Татуиро (Serpentes)

— Помолчи…

Сидя на корточках, он думал напряжённо. И потом медленно сказал, думая по ходу слов:

— Не всё так просто. Что-то есть и ещё, если они так долго с нами. Я там был, старая, видел. Одними взглядами такого не сотворишь, что у них есть. Но ты говоришь, не смотрели?

— Так.

— Может… — он поднялся, пошевелил голову босой ногой, — нет, не знаю. Но пусть жизнь твоя будет светлой, Берита, я благодарен тебе за эти знания. И нужны будут ещё. Я их добуду.

— Слышишь, мастер.

— Что?

— Когда ты болел и лежал тут со спящим умом, твоя жена Вамма, она просила меня — отвечать на вопросы. Сказала, что ты отвечал, но заболел. И она хочет ещё.

— Чего хочет?

— Знаний, тетеря! Твоя странная жена умнее тебя. Ну? Думай!

— Она узнавала сама… И просила твоих? Чтоб собрать вместе?

— Да! Я думала. Она умница. Ей нужны все наши знания. Понял? Твои, мои и старого пьяницы Тику. Потому что собрав их, можно понять.

— Её нет, Берита! Я… — он замолчал, ссутулившись.

— Тогда собери ты. Всю жизнь руками да руками трудился. А теперь вот — пусть голова поработает!

— Ты сама собирала, всю жизнь.

— В том и дело, мастер. Я собирала — одна. А настало время меняться. Чего уж, хотим или нет, всё одно мир переворачивается. На глазах.

— Да. Наверное, ты права.

— Права. А ты иди к старику. Пусть он тебе скажет. Тогда и пойдёшь за своей Найей.

Отирая пот с широкого лба, встала, заслоняя собой свет.

— А голову давай, зарою. Чтоб свои не нашли.

… - Ты убила Владыку, пока глаза его не смотрели… И пока глаза других Владык не видели этого. Зарой так, чтобы никто не видел того, что делаешь, поняла?

Засовывая мёртвую голову в кисет, Берита замерла. И широко улыбнулась.

— Мастер. Ты сказал новое. Ты его надумал из-за того, что я пришла и принесла тебе это мясо. Видишь как?

— Да, Берита.

Он поклонился, прикладывая руку к груди. Женщина положила ладонь на его голову и слегка оттолкнула:

— Всё, хватит. А то я начну мечтать о тебе в своих снах.

Поправила юбку и пошла к выходу. Когда уже взялась за петлю, мастер окликнул её:

— Берита… Будь осторожна. Ты ещё мало знаешь и потому — не радуйся раньше времени.

Старуха кивнула, по-прежнему улыбаясь, и вытерла краешек глаза пальцем.

— Ты — думаешь! И тебе мой поклон за заботу и остережения.

Глава 77 Новая работа

Московский май был прекрасен. Просторное небо наваливалось кучевыми облаками на разбросанные среди парков группки высоток, и с холмов казалось, что там, внизу, в квадратах парков, домов, улиц и переулков всё немыслимо совершенно. Свет этого мая был лучшим для Витьки за последние несколько лет. Он будто пил его, отмечая все изменения света, а глаза хотели ещё и ещё. По утрам, просыпаясь, протягивал руку и, поддев уголок шторы, цеплял его за спинку стула, стоящего рядом с окном. Смотрел, как свет ползет с уголка подушки на щёку спящей Аглаи, меняется, становясь сочнее и ярче. Всматривался в тени от ресниц, от мочки уха, и будто сам исчезал в них, тонких, еле заметно ползущих. Зная, что, может быть, май этот для него последний.

Подумав так, хмыкнул и, тихо откинув одеяло, прошлёпал в кухню. Ему не хотелось впадать в пафос, даже мысленно, но сейчас он по-новому относился к тому, что узнавал о себе. «Осознавать, — сказал как-то Альехо, когда сидели вечером в лаборатории, Витька курил, и сигаретный дым свивался в размытый столбик, пропадая в полумраке, — чем дальше растёшь, тем яснее будешь осознавать в первую очередь себя. Нет ближе объекта для наблюдения, чем ты сам».

Витька тогда сказал ему, что ведь не принято так. А принято посмеиваться над самокопаниями, и «от большого ума с катушек съезжают». Альехо рассмеялся и ответил, что народные мудрости для усредненного разума пишутся, а в середине всегда всё инертно. Так значит, быть плохим лучше, чем никаким, спросил его Витька, и Альехо спокойно согласился: в каком-то смысле да. Их разговоры, что происходили чаще и дольше, были для Витьки таким же светом, как этот майский утренний в окне. И не было в том пафоса. Он наслаждался возможностью думать, как пловец радуется мерным и сильным движениям мышц, и когда однажды, стесняясь, рассказал об этом Альехо, тот кивнул: а ты тренируйся и почаще. Любые мышцы требуют тренировок. И голова не исключение.

Поэтому, думая о последней своей весне, он, конечно, поправился мысленно, что в столице, может, последняя, не в жизни же! Но одновременно понимал: стеснительная оговорка — дань прежней его жизни, а ощущения именно такие, прощальные. И этим надо пользоваться, подытожил Витька, поворачивая на плите турку так, чтобы свет на неё падал ярче и выразительнее…Смотреть и видеть.

После визита к Альехо жизнь пошла дальше, наполнившись заботами о новой работе, и время ускорилось. Не хватало его, чтобы насмотреться и наслушаться, наговориться. И поздним вечером, приваливаясь к теплой спине Аглаи, Витька засыпал, жалея, что ночь опять будет слишком коротка и не вместит всего. Просто ощутить, как она во сне прижимается к нему лицом и дышит в грудь, а потом дёргает руками, откидывая мешающее одеяло. И ещё множество важного…

Позавтракав, расходились, поцеловавшись во дворе, потому что не любили ездить в метро вместе. По взгляду Аглаи понимал, ей бы сейчас вообще от него не отрываться, но не мог, не хотел по-другому. Длинный путь в центр, в студию, был для него необходимой порцией одиночества, ставшей ещё более важной теперь.

В студии ждали девочки. Лия, Алёна, Таня… Лариса, Сана и ещё одна Татьяна. Все — разные, но Витька имена путал и думал: Аглае это должно бы понравиться. Девочек нагнал ему Альехо, вернее, два дня таскал с собой на спортивные тренировки и репетиции в танцевальной школе, садился и смотрел, как Витька выбирает. А мастера по боди-арту привел по его просьбе. Всё шло как-то слишком быстро, и Витька заикнулся было напомнить учителю про обещанный срок на обдумывание, но тот величественно от своих слов отрёкся.

— Исчезнете, а надо хоть что-то успеть, — заявил неожиданно безжалостно. И Витька, сначала передёрнувшись, кивнул и стал жить, как летел на коньках по гладкому льду. И получалось. Через пару дней внутреннее состояние слилось с хлопотами, и он почувствовал, что сам управляет движением, несмотря на то, что каждое следующее действие будто сваливалось сверху на голову, главное было — поверить и поймать, а потом уже понять, что же это прилетело.

Несколько дней по многу часов, меняя свет и задники, он крутил девочек, то так то эдак поворачивая узкие руки, напряжённые плечи, выгнутые спины, сплошь покрытые нарисованными татуировками. Первый этап ощутимо заканчивался, но не было чего-то главного. Тоскливо сосало под ложечкой, когда ехал обратно, глядя в чёрные зеркала вагонных окон.

Однажды Альехо привёл в студию щуплого маленького человека со старомодными бакенбардами, сходящимися к узкому подбородку.

— Посмотри, что у Саныча есть, — кивнул на большие полотняные свёртки, похожие на запакованные туристические палатки, — он у Аглаи твоей в театре трудился, в костюмерной, а потом ушёл на вольные хлеба. Теперь сидит без денег и почти не ест, да, Саныч? Но зато делает, что всегда хотел.

Саныч одёрнул полосатую костюмную жилетку, надетую поверх свитера, и, глянув на Витьку, стал разворачивать сверток. Полезли оттуда, толкаясь и гремя, какие-то алюминиевые и стальные прутья и колышки.

— Поставить где? — спросил хриповатым голосом тайком пьющего человека. И Витька сморщился, представив себе, как на фоне аляповатого пейзажа на заднике из палатки вылезают, гремя каблуками по паркету, обольстительницы с плохо намазанным бронзовым загаром.

— Туда иди, к стене, там виднее будет, — Альехо подхватил упавшие стержни и повел умельца через просторный зал.

— Вот… так вот можно, — сказал Саныч, склоняясь над ворохом белого полотна, и вдруг, щелкая, стал под его руками складываться странной формы каркас, растягивая ткань. Витька смотрел на сложную фигуру, напоминающую то ли геометрический цветок, то ли большую колыбель для инопланетянина. Саныч одной рукой подхватил и повернул, чтобы свет из окна падал по-другому. По белым плоскостям и растянутым складкам легли полосы света, начертив что-то совсем другое.