Танкисты Великой Отечественной (сборник)
Шрифт:
Мы сидели в Георгиевском зале Кремля, выпускники Академии бронетанковых войск. Хрущев был у власти, он сидел рядом с Ротмистровым, вместе коньяк пили. А Хрущев был членом Военного совета фронта, вместе они под Курском воевали. Я думал, что хоть теперь-то Героя даст. Не дал! Дали ему Героя в 1965-м в связи с семидесятилетием.
— Можете рассказать, за что была у вас первая боевая награда?
— Первая была — орден Красной Звезды. На нашем участке наступало порядка сотни танков, но на широком фронте. На мою машину шел «элефант». Идет, а у него броня-то 200 мм! Я знал, что я своей пушчонкой ее не пробью, я тогда был на СУ-122, гаубица на ней стояла. А его пушка подкалиберным могла за километр пробивать 237 мм. Наш танк любой —
— Насколько часто на самоходках стреляли с закрытых позиций?
— За всю войну один раз, но тогда мы несколько дней вели огонь. Полк стоял возле Ковеля, крупного узла шоссейных и железнодорожных дорог — стратегический пункт. Его брали два раза. У нас в литературе уходят от этого: его первый раз освободили в марте сорок четвертого. Напились, заснули, а немцы бросили в контратаку один батальон и взяли. В центре города был костел, там у немцев был командно-наблюдательный пункт, вот по нему мы и били с закрытых огневых позиций.
— Как чаще всего применялись ваши самоходки?
— Чаще применялись вместо танков. Противник где-то прорвался, нам приказ: «Занять оборону!» — и мы останавливаем. А в целом в 50 процентах ходили в атаку вместе с танками. Танки немного впереди идут, и мы уничтожаем цели, которые мешают им продвигаться; главным образом, это были противотанковые пушки.
— Пока вы с фаустпатронщиками не встретились, кто был самым опасным противником?
— Наиболее опасны, конечно, «пантеры» и «тигры». Артиллерия менее опасна была, так как я учил механиков-водителей ходить в атаку зигзагами. В училище нас этому не учили. Никто нам это не рассказывал и не показывал. Жить захочешь — начнешь думать, как электронная машина, научишься. Наступали на высоту 197.2. Наверху там было кладбище. А когда мы подошли — «тигры», «пантеры», противотанковая артиллерия! Настоящая цитадель! Вся боевая техника — в капонирах, еще и укрепленных могильными плитами! И кому в голову взбрело взять эту высоту?! Первую атаку немцы отбили, мы потеряли много танков. Только заправили боеприпасы и во вторую атаку пошли. Я стихи написал о том бое — «Роковая высота» [71] . Место открытое, мы зигзагами атаковали…
71
См. в Приложении III данной книги.
— Какая длина зигзага? Метров 60, 30?
— Зигзага-то? О, нет, наверное, метров двадцать зигзаг. Тут расчет времени: только успеет навести немецкий наводчик, ты сменил направление, увел самоходку.
— А немцы такую тактику применяли в наступлении?
— Нет. У них взаимодействие было высочайшего класса между родами войск. Сначала «рама» («фокке-вульф») — разведка авиационная пролетит, сфотографирует всю оборону, потом самолеты прилетят, начинают бомбить. Отбомбили, следом артподготовку проводят. Артподготовку капитальную сделали, и тогда уже идут танки. А у нас как было, особенно в сорок первом да и в сорок втором? Надо атаковать, наносят наши войска контрудар — бросают корпус. У немцев в обороне даже танков нет, но пушки-то стоят наготове! Немец уже знает, когда и где будет наш контрудар. В конце концов корпус окружают и уничтожают.
А почему у нас взаимодействие было слабое? Потому что связи-то не было! В бригаде, скажем, три батальона, в каждом свои танки и радиостанции разные. Командир бригады в результате может управлять только одним батальоном, а не тремя. Вот такая чехарда.
— Насколько эффективна была немецкая авиация в борьбе с нашими танками?
— Здорово! У них противотанковые бомбы были. Авиация, наверное, половину наших танков сожгла.
— Какие-то наиболее опасные типы самолетов вы выделяли?
— У них штурмовики были — «хейнкели». А «мессершмитты» — это истребители.
— Как поддержку нашей авиации танкам оцениваете?
— Мы радовались, когда Ил-2 шли штурмовать, это мы очень приветствовали, аплодировали даже. Они хорошо работали, наносили большой урон. На них ведь «катюши» стояли, кроме бомб.
— В каких случаях стреляли с ходу и стреляли ли вообще с ходу?
— Редко с ходу стреляли, и результат был плохой. Методика была такая. Я даю команду «с ходу огонь», наводчик цель выбирает и старается держать ее, механик видит, какая впереди местность, дает команду «дорожка», и наводчик в это время должен выстрелить. А иначе не успеть.
— Что запомнилось из встреч с местным населением, в Прибалтике например?
— Прибалтика сразу от нас отвернулась — стреляли в спину отходящим войскам. Хотя политруки нам говорили другое, я несколько раз лекции слушал: вот, обрадовались освобождению!.. Какой там хрен обрадовались! Вот и сейчас все памятники уничтожают. Я только одну литовскую дивизию встретил за всю войну, на правом фланге 48-й армии Романенко на Курской дуге. А больше-то они переходили целыми корпусами на сторону немцев.
— Вы сами это видели или слышали, что они сдавались немцам?
— Да, слышал. Видеть-то не видел.
— Когда вы служили на КВ и на самоходках, какое у вас было обмундирование?
— Хлопчатобумажное, цвета хаки, летом — пилотка, в бою — танкошлем. Зимой давали ватные брюки, телогрейку, и на все это надевали комбинезон в бою.
— На сколько времени хватало этой формы?
— До госпиталя, а там меняли все.
— Среди товарищей вы видели тех, кто верил в бога, говорили об этом с ними?
— Нет, ничего.
— Были такие случаи, когда молитва вас от смерти спасала?
— Нет, я хоть и верующий был, а молитв-то не знал. Я по разумению молился, своими словами и про себя.
— Что в то время для вас был бог? В какого бога вы верили?
— Обычный христианский бог.
— Что больше любили во время отдыха — поесть, поспать, песни попеть?
— Больше-то технику обслуживали.
— Какие письма вы писали домой?
— Ободряющие, но писал редко, чтобы родных подготовить на случай трагедии, чтобы они не думали, что мне легко. Вот Западный Буг форсировали — я им письмишко шлю. Кролевец взяли — опять им треугольничек. К Балтийскому морю вышли — письмишко домой. Жаль только, что они не сохранили эти письма.
— А вам какие письма писали из дома?
— Такие успокаивающие; даже бабушка умерла, так не написали, чтобы меня не расстраивать. Я уж потом узнал.
— Мучили вас военные сны, воспоминания после войны?
— Долго после войны сохранялось… Фильм про войну смотришь, где танки идут в атаку, так стул под тобой ходуном ходит. Вроде как трясет. Сны часто снились с криками, командами, лет пять, наверно, после войны.
— Как повлияло участие в войне на вашу дальнейшую жизнь?
— Большого значения не имело. У нас к ветеранам относились бездушно и инвалидами признавали только тех, у кого руки или ноги нет. А ведь ранения другие еще есть. У моего зятя, покойного Уланова Ивана Ивановича, участника финской и этой войны, оторвало ногу вот так — по лодыжку. Он на култышках проходил до пенсии, ни копейки не получая: его не считали инвалидом. Хотел я ему помочь, писал письма, и «высокая медслужба» пришла к выводу, что левая нога отбита менее на один сантиметр от того, что написано в инструкции. Такое было отношение.