Татуиро (Daemones)

— Пойду я. Наверное. А вы, если что вдруг.

— Да, конечно. Дашенька до утра проспит. Ты уж завтрак не жди, чай там сделай, кофе. Вот возьми булок, а хочешь, картошки… Или утром придешь. Я на маяке буду, так ты сам.

— Конечно. Приду утром. Вы ложитесь, Николай Григорьич.

— Мне еще наверх. Журнал потом заполнить. Лягу, да.

Витька прошел мимо открытой в комнату двери, глянул на макушку, видневшуюся из-под атласного синего одеяла. Открыл дверь во двор и поежился от укусов ночного ветра.

— Спасибо тебе, Витек. Иди. И я скоро…

10. КРАЖА

Мягко ступая, Витька плыл по освещенному луной пространству. Руки, будто с привязанными к пальцам воздушными шариками, все хотели парить в воздухе, приподнималась голова и расправлялись плечи. Ноги внизу шли сами по себе, и далеко до них, как с крыши заглянуть на плоский асфальт двора.

«Вот уж счастье», усмехнулся, «борща поел горячего»… Но, видно, пришло время и этому, — тихой радости видеть плоские камни, залитые бледным светом, беленые стены с квадратами черных окон, и, — он задрал голову, рассмеявшись, — ночное небо волшебной черной синевы.

Обошел темный комочек сброшенного хозяйкой башмака. И остановился. Подумал кадр, что был здесь полчаса назад. Мужская склоненная фигура, из-под руки — согнутые ноги в светлеющих чулках с дырой на ступне, руки, черные, раскинутые по лунным камням. И — узлом снимка, дырой в другое пространство — пещера рта на белом кругляше лица. Справа внизу — равновесно — башмак, как поставленная в конце фразы точка. И, рамкой вокруг людей, смутно-белые на черной синеве неба — стены разной высоты.

Витька рассмеялся, оглядываясь на покинутую квартиру. Побаивался, что услышит хозяин, но удержаться не мог. Чужое горе, которое вцепилось уже и в него летним плющом, приклеило коготки побегов и стало ввинчиваться под кожу, это горе создало в пространстве луны — шедевр, совершенную картину, никем не увиденную. Но ведь было!

Он присмотрелся. На месте, где лежала Даша, валялась скомканная косынка, слетевшая с волос. Витька сделал шаг, встал на колени, приближая лицо так близко, будто хотел согреть дыханием тонкую ткань. Увидел кружевце по краю и под платком — резкий черный металл шпильки на круглой спине камня.

Чуть не ткнулся лбом, когда в голове стала расти скорость, и глаз придвигал картинку все ближе, одновременно пытаясь удержать в кадре вознесенные к небу белые стены с серыми и черными предметами, расчертившими их. Уперся руками и слушал, как щекоча кожу серо-желтым брюхом своим, ворочается по плечу, бедру и пояснице змея.

— Наконец-то, проснулась, наконец-то!

И добавил, счастливый:

— Как же я, без тебя…

Встал, глазами приказывая предметам и свету, всему миру — ждать, вернусь, — и пошел к себе, вспоминая, где запасные батарейки для камеры, жалея, нет штатива, ну да ладно, сейчас вернется с табуретом, и пусть хоть уши отвалятся от зябкости ночной, попробует, да пусть и не выйдет — все равно снимет и будет снимать, снимать. И больше без камеры — никуда! Утром сразу же в кухню. Неважно, что Дарья Вадимовна, будет, наверно, стесняться после приступа. Ее сказочную кухню надо снять. И на маяк, к фонарю. Потом уедет. Куда угодно, но уже не прятаться, а — жить.

Распахивая дверь в темноту, прижал руку к груди:

— Ты больше не засыпай надолго, хорошо?

Включил свет и пошел к шкафу, куда сунул камеру ночью, отводя Наташу в ванную.

— Я тебе много покажу, много. Теперь — вместе…

Камеры не было. Меж двух стопок белья, где Витька устроил для кофра гнездо, — пустота.

Схватился за распахнутую дверцу. Сунул руку в шкаф, переворачивая аккуратные стопки наглаженных простыней и наволочек. Вывалил на пол и затоптался по белью, заглядывая на другие полки. На простыни полетели цветные салфетки.

Держа руку у сердца, на голове змеи, осмотрелся. Подоконник с пыльной вазочкой, стол с грязными тарелками, пятнами пепла и одинокой рюмкой, осколки второй на краю.

Кинулся в спальню, осмотрел старый сервант, поочередно распахивая дверцы. Встал на колени, заглянул под кровать. И сел, комкая рукой не надетые в спешке трусы, валяющиеся среди смятых простыней. Рассмеялся, не зная, как быть. Вскочил, сидеть не мог. Кинулся в угол, где стоял полупустой рюкзак. Перевернул и стоял, глядя на пакетик с запасными батареями на полу. Держал рюкзак с раскрытой пастью пустого нутра в вытянутой руке. И, дернувшись от мысли, раскрыл молнию бокового кармана, в котором паспорт и деньги в бумажнике. Были. Но теперь вот — нету. Пусто.

Аккуратно поставив рюкзак, запнул его ногой в угол. И вернувшись в столовую, бросился на диван. Оглянулся за спину, на черное окно, с тоской. Где утро? Где утро, когда уже? И как дожить до него?

Кожа под наспех наброшенной курткой горела огнем, казалось — потрескивала электрическими зарядами от беспрерывного шевеления змеиного тулова.

Не вставая с дивана, снял и бросил на пол куртку. Приподнимаясь, стащил штаны. Вытянул руки вдоль тела и, ощущая беспрерывное трение змеиной кожи, уставился в потолок:

— Ну, давай! Иди сюда. Может, вместе придумаем, что да как…

Через десять минут лежал, откинувшись на диванный валик, держа на ладонях перед лицом продолговатую голову с темными глазами. Смотрел, как в перламутровой пасти пойманной мухой бьется раздвоенный язычок. Мельк, прошелся перед глазами, мельк — и спрятался снова. Витька дышал, приподнимая грудной клеткой тяжелые кольца змеиного тела. И где-то там, далеко-далеко, упертая пальцами в валик дивана нога докладывала — хвост, обвился, и кончик по коже — медленно, плавно, в такт дыханию.

— Ну? Что я теперь? Как мне?

— С-себя ссспросси…

— Ага. Да. Помню я твои ответы и советы.

Но возмущался не по-настоящему. Просто причитал заунывно вполголоса, прислушивался к себе, приклеивал мысли к словам, чтоб потом думались они дальше.

— Значит, пока я спал, Наташка? Ведь некому больше! Все было на месте, а потом я заснул. Эх, тетеря я…

Положил руку на голову змеи и стал гладить, водил пальцем по цветной полосе от плоского затылка к черным семечкам ноздрей. Змея покачивалась, обвисала тяжестью, когда выдыхал, как выжимала последнее, делая его плоским. А потом вдруг легчала, на его вдохе. Витька прикрыл глаза. Вот так бы лежать и дышать. Вместе. Не думать. И чтоб ночь и ночь без конца.

— Ссспать… — снявшись с ладони, змея положила голову туда, где была она татуирована, — вмессте…

— Нет уж. Заспать только простуду можно, это меня бабка в детстве учила. А сейчас надо с мыслями собраться. Помоги, а?

Он пошевелился. Змея потекла по коже, прижимаясь, и Витька вспомнил Наташкины вопросы о том, змея или змей его татуировка. Толкнул ладонью плоскую голову с груди и раскрывая глаза, скосил — на гладкие черные волосы, длинные, закрывающие прямой нос и чуть выдающуюся скулу.