Татьяна

– Ми-и-ша! – крикнул он далекой синеве.

Больше ему некого было звать. Небо не отозвалось, но тем чувством, что слышал он мертвых братиков, он понял, что он ждет его, и взгляд его просветлел, там, там его братики, там Миша, там нет Хапуги, там есть то, к чему всю его короткую жизнь рвалась его изнывающая душа. И тут снова пошел дождь.

Мама вошла в ванную, заперлась, разделась, и тут погас свет.

– Эй, чего там еще! – крикнула раздраженно мама в сторону двери.

– А чего? – отозвался папа,

– Чего, чего, свет погас.

– А-а, сейчас пойду гляну, пробки небось вышибло.

Зажегся свет. Маму отбросило назад и она снова попыталась загородиться ладонью от того, от чего не загородишься никакой броней мира. Из переполненной ванны на маму хлынули толпы нерожденных уродцев.

Услышав мамины вопли за дверью, папа ринулся к двери, что есть мочи дернул за ручку, хилая щеколда выскочила, а из распахнувшейся двери на папу выскочила голая мама. Папа схватил маму за руки и встряхнул.

– Э, э, ну ты чего? Да чего случилось?!

Он глядел маме за спину и естественно ничего не видал, кроме ванны, которая заполнялась теплой водой.

– Э, ты куда так смотришь? – теперь папа испуганно глядел за спину себе, куда приворожено пристыла взглядом мама.

А мама видела все те же толпы мертвых, идущих сквозь нее и папу. А еще мама сейчас видела то, мимо чего проскочила, когда заскакивала свечку поставить. Оказалось, отпечаталось и вот сейчас высветилось, отделилось и стояло перед глазами. Светились и опаляюще дышали слова: „И мертвые придут – не поверят“.

Сквозь нее шли сейчас миллионы мертвых, миллионы убитых и растворялись в светящемся опаляющем дыхании страшных слов. И теперь это не Богомолка доставала и даже не взгляд взыскующий Алексея, человека Божия, терзал. Тот, Кто стоял над этими словами, Кто стоял вообще надо всем, смотрел сейчас на маму. Он был таким же, как на той стене в храме, нарисованный почти у сводчатого потолка. Во время проскакивания и головы не подняла. Да хоть бы подняла, никакого взгляда почти невозможно было разглядеть. Слишком высоко. Сейчас же этот взгляд, эти глаза заслонили собой все.

И вот теперь уже точно в последний раз. И вдруг мама улыбнулась – нет, не в последний. Милость этих глаз беспредельна. А... жизнь моя разве беспредельна?

В ногах у Стоящего скрюченно сидел какой-то страшный старик и страшно взывал к Стоящему: „Пошли, пошли меня к братьям моим, Господи, образумлю я их, скажу им, уродам, всю цену их нынешней жизни...“ – рука старика была простерта к группе смеющихся и беззаботно пьющих. Ничего они не слышали, кроме своего смеха, ничего не видели, кроме кубков в своих руках, наполненных ничего не стоящим сокровищем.

– Нет, – звучало сейчас громовым голосом в маминых ушах, – коли, не слушают Моих слов, коли не верят им, то и мертвые придут – не поверят.

– Да ведь не знала я, Господи, – пролепетала мама.

И тут так окатило ее из смотрящих на нее глаз... И сразу прямо пронзило в ее сознании, что если она сейчас хоть что-нибудь произнесет, хоть даже попытку сделает мысленную о каком-то оправдании...

И мама просто заплакала. Если бы сейчас ее видел Алеша, то ему показалось бы, что та тетя, которая одна из всей оравы орущих стояла на коленях и прижимала к себе; рыдая, своего убитого, очень похожа на его маму в этот момент: и плач такой же и на коленях также стоит.

Папа же вконец потерялся от вида того, что происходило сейчас с мамой.

– Да что в конце концов с тобой?!

– Где Алеша?! – мама вскочила на ноги.

– Так на улице, где ж еще? Ты ж сама...

Мама бросилась к входной двери.

– Стой! Ты ж голая!

Мама метнулась в ванную, схватила первое, что попалось в руку, а попалась ночная рубашка, вдернулась в нее и выскочила из квартиры. Папа даже ойкнуть не успел.

Алешин путь к небу пересекала проезжая часть широкого проспекта. Свора порыкивающих, нетерпеливых машин ждала себе зеленого сигнала, чтобы ринуться вперед навстречу смеху и наполненным кубкам с прокисшим сокровищем. Сквозь стену дождя они не видели маленькой фигурки, уже готовой переступить разделяющий барьер. Схваченный сзади Алеша сразу понял, что обхватившие его руки – это мамины руки.

– Что ты, Алешенька, милый мой, куда ты, – мимо неслась уже рычащая свора. – Здесь я, здесь, мой миленький... И братик наш тут, вот он, вот он, дай ручку сюда, вот, щупай, слышишь, – и мама так радостно засмеялась сквозь плач, что засмеялся и Алеша.

– Эй, эх... вот ты футы-нуты, да за тобой не угнаться, – рядом опустился на корточки старый врач, – да по дождю, вот ты футы-нуты, с войны так не бегал! А ты, убегаешь, так хоть записку оставляй!.. Вот, что ж ты Мишку-то своего бросил, вот он, на... эх... и валидол забыл с вами.

Небывалый ливень падал с небес на трех сидящих на корточках людей, которые смеялись странным смехом и не собирались никуда бежать от падающей сверху воды, потому что это была не вода, а слезы радости празднующих Небес.

Николин день, 1997 г.

Янки при дворе короля Артура

Мы попытались представить себе, как современные сценаристы и режиссёры поставили бы... что же ещё не успели испортить?.. вот, хотя бы М. Твена.

(по мотивам повести М. Твена)

ПРОЛОГ

На фоне средневекового замка Мерлин (арт. А. Джигарханян) в мантии и колпаке, усыпанном звёздами, поет куплеты. Затемнение.

1-Я СЕРИЯ

Современный крупный город: небоскрёбы, бары, реклама. В автомобиле едет Янки (арт. А. Миронов). Музыка, титры. Лаборатория (в понимании кинорежиссёра): булькают разноцветные жидкости в колбах, мигают лампочки. Обязательно включён лазер (направлен в стену). Периодически что-нибудь взрывается. Молодые бородатые учёные с интересом разбираются в схеме детекторного радиоприёмника. Посреди комнаты стоит сооружение из пылесоса "Урал", автодоилки "Ёлочка" и снегохода "Буран" со множеством тумблеров, рычажков и рубильников. Телезрителю сразу ясно, что перед ним машина времени. Для полной ясности учёный в белом халате (арт. А. Джигарханян) рассказывает вошедшему Янки, как он изобрёл это устройство. Говорит он всю первую серию... Звонок. С криками "файв о'клок!" учёные, лаборанты и секретарша выбегают из лаборатории. Янки, оставшись один, естественно, щёлкает рычажками. Раздаётся очередной взрыв, и под "космическую" музыку он исчезает. Вбегает взволнованный учёный и, взяв из угла банджо, поёт голосом М. Боярского песню об ответственности, учёного перед обществом.

2-Я СЕРИЯ

Под деревом лежит Янки. Вокруг поют, танцуют и собирают урожай поселяне и поселянки (артисты московских театров). На белом коне подъезжает Ланселот в рыцарских доспехах. Он поднимает забрало, и обрадованный зритель узнаёт А. Ширвиндта. "Сэр?" - спрашивает Ланселот. "Сэр!" - отвечает Янки. Достигнув полного взаимопонимания, Янки и Ланселот на белом коне едут ко двору короля Артура. Затемнение. Современная лаборатория. Бородатые ученые собираются на поиски Янки. Сложив огромный рюкзак, они надевают его на самого маленького и пожилого участника экспедиции (арт. З. Гердт). Несчастный сгибается под тяжестью, все (кроме телезрителей) долго смеются. Экспедиция, в которую, понятно, входит блондинка-секретарша (арт. Н. Белохвостикова) под "космическую" музыку исчезает в прошлом. Затемнение. Под тем же деревом на экспедицию нападают странствующие рьцари (артисты московских театров). После продолжительной весёлой драки (трупов заколотых - 3, падений в озеро - 7, падающих штанов - 12) связанных учёных продают туркам на галеры. Секретарша спаслась, замаскировавшись под статую девушки с веслом, и поёт голосом А. Пугачёвой грустную песню. Наплыв. Затемнение.