведь немец — мастер воевать! Мы тоже били — исхитрялись как возможно, но как с их сверхбронею совладать?! Горели самоходки, танки! Боль в сердце трудно было превозмочь, когда огонь сжирал друзей останки — а ты ничем не мог помочь! Илья Горелик в первый бой шел с чувством страха, волею-неволей. Из башни выскочил горящий, но живой, и догорел на хлебном поле. А с Тереховым — силачом, случилось то, что не бывало: как будто рыцарским мечом, и люк, и голову сорвало! Прокофьев Алексей горел, и все ребята с ним горели, мой экипаж спасти хотел, но в башне взрывы загремели! И наши танки снова отступили, и самоходки, и стрелки, комбаты правильно решили: «Напрасные потери велики». И только мы снаряды загрузили, «Взять высоту!» — приказ был отдан вновь, что сильно всех нас рассердило — на немцев и своих чинов! Теперь атаковали мы с экстазом! На максимальных скоростях! Пренебреженье к смерти разом огнем бесстрашия зажглось в сердцах! Опять два наших танка подожгли! Горит и самоходка Чубарова! И горевали мы до глубины души — нет, не могла душа принять такого! Пытались взять крутые скаты, но в трех местах на минном поле взорвались танки и солдаты, и вновь мы отступили поневоле. Нас, остальных, лишь сумерки спасли, у немцев затемнив прицелы, а то бы всех они сожгли! Так, к счастью, мы остались целы. Мы возвращались в темноте, оставив сзади смертельный полигон, наполовину были рады, войдя в исходный свой район. В тот час нам привезли и ужин, но было всем не до еды, он был нам и не очень нужен от роковой друзьям беды. Обидно за погибших было, и мыслей не было других, и сердце горестно щемило у всех пока еще живых. Читая письма за погибших, не знавших счастья отродясь, от девушек, парней любивших, мы плакали все, не стыдясь. А к ночи прибыл комполка на «виллисе» с телефонисткой Валей, и упрекнул нас свысока: «А высоту-то вы не взяли». Лев Либман верен был себе, о чем мы знали наперед: трезв — «действовать по обстановке», а если пьян — «давай, вперед!» Не мог уснуть в ту ночь никак, сдавило сердце, как жгутом, и думал: если биться так, бессмысленно все пропадем. Мой был сильнейший экипаж: три старшины и опыт боевой — есть смысл идти на абордаж, рискуя всем и головой. Механик был умен и смел — наш Яков, он один из всех старшин три тысячи моточасов имел вожденья боевых машин. Сергея оба, я и Яша имели все один порыв: «На грань поставив жизни наши, идем с рассветом на прорыв!» Шла самоходка на врага меж Кругелем и высотою, неслась, как метеор, она, зигзагом рыская по полю! Фашист открыл огонь тотчас! Рвались снаряды — слева! справа! Все чаще встряхивало нас от рикошетного удара! А с ним и сполохи огня мы видели во все прицелы! Я насчитал их тридцать два! О Господи! А мы — всё целы! Как оставалось метров сто, нервишки-то у немца сдали, мы радовались как никто, что разбегаться они стали! Но тридцать третий был не рикошет — он пробил в лоб, и самоходку так тряхнуло, что даже двигатель заглох и взрывом башню опахнуло! Снаряд взорвался в правом баке, я Яше крикнул: «Заводи! И темпа не сбавляй атаки! Прислугу с пушкою — дави!» С команды, отданной в экстазе, мотор наш, подчинясь, взревел, и Яша шел на полном газе — чтоб новый выстрел не успел! Пока мы пушки подавили — их, видно, был дивизион! — к нам самоходки подскочили и танков наших батальон. И с ходу мы продолжили атаку ударом группировке в тыл! Жестокою была та драка, враг, покорившись, отступил. Он потерял здесь двадцать танков! Мы — третью часть от их потерь. Так, дерзким штурмом спозаранку мы овладели высотой! Лишь тут, подмогой запоздалой, пришли бомбить Илы-вторые! И возвратились мы на огневые. И что ж увидели! Бригада вся почти сгорела, благодаря такой «заботе», — лишь с пол-полка тут уцелело и полк погибших был в пехоте! Гнетет меня тоска за жизни павших так предвзято: ведь кто-то же звонил в Москву, мол, высота давно уж взята. Пусть будут в грех обречены и поле с павшими им снится! И всей историей страны тот карьеризм им не простится! Ревуцкий Павел храбро бился, там был и Дворников Сергей, в той схватке отличился Юрий Ветушкин, вятских он кровей, — все мы, забыв себя, фашистов били! Но глухи, глухи были командиры и за такой жестокий бой ведь никого не наградили. Нам бой забыть тот невозможно и павших боевых друзей, их вспоминаю часто-часто и горечь тех печальных дней. Спите, други. В земле Волыни. Такой уж выпал вам удел. Но мы фашистов победили! Мы победим и беспредел! 1995 г.

«За всех, за всё, как это было!»

Их не сочли и за полвека, не схоронили их тела. Грехом забвения себя мы осквернили — вот в чем реальные дела. Всяк бы поехал на могилы погибших дедов и отцов: они ведь в памяти все живы, как честь семьи в конце концов. От тех отписок роковых: «Такой-то без вести пропал» огнем горят сердца родных — как будто Родину продал! Солдата русского мы знаем, он, в раж входя, — непобедим! Заслуг других не умаляем, они смелее шли за ним. Мы только часть имен героев знаем, на то есть веский аргумент, ведь в прессу всплыли, полагаем, лишь те, с кем говорил корреспондент. Вот свыше восьмисот ребят, увидев смерть перед глазами, чеку рванули из гранат — себя взорвав вместе с врагами! И где же видано такое: погибли все, но не сдались! Все — за Отечество святое, в котором к битве родились! Героям — смерть стала уделом, великим предкам в солидарность! Бойцы, по сути, закрывали телом верхов преступность и бездарность. Штабы взрывали и мосты! Взлетали в воздух эшелоны! Фашисты ставили кресты, как строем свечи на канунах [74] . Наш героический народ, на удивленье всем народам, в глубокий тыл почти за год угнал три тысячи заводов. И возродил их все на пустырях, где ветер по цехам гулял, — в лесах сибирских и в степях бойцам оружие ковал. От стужи строили землянки, питались скудно, по талонам, но самолеты, пушки, танки на фронт летели эшелон за эшелоном. Ковали для фронтов «катюши», и пэтээры, и «андрюши», и пулеметы, и гранаты, снаряды, мины, автоматы. Достойно мира удивленью, как в тех условиях Востока народ нам дал вооруженья в два раза больше, чем врагу — аж вся Европа! Восток наш фронт одел и накормил, трудом спасаясь от недуга, детей-сирот всех приютил — во всем том женская заслуга! В госпиталях и медсанбатах они творили чудеса, пеклись о раненых солдатах, спав в сутки час иль два часа. Итак, с тех пор прошло полвека. Итог печален для страны: мы не дошли до человека, до каждого участника войны. На месте павших, их останков, с перечислением всех имен над их священными костями — пусть будет крест воодружен. Обидно и за тех ребят, кто уцелел ко Дню Победы, но уж теперь в земле лежат — их унесли мирские беды. Так вспомним юность боевую и, с одеванием всех наград, осушим чарку фронтовую за павших и живых солдат! Вторую — за героев тыла, с кем вместе одолели беды! За всех, за всё, как это было, — как героизм привел к Победе! 1995 г.

74

Канунник (канун) — низенький столик в храме, на котором стоит изображение распятия и устроена подставка для свечей, которые ставят, поминая покойных; перед канунником служат панихиды — заупокойные богослужения.

…Нам молодежь кричит ура

Победный май пришел к нам вновь уж в пятьдесят четвертый раз, с ним радость, горе и любовь, что каждый год волнуют нас. Идут в колоннах ветераны, идут все к Вечному Огню, хотя у многих ноют раны, — но как не помянуть нам павших в ту войну. Нас очень радостно встречают и взрослые, и детвора, старушки молча слезы утирают, а молодежь кричит ура. А в те чудесные моменты, когда приходит родный дед, гремят вовсю аплодисменты, и внуков радости предела нет! Печально, но сомнений нет, ряды фронтовиков редеют. Одни уходят на тот свет, другие тяжело болеют. В другом сомнений не дадим: дух боевой наш не умрет, из нас, останься хоть один, с цветами он к огню пойдет! Мы супостата победили, и тем Отечество спасли, и впредь врагов предупредили: не вздумайте на Русь идти! Друзья, забудем все невзгоды, угрозы будней роковых, капризы нынешней погоды, и пьем сто граммов фронтовых! За наших боевых друзей! За храбрых фронтовых ребят — за доблестных богатырей! За павших и живых солдат! 1999 г.

Победа иль поминовенье?.

Фронтовики, наденем ордена, и рядом пусть звенят медали, в них память о войне дана, как против немца воевали. Идите в День Победы гордо, браво, возьмите по букетику цветов и возложите к Памятнику Славы — он символ подвига и братьев, и отцов. Как правильно нам этот день считать? Иль праздником, иль днем поминовенья? Но так иль так, Победы нашей не дано отнять, добытой подвигом двух поколений. Для Родины — он только День Победы. Для полководцев тож — под блеск их орденов. Но вдовам как назвать те беды — с потерею мужей, с потерею сынов?.. Там гибла молодежь в расцвете лет, а рядом и отцы их пали, они-то и сломали Вермахту хребет, а мы фашистов только добивали. Народы мира геройству русских удивлялись, но нашим семьям было каково, когда они не досчитались кто мужа, кто отца, а кто сынов. Кровавая война сметала мильоны жизней в страшный век! Лишь редкая семья не знала родных погибших иль калек. Им снятся павшие поныне, им жаль, что это только сон, они во сне их видят молодыми, какими шли они на фронт. Проснувшись, видит над собою: на фото муж ее стоит: уж дети старше его вдвое, а сердце ноет и болит, и кажется, то был не сон, а радости души мгновение… Им слышится церковный звон победы иль поминовенья?.. Такой ценой мы победили! Была и радость, были беды, и этот майский день объединил поминовенье и победу. Победы и людское горе — они в войну шагали рядом, рождая слез и крови море. Но крах фашизма стал наградой. Победой нам нельзя хвалиться, мильоны потеряв. Но будем мы всегда гордиться ею, разбив войска восьми держав. Но всплыл сильней фашистов враг: коррупция — чиновник-бюрократ. Его пока не можем победить, и он опасней во сто крат. Чтоб этого врага разбить, коварнейшего из коварных, на бой пора благословить нам внуков, правнуков отважных. Вперед, орлы! На смертный бой с опаснейшим врагом! В том честь — спасти Отчизну от лихих чинов, упрятавшихся в «пятую колонну»! Так выпьем все по чарке фронтовой! За разгром наших тайных врагов! За девиз новый наш боевой: «За разгром всех хапуг и воров!» 2000 г.