Татьянин день. Иван Шувалов
Шрифт:
А следом за ними в первостатейные скульпторы выйдет и Федот Шубин.
Отрок этот придёт в Петербург из тех же Холмогор, откуда за много лет до него и великий помор Ломоносов. И окажется он сыном того Ивана Афанасьевича Шубного, простого рыбака, который первым когда-то стал учить грамоте Михаила Васильевича и подарил ему, пытливому ученику, свой кафтан.
Так же с рыбным обозом прибыл в северную столицу в 1761 году и восемнадцатилетний Федот. В котомке у него — вместе с сухарями на дорожку — узелок плашек из мамонтовой кости и полдюжины моржовых клыков. Тут же и весь незатейливый косторезный инструмент — пилка, сверла,
Взглянул Михаил Васильевич на дело ловких рук молодого костореза и ахнул от удовольствия:
— Это же чудо чудесное! Сегодня же буду у Шувалова Ивана Ивановича и покажу ему твоё искусство.
Глянул Шувалов на костяное кружево и вынес решение:
— С нового учебного года определим сего искусного костореза в класс ваяния. А пока пристрою я его поближе к себе, чтобы малец смог себя содержать.
Так определён был Федот в дворцовые истопники, а по осени о нём в приказе по Академии художеств было обозначено, что принятой в число учеников. Только почему-то не Шубным, а Шубиным его записали.
Иван Иванович, став и куратором Академии, с первых дней повелел «каждого месяца в последней неделе всегда быть конкурсу в собрании всех господ профессоров, и кто из студентов и учеников оказали себя лучшими, о том подносить мне обстоятельным списком».
Шубин выходил всегда на первое место, а пред выпуском уже имел две серебряные и одну золотую медаль.
Всё, что выходило из рук Федота, было ярко, талантливо и, главным образом, поражало и свежестью решения, и неожиданным выбором темы.
Как-то в классах пришло ему на ум вылепить две статуэтки — «Валдайку с баранками» и «Орешницу с орехами».
На академической выставке, куда их поставили, Федот долго боялся появиться собственною персоною — стоял в расстройстве чувств за дверью. К тому же профессор Жилле, высокий, в кафтане из чёрного бархата, считавший Федота лучшим учеником, тем не менее его предостерёг:
— Ваши статуэтки преотменно удачны. Но вряд ли кому заблагорассудится их приобрести. Такие вещицы, увы, не в моде. Например, у нас, во Франции, вряд ли ваши изваяния удовлетворили бы вкусы изысканной публики.
«А я не для вас, французов, леплю свои модели», — хотелось ответить Шубину, но он смолчал, поскольку в этот момент к нему подошёл директор с голубоглазой девочкой-подростком.
— Моя младшая сестра, — сказал, — посмотрела все студенческие работы и пристала ко мне: купи мне эту самую торговку кренделями. Ваша работа, господин Шубин?
— Моя, — потупился Федот и почувствовал, как даже уши у него запылали.
— Так мы купим бараночницу у вас, господин студент, — подошла к нему милая девушка. — Вы не откажете мне?
Шубин быстро вошёл в зал и вскоре вернулся со своей статуэткой.
— Дарю её вам...
Пройдёт немало времени, и бывший студент, вернувшийся домой из-за границы, вскоре сделает предложение этой милой ценительнице его «Валдайки с баранками», и Вера Филипповна Кокоринова станет его женой.
Но пока ещё Федот Шубин в Риме. И они с бывшим куратором Академии стоят перед шедеврами Микеланджело и Рафаэля, не в силах оторвать взоры от их творений.
— Сколько бы я ни смотрел на сии фрески, не могу убедить себя в том, что они
созданы кистью, а не стекою скульптора, — так они все рельефны, — произнёс Шубин.— Что ж говорить о собственно скульптурных изваяниях! — подхватил Шувалов. — Мрамор — словно живая человеческая плоть, где, кажется, пульсирует каждая жилка, и, только дотронься рукою, ощутишь теплоту тела.
— Такое же чувство и у меня, художника, — согласился Шубин. — Не случайно скульптура у древних в античные времена часто помещалась прямо под открытым небом, в садах. Изваяние гляделось как продолжение самой природы. Представьте: в саду у старых кипарисов играет фонтан, плющ обвивает обломки саркофагов, лепестки розы опускаются на складки платья женщины-изваяния. И мрамор оживает: вот-вот изваянная Венера поведёт плечом, сделает шаг-другой и соединится с находящимися здесь же, в саду, живыми людьми... Как жаль, что и отсюда, из Рима, мне суждено вскоре уезжать!
Шувалов приблизился к художнику и взял его под руку:
— А знаете, Федот Иванович, я вас не отпущу.
— Это как — сделаете меня своим пленником? — удивился Шубин. — Знаете, какой нагоняй дадут мне Кокоринов и его сиятельство Бецкой, значащийся заместо вас куратором нашего храма искусств?
— Я им отпишу, что оставил вас здесь именно в интересах сего храма трёх художеств. Мысль одна интересная у меня возникла: сделать слепки со всех великих античных изваяний и отослать их в Петербург, чтобы по ним учились художеству студенты нашей Академии.
— Да кто ж сие разрешит? — не скрыл изумления Шубин. — Здесь всё — собственность Ватикана, владения Папы. Никогда и никому Папы не разрешали делать копии с шедевров!
— Да, некоторое время назад о сём позволении у Папы Климента Четырнадцатого просил Саксонский король. Однако не получил разрешения. Но нам, русским, он пошёл навстречу.
— Папа разрешил? И именно вам? Но это, на мой взгляд, исключительно из уважения к вашему высокопревосходительству. Ведь вы вместе с австрийским императором Иосифом Вторым специально были приглашены на выборы Папы, а затем он, Климент Четырнадцатый, не раз оказывал вам особые знаки внимания.
— Не знаю, чем я заслужил милость его преосвященства, но в результате выиграет наша Академия в Петербурге, — поборов смущение, произнёс Шувалов. — Однако есть у меня и другая мечта: создать здесь, под небом Италии, нашу Российскую Академию искусств, в которую можно было бы посылать всех, успешно закончивших обучение в нашей стране. Но сие решить может лишь её императорское величество. Да ещё ежели господин Бецкой найдёт это зело нужным и похвальным: не его же мысль — вот беда. А я готов сделать так, чтобы сие не от меня, а от него или ещё от кого угодно бы исходило. Я ведь не за славою гонюсь, как вам известно.
— Поражаюсь вашему великодушию, дорогой Иван Иванович. Сие действительно неоценимая польза — учиться художествам здесь, под италийским небом. Какими бы сочными стали краски наших живописцев и каким живым и тёплым — мрамор... Кстати, а в чём вы видите мою роль? В выборе слепков?
— Именно в этом, милейший Федот Иванович! Снимать копии я найму здешних мастеров. А вот составить реестр самого необходимого — ваша забота. Затем я полагаю сделать отливки из чугуна, дабы они не раскололись в пути, и всё это отправить к нам в отечество. На Седьмую линию Васильевского острова...