Татаро-монголы в Азии и Европе

Другой персидский историк, хорошо сведущий в монгольских делах, — 'Ата-Малик Джувейни, умалчивает о ссорах Чингис-хана с Хасаром. Лишь автор «Тайной истории монголов» говорит и о жестокости Чингиса, и о его испуге перед матерью. Не только почтительное отношение к матери (вероятно, следы материнского рода, некогда существовавшего у монголов), но и трусость перед нею за свой поступок также обнаруживает одну из черт характера монгольского владыки. В уста Чингис-хана летописец вложил такие слова: «Разгневанной матушки я испугом испугался, стыдом устыдился» («Eke-yi kilinglaydau ayun ayuba hican hicaba bi»).

Выражение с игрою слов «испугом испугался, стыдом устыдился» характерно для фольклора. Поговорка эта показывает, что летописец использовал в данном случае какое-то не дошедшее до нас народное сказание о Чингис-хане. Чингис-хан был, по-видимому, человеком крайне осторожным, и осторожность его граничила часто с трусостью. В данном поступке Чингис-хана, как и в некоторых других, отмеченных в «Тайной истории монголов» (ссора с джуркинами, военные действия против татар, ссора с Джамухой и др.), можно видеть крайнюю осторожность, которую можно было бы принять за трусость, что и дает некоторым исследователям возможность говорить о трусости Чингис-хана. Иногда как на пример трусости указывается поведение Чингис-хана при столкновении с шаманом Тэб-Тэнгри, пришедшим в юрту владыки в сопровождении семи молодцов-хонхотанов. Зная о приходе Тэб-Тэнгри, Чингис-хан заранее распорядился поставить у порога специальную охрану — трех силачей. Ведь Тэб-Тэнгри приходил с требованием передачи верховной власти Хасару. Естественно, что Чингис-хан хотел оградить себя от какой-либо неожиданности. Протолкнувшись между хонхатанами и выйдя из юрты, он дал знак силачам схватить Тэб-Тэнгри [2305] . Считать этот поступок проявлением трусости не приходится. Это была только предусмотрительная осторожность, присущая всякому верховному правителю.

2305

Р. Pelliot, Histoire secrete…, § 245, стр. 97.

Очевидно, о ссоре между Чингис-ханом и Хасаром было известно и историку XVII в. Саган Сэцэну, который написал о ней в следующих вполне определенных выражениях: «После того как Хасар, объединясь с семью хонхотанами, начал враждебные [действия], [владыка] отправил во главе войска Субэгэтей-багатура преследовать его» («Tendece Qasar-aca doluyan qongqotan luy-a nigedju dayicin negugsen-dur Subegetei-bayatur-iyar cerig terigiilegsen negegulgui-e») [2306] . Субэгэтей уговорил Xacapa прекратить войну и помириться с Чингис-ханом.

2306

Sayan Secen, Erdeni-yin tobci, Ulayan Bayatur, 1960, стр. 88.

Рассказы и легенды о распрях в родной семье Чингис-хана были настолько распространены, что и по прошествии почти полутора столетий об этом помнили в народе. Во всяком случае, когда Тогон-Тэмур, последний император монгольской династии Юань, бежал из своей столицы Дайду под натиском китайского народа, то в происшедшей при этом стычке потомок Хасара, расчищая путь императору, погиб от вражеских ударов. И тогда сложилась в народе пословица, в которой не без ехидства сказано: «Потомок Хасара оказал помощь потомку Хагана» (т. е. Чингис-хану). Так эхо давно минувших событий откликнулось в народном творчестве монголов.

Интересно отметить, что в другом литературном произведении XIII в. — «Сказании об Аргасун-хуурчи», дошедшем до нас инкорпорированным в летописях XVII–XVIII вв., действия Чингис-хана также подверглись критике. Сказание это еще не заняло подобающее ему место в истории монгольской литературы, хотя заслуживает тщательного разбора и по своему содержанию, и по литературной композиции. Я не буду вдаваться в подробности анализа, отмечу лишь, что сказание отчасти состоит из прозаического текста, в который вкраплены стихи, — такое смешение прозы и поэзии характерно для ранних произведений средневековой литературы монголов. Содержание этого сказания можно вкратце передать так: Чингис-хан в одном из походов на восточные земли надолго задержался, прельстившись красотою дочери солонгоского (т. е. корейского) хана. Вступив с ней в брак, он забыл о монгольских кочевьях и не торопился возвращаться. Из Монголии к нему прискакал посланец по имени Аргасун-хуурчи (хуурчи — музыкант, играющий на хуре). Чингис стал расспрашивать посланца о том, что происходит на родине, и тот в ответ на вопрос Чингис-хана: «Здоровы ли супруга моя, сыновья и весь народ мой?» — сказал потрясающие слова:

Супруга твоя и сыновья твои здоровы! Но не знаешь ты, как живет весь народ твой. Жена твоя и сыновья твои здоровы, Но не знаешь ты поведенья великого народа твоего! Поедает он кожу и кору, что найдет, разорванным ртом своим, Всего народа твоего поведенья не знаешь ты! Пьет он воду и снег, как случится, жаждущим ртом своим, Твоих монголов обычая и поведенья не знаешь ты! [2307]

2307

«Altan tobci. A Brief History of the Mongols…», vol. II, стр. 48.

Редко в каком-либо другом произведении монгольской средневековой литературы можно встретить столь резкие, обличительные слова, столь откровенное описание трудного состояния простого народа — монголов. Изложено оно в кратких стихах, которые, по всей вероятности, распевались и в юртах аратов. Любопытно отметить, что в других вариантах «Повести об Аргасун-хуурчи» эти строки отсутствуют. Так, известный летописец Саган Сэцэн, феодал по происхождению, не счел удобным повторить их, а сообщил только, что «весь великий народ твой здоров» [2308] . Как же реагировал Чингис на эти речи? Он был явно смущен, но смущение его относилось не к сведениям о положении народа, а к тому, как встретит его главная жена Борта сообщение о новой его женитьбе. Боясь, что она его осудит, он сказал: «В юные годы встреченная мною Борта, супруга моя, видеть лицо твое тяжко мне. Когда войду к ней в юрту, тесной станет мне юрта. Если нет согласья в семье и она разгневается и рассердится перед чужими людьми, то мне-то ведь станет стыдно и боязно». Вот какие слова покаянной речи вложены неведомым народным сказителем в уста всесильного, могущественного хана монголов. Никак нельзя сказать, что поведение владыки оправдывается, хотя, казалось бы, ничего странного не случилось в том, что Чингис взял еще одну жену. Ведь известно, что монгольские ханы имели не по одной жене. Но в данном случае женой Чингиса стала корейская царевна во время войны. Оказывается, у древних монголов считалось зазорным жениться в условиях военного похода, без должных свадебных обрядов. В одной из летописей об этом так и сказано, что вельможи удерживали Чингиса от этого и говорили ему: «Во время похода, в степи жениться — это не дело!» И хотя Чингис боялся встречи с Бортэ, первой и главной женой, но она приняла известие о его новой женитьбе спокойно и с достоинством.

2308

Sayan Secen, Erdeni-yin tobci, стр. 93.

Говорят, [оказала она], что при ловкости большого пальца На крутом берегу реки Уток двух прострелить можно сразу. Говорят, что муж, коль захочет, Сразу может жениться на сестрах, На старшей и младшей [2309] . Плохо ли иметь слишком много? Хорошо ли иметь слишком мало?

Узнав о таких словах своей главной супруги, Чингис, по словам сказания, вернулся в Монголию. Но сказание на этом не кончилось. По возвращении Чингис узнал, что Аргасун-хуурчи брал его золотой хур и кочевал где-то в степи. Существует поверье, что хур приносит счастье, лишиться его — значит лишиться счастья. И Чингис, разгневавшись, решил казнить Аргасун-хуурчи, но тот спел ему дивную песню-просьбу, и владыка отменил казнь, сказав:

2309

Известно, что третьей и четвертой женами Чингис-хана были две родные сестры.

Велеречиво говоришь ты! Складно рассказываешь ты!

Итак, в этом «Сказании об Аргасун-хуурчи» мы находим немало интересных сведений о жизни древних монголов. Никак нельзя сказать, что поведение Чингис-хана в этом сказании оправдывается, между тем осуждение передано достаточно тонко и умно.

В «Сказании об Аргасун-хуурчи» кратко, но выразительно показан образ главной жены Чингиса Бортэ-уджин. Она только что получила известие о новой женитьбе своего супруга, но приняла эту новость достойным образом. Не только в этом сказании она показана как добрая и умная супруга монгольского владыки. В «Тайной истории монголов» также имеются высказывания о ней как об умной и проницательной женщине. Это была достойная подруга Чингис-хана; он ее ценил и уважал, что не мешало ему иметь и других жен.

Когда Есугэй-багатур, отец юного Тэмуджина, отправился искать ему невесту и увидал десятилетнюю Бортэ, он отметил, что «в лице у ней блеск, в очах огонь». Этим выражением он подчеркнул не только красоту девочки, но и ее выдающиеся нравственные качества. «В душу его вошла она» («Oyin-tur-iyan-oro'ulba»), т. е. понравилась, — замечает летописец [2310] .

Чингис-хан любил свою верную подругу. В «Тайной истории монголов» сохранился трогательный рассказ о том, как попала в плен к меркитам Бортэ и как была освобождена. Когда меркиты напали на стойбище Тэмуджина, то он вместе с братьями и матерью ускакал на верховых конях. Для Бортэ не хватило коня, и она поехала в повозке, запряженной быком, была настигнута меркитами и взята в плен. Не следует думать, что Тэмуджин пренебрег ею. Согласно монгольским обычаям молодая невестка занимала в семье самое низкое место и коня ей не полагалось. Вполне естественно, что ей пришлось спасаться в бычьей повозке. Тэмуджин был встревожен и огорчен. Он обратился с просьбой к Ван-хану помочь ему отбить у меркитов молодую жену.

2310

Р. Pelliot, Histoire secrete…, § 66, стр. 13.

«qurban markit-ta iraju oro-ban hoqtorqu boldaqda'a… «Пришли три меркита, И ложе мое стало пустым…» [2311] , —

жаловался Тэмуджин. Вместе с Ван-ханом совершил он поход на меркитов. Напав на их стойбище, Тэмуджин верхом на коне остановился и громко кричал: «Бортэ, Бортэ!». Та, услышав его зов, прибежала и схватилась за узду его коня. Была ясная, полная луна, и молодые супруги обнялись при лунном свете [2312] . Неизвестно, рассказал ли летописец легенду или подлинный факт, но в этом рассказе отчетливо показано, что грозному завоевателю были далеко не чужды сильные переживания и глубокие чувства.

2311

Там же, § 105, стр. 25.

2312

Там же, § 110, стр. 27.