Тарра. Граница бури

— Он жив?!

— Жив. Был ранен, сейчас почти здоров. Ему давно пора уходить, но я задержала его. Нужно, чтобы вы увиделись. Я провожу тебя к нему.

— Госпожа…

— Можешь называть меня Эарите, или, по-вашему, Нерасцветшая.

— Эарите, в ночь нашей встречи ты что-то сказала Рене. Может быть, теперь откроешь, что именно?

— Изволь. Его прошлое как на ладони, будущее окружает туман. Он — человек, на котором ломается дерево судеб. Его жизнью и смертью, любовью и ненавистью спасется или погибнет этот мир.

— Что ты знаешь обо мне?

— Ты пройдешь с ним до конца пути и далее. Что это за путь и сможете ли вы его одолеть, не знаю. В этом мире нет того, кто скажет: идите туда-то и делайте то-то. Вы должны догадаться сами, что делать, и довести дело до конца, возможно, самой страшной ценой. Помощи ждать неоткуда, благодарности, скорее всего, не будет.

— Что ж, долги надо платить. Не знаешь ли ты, что такое Темная звезда?

— Это тянется из глубин веков. Землю Тарры еще топтали первые боги, а ни меня, ни моего храма еще не было, когда гарга [67] открыла Всеотцу Омму, что придет время, и Темная звезда — Эстель Оскора укажет дорогу или к жизни, или к смерти.

67

Гарга —легендарная бессмертная пророчица Древнейших (эпохи создавших Тарру богов) времен.

— Путано и неясно.

— Как и все, что становится очевидным, лишь случившись. Никто не знает, что есть Эстель Оскора, звезда ли это, или что-то иное. О ней говорили и спорили, потом забыли. Рене слышал, что Темная звезда взойдет в Таяне и он должен быть готов.

— А что говорит тот, в пылающем камне?

— Что Темная звезда рассеивает туман над головой твоего друга. Это дарит Тарре надежду, а ему — судьбу, когда смерть представляется избавлением.

Глава 2 2228 год от В. И. 15–16-й день месяца Собаки Таяна. Гелань Тахена Эланд. Идакона

1

— Она действительно беременна. Ребенок появится на свет в начале месяца Сирены…

— Значит, это сын Стефана. Я думала, между ними ничего не случилось.

— Это их дело. Он ее любил…

— …и толкнул в руки собственного отца. Я еще могла бы это понять, будь он действительно калекой, но Роман, судя по всему, его вылечил. Нет, Симон, я не осуждаю их за то, что они обошлись без церковного благословения. Хотя от этой овечки я такого не ожидала…

— А я не ждал от Стефана… Положи-ка мне еще… Спасибо. Герика не могла не подчиниться, тем более тому, кого любила. А вот Стефан казался слишком благородным, чтобы этим пользоваться…

— Может, он хотел видеть ее матерью наследника?

— Женись он на ней, ничего бы не изменилось. Даже умри Стефан раньше отца, его сын наследовал бы корону. — Маленький медикус с наслаждением отхлебнул из расписанной синими цветами чашки и бережно поставил ее на блюдце. — Я еще раз убедился, что чужая душа — потемки. И так ли уж безумен был Зенон, когда поднял нож на родного брата? Говорят, он любил невесту…

— Прекрати, — Лупе с досадой отодвинула баклажку со сметаной, — мы не должны думать плохо ни о Стефане, ни о Рене, ни о Романе, иначе сойдем с ума… Что нам делать с беременной королевой и ручной рысью, особенно если нагрянет… твой брат?

— Он еще и твой муж.

— Да я помню, но прежде всего — пьяница и болтун. Ты представляешь, что будет с нами со всеми, если узнают, где Герика?! Ее надо увезти.

— Невозможно. — Симон встал, давая понять, что спорить не намерен. — Женщина очень слаба, находится на грани помешательства, в дороге она может потерять ребенка и… выдать нас всех. Дождемся родов, другого выхода я не вижу. Через полгода ее перестанут искать, решат, что бросилась в Рысьву или провалилась в какой-нибудь потайной ход. К весне я как-нибудь добуду пропуск, и мы уедем в Арцию, а оттуда через Гверганду в Идакону. Если заявится Родольф, придется поить до бесчувствия.

— А рысь?

— С ней легче всего. Зверюга умнее нас с тобой. Чуть стукнет дверь, он уже в чулане под лестницей. Знаешь, мне как-то спокойнее, когда она в доме. Ладно, я пошел. Сегодня у меня дан Ставек, вдова с Каравайной, близнецы Войяты и этот дурной Адам…

Симон облачился в аккуратненькую оранжевую мантию, навесил выданную уличным приставом лекарскую бирку, подхватил увесистую сумку и вышел, чмокнув невестку в худенькую щеку. Лупе машинально закрыла дверь, убрала со стола и, поставив на поднос кувшинчик с молоком, свежие лепешки и блюдечко с медом, поднялась в мансарду. До недавнего времени там царил Симон, хранивший под крышей запас трав и колдовавший над своими микстурами и порошками. Медикус засиживался наверху допоздна, нередко там и ночевал, а уходя, тщательно запирал дверь на несколько замков. Предосторожность была не лишней — охочий до выпивки единоутробный братец, как мотылек к свече, стремился к изготовляемому Симоном прозрачному зелью, на котором лекарь настаивал травы.

Когда страшной ночью, последовавшей за еще более страшными днями, в дверь медикуса заскреблись огромные лапы и выскочивший Симон увидел полумертвую королеву и огромную рысь, решение пришло само собой. Беглецов укрыли наверху. Привычки лекаря и натуру его братца знала вся округа — запертые среди бела дня двери и окна мансарды не удивляли никого из соседей, забегавших к Лупе или Симону за снадобьем от зубной боли, щепоткой перца или просто посудачить о недобрых временах.

Тарскийцы, сменившие эркардную стражу [68] , несколько раз прочесывали улицу, но домик лекаря Симона их влек куда меньше, чем харчевня «Коронованная рысь». Через несколько дней Лупе и Симон почти привыкли к своим гостям, однако известие о беременности Герики меняло очень многое.

68

Эркардная стража— городская стража, состоящая на жалованье у ратуши.

Лупе тщательно заперла двери и задернула занавески — пусть думают, что ее нет дома, — и поднялась наверх. Молодая королева сидела на узенькой докторской кушетке, смотря в стену полубезумными глазами. Две с лишним недели назад к ним прибежала до смерти напуганная молодая женщина, не очень умная, молчаливая, но поводов опасаться за ее рассудок не было. Да, она вздрагивала при каждом звуке, не спала ночами, а в серых глазах постоянно стояли слезы, но Лупе и Симон надеялись, что это пройдет. Не прошло. Герика становилась все более замкнутой, стала отказываться от пищи, а во сне ее одолевали кошмары.

Лупе стала ночевать наверху, но тарскийка продолжала бояться. Потом начались обмороки, и Симон настоял на тщательном осмотре. Вывод и пугал, и успокаивал. Успокаивал, так как беременность могла объяснить все странности. Пугал, потому что в доме безвестного лекаря оказалась мать будущего наследника. Мало того, со дня на день должен был вернуться Родольф, отправившийся вместе с приятелем на свадьбу к племяннице последнего.

Леопина вздохнула и поставила поднос на стол. Женщина на кушетке даже не пошевельнулась, механически перебирая руками густой рысий мех, — Преданный, как всегда, пристроился рядом; в желтых глазах, устремленных на колдунью, застыл немой вопль о помощи. Лупе плеснула в чашку молока и присела возле тарскийки.

— Геро, милая, так нельзя. Ты погубишь и себя, и ребенка. Выпей.

Женщина медленно, словно преодолевая чудовищное сопротивление, перевела взгляд с пучка сухой полыни на Лупе. За последние ночи та вдосталь налюбовалась на вдовствующую королеву, но в который раз поразилась, как нелепо и жестоко судьба тасует карты. Дочь Годоя не была рождена для трона. Слишком слабая, слишком безвольная, слишком никакая…

Нет, Лупе никогда не понять, что в ней нашел покойный Стефан. Нежное лицо с крупным ртом и раньше безнадежно портила равнодушная покорность; теперь же это овечье выражение все чаще сменялось другим — отрешенным, устремленным в себя. Маленькая знахарка не сомневалась: молодая женщина стремительно сходит с ума, но сделать ничего не могла. Лупе обняла королеву за плечи и поднесла к ее рту чашку.