Татуировка с тризубом

Галицкая Русь отламывалась от этого пространства уже со средневековья, когда Даниил Галицкий, которого украинцы зовут Данылом, принимал королевскую корону из рук римского легата Опизона и устанавливал с Римом церковную унию, кратковременную, правда, но являющуюся обещанием унии впоследствии. Когда его сын Лев принимал на своем дворе западноевропейских рыцарей, и когда Русь брала в качестве своего повелителя потомка мазовецких князей, Болеслава Георгия, который вестернизировал и колебался между православием и католичеством. Серьезно от "уммы" Галицкую Русь оторвал Казимир Великий вместе с венграми, пока, в конце концов, та не очутилась на стороне Жечипосполитой, становясь постепенно частью польского политического и культурного пространства, а после брестской унии – еще и религиозного. Галицкая Русь вплавлялась в польскость или, скорее, объединялась с ней в "республиканскости". Культура Польши для элит была привлекательной, она воспринималась здесь точно так же, как на востоке Украины российская культура. Но полонизированная Галиция перенесла тождественность Руси – в основном, в деревни, в провинцию, куда польская "господская" культура практически не доставала. Деревня и церковь донесли русинскость вплоть до XIX столетия, когда русинская тождественность сформулировалась заново, только уже на совершенно иных условиях. Точно так же, как и повсюду в других местах Европы, которая как раз переживала национальное пробуждение. Жечипосполитой тогда уже не было, Галицией правили австрийские Габсбурги, а галицийские русины давно уже позабыли, что это означает, быть частью восточнославянской "уммы". И хотя в течение всего периода правления австро-венгерской монархии подавляющее большинство украинцев жило в деревянно-земляной галицийской деревне, именно те, кому удалось из нее вырваться, участвовали в центрально-европейской belle 'epoque наравне с представителями других европейских народов. Несмотря на то, что с точки зрения Вены, Галиция была "наполовину Азией", время венского правления видят на Галичине в качестве "золотой эпохи". "Умма", Россия – были совершенно иным миром. Конечно же, существовало осознание пан-украинского единства, национальной общности украинцев с российских и австрийских территорий, но – подобно полякам из различных заборов - украинцы с запада и востока глядели друг на друга как на представителей различных цивилизаций. Которыми они, по сути своей и были. И кто, собственно, знает, а не имели ли украинские галичане по сути своей больше общего с польскими галицийцами, чем с надднепрянскими украинцами. Впрочем, цивилизационные проблемы – это одно, но консервативный запад глядел на социализированных "всхудняков" (от wsh'od – восток) как на носителей анархического хаоса, который придет и сметет с лица земли прирученную и порядочную Галицию.

Тем не менее, когда габсбургская империя распалась на этнически-национальные куски, национально осознавшие себя русины, заставляющие теперь уже называть себя украинцами, пожелали иметь собственное государство, объединяющее украинцев из России и Австрии. Проект прокатил, но лишь на мгновение. Украинская Народная Республика просуществовала всего лишь полгода, после чего ее восточная часть вернулась под российскую власть, а западная – под власть Республики Польша. Но тогда уже не было и речи о принятии польской культуры: украинцы желали идти на свое, и для того, чтобы этой цели достичь, взяли бы в союзники даже дьявола. В 1939 году этот дьявол пришел, и украинцы подписали с ним договор кровью. Только весьма быстро, как с такими договорами и бывает, оказалось, что дьявольское наваждение было фальшивым: немцы начали относиться к украинцам не намного лучше, чем к другим "славянским унтерменшам" в округе, за что все оставшиеся "недочеловеки" посчитали украинцев предателями. Тот факт, что украинское националистическое движение еще перед войной заразилось царящим по всей тогдашней Европе фашизмом, и во время войны по локти запачкалось в крови своих соседей – только ухудшил ситуацию. Галичина, с выжженным на щеке клеймом преступника, отчаянно дергаясь и брызгая по сторонам кровью, чужой и собственной, попала под власть Москвы, под которой никогда ранее не была. Пришел Советский Союз. Щелкнули засовы. Свет погас.

В результате распада СССР родилась Украина. Галиция-Галичина была ее частью. Казалось бы, что галичане должны быть счастливы: наконец-то у украинцев было свое государство. Поначалу они, действительно, такими и были. Но быстро оказалось, что независимая Украина не имеет ничего общего с представлениями Галичины об украинской независимости.

Вместо украинского рая, амбициозного, патриотического, развивающегося, как и вся остальная Европа, и являющегося ее неотъемлемой частью, независимая Украина оказалась неспособным организмом, проеденным постсоветской патологией и – к отчаянию терпеть не могущих Москвы галичан – мало чем отличающимся от России как культурно, как в плане языка, так даже и эстетично. В огромной части надднепрянской Украины, не говоря уже про юг страны: про Крым, Одессу, Буджак, всегда достаточно слабо связанный с Киевом, советская культура доминировала над украинской культурой, и можно даже сказать, что сделала из нее свой собственный вариант.

Галичина, впрочем, тоже заразилась советскостью.

Осоветился и Львов, в который мы как раз въезжали.

Галичина

Перед Львовом стоит пост ДАI, это аббревиатура от "Державна Автомобiльна Iнспекцiя", Государственная Автомобильная Инспекция. Дорожная милиция. Сам пост – это уже пустая скорлупка, потому что ГАИ отменили, но водители наверняка долго еще будут перед постом интуитивно притормаживать, как вечно притормаживали. Молясь при этом: лишь бы только снова не приебались, потому что чего-чего, а приебаться те могли всегда. И дело было только лишь в бабках, ни в чем другом. Никакой там безопасности дорожного движения, никаких дел. Все это знали: и водители, и милиционеры, но одни перед другими продолжали разыгрывать дешевый театр. И никто, похоже, открыто перед этим не выступил. И одни, и другие знали, что если бы маска до конца свалилась, оказалось бы, что все живут в постапокалипсисе, в падшем государстве, в стране бесправия, в таком месте, где власти как таковой-то и нет. В пустом пространстве, которое способно заполнить лишь голое насилие. А вот этой вот правды боялись, похоже, что одни, что другие. Так что милиционер притворялся, что он и вправду чего-то контролирует и проверяет, а водитель – будто и вправду верит в то, что ему удастся убедить милиционера в том, что он невиновен и никаких правил не нарушал. И что вообще, речь идет исключительно о правилах дорожного движения. А вот этот номер как раз пройти и не мог, потому что штраф, если человек стал на своем, всегда было за что выписать. Если не за превышение скорости, так за грязные номера, за слишком большую концентрацию свинца в продуктах сгорания. Если водила сопротивлялся уж слишком долго, всегда можно было подделать результат выдыхаемого воздуха. И вот тогда уже сдавался каждый. А чего, лошадь всегда больнее лягнет.

По усилению дойки водителей инспекторами ГАИ можно было почувствовать царящий в государстве климат. Во времена Евро 2012 у гаишников был абсолютный запрет на то, чтобы брать взятки, и запрет этот они соблюдали. Но их начальство понимало, что этот запрет до бесконечности протянуть было нельзя. Раньше или позднее его бы нарушили, а тогда пострадал бы престиж начальства, не способного осуществлять распоряжения власти. Начальство не могло себе этого позволить, и палку не перегибало. То есть – формальный запрет, понятное дело, был всегда. Пьесы постоянно разыгрывались. Но настоящая жизнь настоящей жизнью и оставалась.

После того, как Евро завершилось, начался новый тур милицейского танца с водителями с целью отбить утраченные недели. Мусора размахивали своими черно-белыми жезлами как сумасшедшие, их воображение, касающееся способов выманивания денег и перепуга сопротивляющихся, оказывалось просто неисчерпаемым. Если водитель говорил, что у него с собой нет денег, милиционеры сами проверяли у него в бумажнике, копались в кредитных карточках, эскортировали к банкомату. Вместе с водителем, ну прямо как родные братья, они ломали головы над тем, откуда вытряхнуть наличность. А может одолжить? У соседа, у родственников, у знакомых. Они орали, они шантажировали, брызгали слюной, забирали документы, садились в своих "ладах" и ждали – час, полчаса, столько, сколько было нужно, чтобы водитель сдавался и приходил к ним сам, умоляя о возможности заплатить требуемую сумму. Лишь бы только отъебались, лишь бы только оставили в покое. А они, с государственным гербом на головных уборах, именем украинского государства обкрадывали его граждан словно придорожные бандиты. Государство служило палкой. Государством и его учреждениями пугали. Тюрьмой, арестом, лишением прав, лишением вольной воли. Точно так же, как и мафиози не нужно вытаскивать пистолетов из пиджаков, достаточно шепотом назвать имя своего капо или название своей организации, так и милиционеры шепотом называли имя Украины.

Впоследствии, во времена Майдана, они снова притихли. Боялись, ожидая, что будет. В тот момент, когда Майдан взял власть, они вообще ненадолго исчезли. Тряслись от страха. Потом вернулись, тревожно оглядываясь по сторонам. Какое-то время на дорогах было спокойно. Они сидели в своих "ладах", колупались в носах и предпочитали не размахивать жезлами. Им было известно, что они представляют все то, против чего мерзли люди на Майдане, против чего подставлялись под пули. Но потом, потихонечку-полегонечку, стали возвращаться к старым привычкам и давним способам заработка. Человек привыкает к любой ситуации. Даже к враждебным условиям. И он устраивается, потому что как-то устраиваться ведь надо. Потому что, Богом и правдой, иного способа зарабатывать у них просто не было. Официальная их зарплата составляла копейки. Нападения на водителей были единственным способом добывать средства на пропитание. Собственно говоря, они считали, что такой вот налог со случайным образом избранных водителей им это – попросту – их святое право. Страна действует теоретически, зарплаты у них теоретические, так что и они теоретически милиция, а про бабки каждый должен позаботиться сам. Добыть их оттуда, откуда их можно извлечь. Одни лишь дети, наивные типы и эстеты этого не понимали. Ведь неофициальные структуры функционирования государства складывались совершенно иначе, чем официальные. Официально медицинское обслуживание было бесплатным, но каждый прекрасно знал, что это чушь, и что бесплатное медицинское обслуживание может быть в Швеции, а не в стране, которое на него не способно найти средства. Так что каждый – и врач, и пациент – знал, что необходимо заплатить, чтобы тебя приняли. Образование, теоретически, функционировало, как и все остальные институции. На самом же деле, престиж, связанный с образованием, добывался с помощью бабла. Само образование было менее существенным, чем его престиж. И на рынке оно стоило меньше.

Так что теоретически Украина была страной, в котором действует парламентская демократия, а парламентские деятели действуют таким образом, чтобы представлять интересы граждан; страной, в которой гражданин, честно заплатив налоги, бесплатно пользуется дорогами, школами, больницами, и где можно чувствовать себя безопасно, потому что милиция охраняет невиновных и законопослушных, прокуратура прилагает все силы, чтобы объективно подходить к рассматриваемым делам, невиновных не осуждать, а для виновных требовать наказания, адекватного поступкам, где суды, в ходе судебного разбирательства, руководствуются буквой и духом закона.

На практике же Украина была страной, в которой здравоохранение и образование являются платными, где парламент принимает такие законы, за которые получит больше денег, где случайное взятие оплаты за пользование дорогами осуществляется посредством розыгрыша гротескного шоу, где милиция, суды и прокуратура могут, хотя и не обязаны, требовать для себя благодарности за выдачу соответствующего решения. И так далее.

После Майдана все это должно было измениться. Дорожная милиция пыталась, правда, вернуться к своей практике, но когда новоизбранный президент Петр Порошенко заявил, что с нынешнего момента "жить станем по-новому", водители начали бунтовать.

– "Так на кой ляд ты мне палкой размахиваешь, Порошенко сказал, что живем по-новому, так, курва, живем по-новому", так я им говорю, - рассказывал мне Роман, с которым я когда-то выезжал за пределы Львова, и который демонстративно ускорил возле поста ГАИ. К этому времени дорожную милицию уже разогнали, но еще какое-то время она, прежде чем их место заняла только-только формируемая полиция, пыталась как-то осторожно и с чувством чего-то хапать. Автомобили, стоящие у поста, словно имперские истребители у Звезды Смерти, за мчащимся Романом не тронулись, но через какое-то время мы увидали машину ГАИ, которая какой-то автомобиль остановила. Не сильно большой, не сильно дорогой, потому что тут риск тоже случается, но и не слишком дешевый, потому что тут имеется риск того, что взятка будет слишком маленькой. Так себе, средний класс. Я только увидел, что водитель размахивает руками и что-то орет, а гаишник с тупой миной делает вид, что ему все это пофигу, и чего-то записывает в блокнот, словно "придворные" Ким Чен Ына на фотках из блога "Ким Чен Ын смотрит на вещи".

Обожаю рассматривать снимки украинских милиционеров. Впрочем, российских – тоже, потому что это одно и то же. Эта непрактичность их формы. Эта расклеенность, эта бесформенность. Все то, что так много говорит об этом несчастном, восточном пространстве. Все эти милиционеры выглядели ни на что не способными даунами. Штаны с них сваливались, трусы были видны, обувь растасканная и грязная, рубашки натянутые на животах, волосы под фуражками потели и вылезали из-под них: волосы прямые, серо-бурые. Форма вечно уродливая, как будто бы ее проектировщики непоколебимо стали на своем, будто бы постсоветские милиционеры обязательно должны быть символом восточноевропейского стереотипа. Они выглядели пародией на западную эффективность формы. Как некто, кто делает вид, только у него не выходит. Да, я обожаю издеваться над снимками этих бедных мусоров из мотоциклетных подразделений, которые, вроде как, обязаны выглядеть cool, в высоких ботинках, кожаных штанах и куртках, вот только штаны эти у них вечно сваливаются, штанины налезают на притоптанные пятки, носки ботинок вечно поцарапанные, куртки вечно большие и вздуваются на ветру слоно паруса. Или же видом тех неспособных обитателей обочин, с их черно-белыми жезлами, свисающими с запястий, с руками в карманах, в этих их дебильных костюмах, выглядящих тюремной версией лыжных комбинезонов, в этих их папахах или сельских кожаных шапках с меховыми ушами. Нет, в советские времена не было такого, чтобы за человеком в форме девушки гуськом как привязанные шли…