Ташкент - город хлебный
Шрифт:
Сережка подумал:
– Видно, всем можно тут.
Ему тоже хотелось на "двор", но боялся прыгать, чтобы не отстать, терпел свое горе сквозь слезы.
– Мишка, айда с тобой!
– Я не хочу.
– Я больно хочу...
– Прыгай скорее!
Только хотел Сережка спрыгнуть, а народ закричал:
– Садись, садись, пошла!
Фукнула машина, заревел гудок - потащились.
Сережка заплакал.
– На двор я хочу!
– Погоди маленько, не надо.
Через минуту Сережка судорожно схватился за штанишки.
– Не вытерплю я!
– Постой маленько, постой! Скоро
Не хотелось Мишке конфузиться из-за товарища, а глаза у Сережки испуганно выворотились, лицо побелело.
– Ты что?
– Ушло из меня.
– Молчи, не сказывай. Сядь вот тут!
Сел около бабы Сережка, а баба говорит:
– Где у нас пахнет как?
И мужик тоже оглядывается.
– Кто-то маленько напустил!
– Какое маленько - живым несет.
Легче стало в брюхе у Сережки, сидит - не шелохнется.
Мишка в бок толкает его.
– Молчи!
9.
Когда в'ехали в вагонную гущу на станции, быстро замелькали головы, руки, ноги, лошади, телеги на вагонных площадках. Остановилась машина далеко от станции. Мужики с бабами тут же попрыгали, прыгнули и Мишка с Сережкой. Мишка маленько прихрамывал на левую ногу, а Сережка совсем разучился ходить по земле. Голова кружилась, ноги спотыкались, и опять, как на машине, плавали вагоны в глазах, перевертывалось небо. Мишка тащил за собой.
– Айда, айда!
– Куда?
– Нельзя здесь - увидят...
Ушли из опасного места, очутились па пустыре около высокого забора. Поднял Сережка гайку в траве, очень обрадовался. В голове мелькнула хозяйская мысль: "дома годится!" - но Мишка сказал:
– Ты чего в карман положил?
– Гайку.
– Брось!
– Зачем?
– Обыскивать будут...
Сережка нахмурился. Жалко гайку бросать и на Мишку сердце берет. Что за начальник такой - везде суется! Взять да не слушаться никогда. Встали сразу все Мишкины обиды пред Сережкой - даже в носу защекотало. Стиснул гайку, думает:
– Пусть ударит!
Мишка еще больше рассердился.
– Брось!
~ А тебе чего жалко?
Мишке было не жалко. Просто досадно, что Сережка поднял хорошую гайку, а он, Мишка, не поднял, потому что все время о хлебе думал и глаза под ногами не распускал.
– Мы как уговорились?
– Как?
– Все пополам делить.
– Это мы про хлеб говорили.
Лег Мишка на спину, долго смотрел на голубое кудрявое облако, плывущее по чужому далекому небу. В кишках начало булавками покалывать, во рту появилась слизь, вяжущая губы. Плюнул. Стиснул голову обеими руками, стал обуваться в лапти. Обувался рассеянно. Пересматривал оборины, худые пятки у лаптей, неторопко вытряхал пыль из чулок. Украдкой взглянул на Сережкин карман, где лежала соблазнительная гайка. Почесал в голове. Кому не надо - счастье. Он вот хлопочет, бегает, на вагоны подсаживает, а гайку нашел другой. Ударил Мишка чулком по кирпичу, сказал:
– Ладно, держи свою гайку, мне не надо...
Губы у Сережки оттопырились, глаза заморгали.
Подпотела гайка в кулаке, словно приросла к шаршавой ладони. Драка будет, если начнет Мишка насильно отнимать. Что за начальник такой - каждый раз нельзя ничего сделать!
Мишка взглянул исподлобья.
– С такими товарищами только и ездить по разным дорогам. Если хлеб мой жрать -
ты первый, а за гайку готов удавиться. Кто тебя вытащил из ортачеки? И опять попадешь, если я не заступлюсь. И хлеба не дам больше, и уеду один от тебя. Оставайся с своей гайкой...Губы у Сережки вздрагивали, глаза от обиды темнели. Слабо разжимался кулак на минуточку и снова сжимался еще крепче. Не гайку жалко - досадно. Зачем такой начальник Мишка? Зачем нельзя каждый раз ничего сделать?
Пошли.
Хотел Сережка рядом итти, Мишка отсунул.
– Иди вон там, не надо мне.
Шмыгнул Сережка носом, пошел позади. Поглядел на гайку в кулаке, вытер о колено. Жалко! И не давать нельзя. Завез Мишка на чужую сторону, возьмет да и бросит на дороге около киргизов.
Взгрустнулось.
Лизнул гайку языком два раза, неожиданно сказал:
– Мишка, давай кому достанется!
– Не надо мне.
– Ты думаешь - жалко?
Мишка вздохнул облегченно.
– Сознался чертенок! Все равно без меня никуда не уедешь.
Решили трясти два жеребья в Мишкином картузе: большую палочку и маленькую палочку. Сережка спохватился.
– Обманешь ты меня, давай по другому.
– Давай.
Поднял Мишка камешек, загадал.
– Я сожму два кулака. Возьмешь кулак с камешком - твоя гайка. Возьмешь кулак без камешка - моя гайка.
Долго раздумывал Сережка, который взять. Щурил глаза, отвертывался, даже помолился тихонько:
– Дай бог, мне досталась!
– Скорее бери!
– Левый!
Мишка причмокнул.
– Дурачек ты маленько приходишься! Я всегда в правой держу...
Вытащил Сережка гайку проигранную, еще больше захотелось есть. С ней сытнее было, а теперь все брюхо опорожнилось и во рту нехорошо.
Мишка хвалился.
– Какой я счастливый! Приеду домой, чего-нибудь сделаю из этой гайки или кузнецу продам за сто рублей.
Сережка настороженно поднял голову.
– Ну, за это - много больно!
– А что? она железная, куда хошь годится.
– Сто не дадут.
– Давай спорить на два куска!
Грустно стало Сережке. Прошли шагов двадцать, сказал он, чтобы утешиться:
– Продавай, я еще найду - чугунную...
10.
За станцией дымились жарники. Пахло кипяченой водой, луком, картошкой, жженным навозом.
Тут варили, тут и "на двор" ходили.
Голые бабы со спущенными по брюхо рубахами, косматые и немытые, вытаскивали вшей из рубашечных рубцов. Давили ногтями, клали на горячие кирпичи, смотрели, как дуются они, обожженные. Мужики в расстегнутых штанах, наклонив головы над вывороченными ширинками, часто плевали на грязные окровавленные ногти. На глазах у всех с поднятой юбкой гнулась девка, страдающая поносом, морщилась от тяжелой натуги.
Укрыться было негде.
Из-под вагонов гнали.
Около уборной с двумя сиденьями стояла огромная очередь больше, чем у кипятильника. Вся луговина за станцией, все канавки с долинками залиты всплошную, измазаны, загажены, и люди в этой грязи отупели, завшивели, махнули рукой.
Приходили поезда, уходили.
Счастливые уезжали на буферах, на крышах.
Несчастливые бродили по станции целыми неделями, метались в бреду по ночам. Матери выли над голодными ребятами, голодные ребята грызли матерям тощие безмолочные груди.