Татьяна

– Мама, а ведь у папы нет вообще сокровища. Мы ему – не сокровище.

Мама даже остановилась:

– Это почему же?

Алеша не знал, что сказать в ответ, слов объяснительных у него не было, да и не откуда было им взяться, но он твердо знал, что это так. И если б она могла прочитать хоть каплю малую, что было написано в Алешкиных глазах (увы, мало в мире таких чтецов), то хоть одна печать бы из множества, самой же наложенных, расплавилась бы и из запечатанной, забронированной души хоть лучик маленький вырвался бы навстречу этим еще ни разу не совравшим глазам (еще чуть-чуть – и врать научат), которые видят чистоту мира и не видят еще его во зле лежащим.

И дал бы этот лучик хотя бы частичное прозрение того, что надо почаще, отложив все суетливо-беготливое попечение, дурно-житейское, заглядывать в эти пытливые, неврущие и кричащие детские глаза, тобою же рожденные, в них море целое всего такого, на что только и надо направить свое думанье-смотренье, мимо чего уже промчалась ты в беготливом своем пролете к смерти и ни разу даже взгляда своего не остановивши, на сыновних глазах, кричащих к тебе.

О чем кричащих? Да уж какое там „о чем“, когда и глаз не видно, ничего отсюда не видно, не туда голова повернута. И пусть бы неведомы тебе слова, что кто не воспринимает мир и Создателя мира, вот как этот дитенок, сын твой, тому и Царства Небесного не видать, но ведь безо всякой ведомости-неведомости сидит же в тебе дар-сгусточек, в душе твоей забронированной, чтобы вспыхнуть и броню растопить, ему только и надо, чтоб не слишком быстро ты промчалась мимо такой надписи на той же стене, рядом, где про сокровище, где ты свечку тыркалась-ставила, а она никак не ставилась, где все кричало тебе со стен: остановись, голову подними, где сын твой еще более страшными глазами глядел вокруг себя и ты даже досмотреть ему не дала, свернула...

Не вспыхнул дар-сгусточек, не зажегся, не увиделись огненные, плачущие сыновья глаза, что они, осязая недоступное и непонятное тебе Царство Небесное, тем не менее спрашивают тебя об этом, о чем ты ни сном, ни духом. Пробежала уже...

– Да, давай быстрей! Пялишься тут!..

Последнее – про себя, вслух это произносить – непедагогично.

Крепко засело в Алеше это быстропролетное заскакивание.

Несколько дней он донимал родителей вопросами, которые почти все остались безответными, ибо ни съюлить, ни через лазейку выскочить, чтобы чего-то сносное найти в качестве ответа, никак не получалось. Все эти поползновения Алеша пресекал и требовал ясности, которой взяться было неоткуда. Папа просто эти дни исчезал из дома и появлялся только после Алешиного засыпания.

– Папа, ты уже опохмелился? – спрашивал Алеша утром.

Естественно, что Алеша имел в виду только одно – достаточно ли комфортно чувствует себя папа, в полной ли мере он утренне осокровищнен, чтобы ответить на возникшие вопросы. Папа яростно доглатывал яичницу, демонстративно зыркая на часы, спешу мол. Насчет „опохмелиться“ папа давно уже демонстративно не реагировал, только зыркал при этом на маму, примерно так же, как на часы.

– Нечего зыркать, – говорила при этом мама, – нечего при ребенке болтать лишнего!

На этот выпад папа тоже отвечать не собирался, он собирался быстрей смотаться, чтобы не успеть услышать приготовленных вопросов. Однако не успел смыться, успел услышать:

– Папа, а сколько раз надо опохмелиться, чтобы собрать все сокровища?..

Это было уже слишком, но на удивление самому себе он вдруг успокоился. От долбления об одном и том же в одно и то же место это место или рассыпается, или каменеет, а результат один и тот же – пустое место не огрызнется, а от камня отскочит.

– Перед работой опохмеляться нельзя, – сказал спокойно папа, будучи уже в прихожей.

– А когда можно?

– На работе. А сокровище... вот далось тебе. Сколько ни опохмеляйся... да ведь и сказано в этой твоей писульке на стене – ничего тут не соберешь, сколько ни собирай; эх, опохмелиться!.. тут на дорогу нет...

– А мы бедные? – это Алеша уже маму спрашивал.

– Нет, мы не бедные, – резко и громко сказала она, – мы нищие!

Удар был направлен явно в спину уже открывшего дверь папы. И спина злобно огрызнулась, ибо показалось, что из самой спины прозвучало:

– А нищие духом – блаженны!.. Бабка Аня тут плешь проела... А телефон сегодня – расшибу!..

Грохнула дверь. Вздохнула шумно мама. Очень непонятно-неприятное лицо было у нее при этом.

– Мама, а мы нищие духом? – спросил Алеша. И добавил:

– А каким духом? Духами?

– Духами мы не нищие! Духов у меня полно, на работе дарят.

Деньгами мы нищие, за детсад твой, вон, платить нечем. А духа этого, духовного у нас навалом, девать некуда...

– Так это какое такое духовное?

– Ну это... Давай ты быстрей, опаздываем... ну это когда телевизор смотришь, когда читаешь, когда папины друзья на работе и он сам про политику всякую бол... говорят. Только не спрашивай, что такое политика! Потом.

– А ты с тетей Валей про Санту с Барбарой?

– Да.

– И это тоже духовное?

– И даже очень.

– Так, если, нищие духом блаженны, так... выкиньте все это, а? И политику и Санту с Барбарой, а? И будем блаженны. Ведь „блаженны“ это хорошо? Баба Аня говорит...

– Хватит мне про бабу Аню!

Дорога в детский сад и обратно также была насыщена вопросозакидательством.

– Мама, а зачем ты тогда свечки ставила, если говоришь – глупость?

– На всякий случай.

– А зачем делать глупость на всякий случай?

– Вон, гляди, вон дятел на березе...

– Мама, а кто такой Никола?

– Дед такой бородатый, умер давно.

– И Алексей человек Божий тоже умер?

– Умер, умер.

– А зачем им свечка от нас? Разве мертвым что-то нужно? Баба Аня говорит, что они живые:

– Вон, гляди, какая птичка.

– А откуда птички?

– Из яичек?

– А яички?

– А яички из птичек!..

– Мама, а как сокровище на небесах собирать?

– Да не знаю я, Алексей. Не-з-на-ю! На земле-то, вон, на хлеб не соберешь, а чего уж про небеса-то...

– Так там же написано, на стенке той: „Не собирайте на земле...“

– А где собирать?! – мама остановилась и за руку резко дернула Алешу. – Жрать нам где хочется?! На земле хочется! А про небеса я ничего не знаю!

– А ты спроси.

– У кого? У бабы Ани?

– Нет. У Николы и у Алексея, Божьего человека. Баба Аня говорит, что они на небесах, значит знают.

– Ну и как же мне их спросить? Вот сейчас встать и проорать небесам, что ли?

– А давай попробуем!

– Так, хватит, пошли. Давай быстрей...

Рос, набухал ком-плод заскакивания „на всякий случай“, сгущал и без того нелегкую семейную атмосферу, но вдруг вспыхнувшее известие о братике прекратило набухание и вообще все далеко отодвинуло.