Тавриз туманный

Юношу схватили за ногу и поволокли. Он стонал. Картина эта потрясла меня. Гаджи-Самед-хан, заметивший, какое тяжелое впечатление на меня произвела эта картина, сказал:

– Неделю мы разыскивали этого бездельника. Каждую ночь, проходя мимо сада, он горланил. И что же он пел? Глупости, сложенные во времена Саттар-хана.

Мы поднялись на балкон. Хан был словно чем-то озабочен и то и дело поглядывал в сторону бассейна Я понял, что состояние это вызвано тем, что истязание осталось незаконченным, и без сомнения мой приход помешал довести дело до конца - смерти юноши.

Мы вошли в приемную. Явившиеся на аудиенцию, человек пятьдесят, оставив камышовые трубки кальянов, поднялись с разложенных вокруг стен маленьких тюфячков.

– Господин Абульгасан-бек, - представил меня Гаджи-Самед-хан.
– Лучший друг наш и господина генерального консула Абульгасан-бек - правая рука господина генерала, член семьи его превосходительства.

Эти слова Гаджи-Самед-хана мгновенно изменили выражение лиц, сидевших в приемной. На этих лицах можно было прочесть лесть, подхалимство, низкопоклонство, угодливость, подобострастие...

Головы склонились, обнажились зубы, и в ход пошли фальшивые улыбки, слова и уверения.

– Мы ваши покорные слуги.

– Ваша милость безмерна.

– Мы осчастливлены.

– Вы оказываете нам величайшую честь.

– Вы наш господин.

Пока проявлялись все эти свойственные тавризской аристократии, интеллигенции и купечеству знаки угодливости, я опустился на тюфячок по правую руку Гаджи-Самед-хана. Снова забулькала вода в кальянах и застучали ложки в стаканах. Мне подали папиросы. Я сидел и думал как бы преподнести Гаджи-Самед-хану часы, ибо если сегодня не будут сняты печати, наложенные на имущество Мешади-Кязим-аги, завтра все его товары будут изъяты. Больше часа разговор шел вокруг разных вопросов. На аудиенцию явился и Сардар-Рашид.

– Готовы ли удостоверения для родственников и друзей Абульгасан-бека? обратился к нему Гаджи-Самед-хан.

Сардар, склонившись, доложил:

– Да, готовы и сейчас будут представлены вашему высокопревосходительству.

Почувствовав, что наступил подходящий момент, я заговорил:

– Мешади-Кязим-ага - владелец дома, где проживает ваш покорный слуга. Он является одним из верных сторонников и почитателей вашего превосходительства; в тот день, когда ваше превосходительство изволили вступить в город, он устроил у себя в доме торжественный обед на сто человек: я сам присутствовал на нем. Теперь, как я слышал, его имущество опечатано.

– Эту ошибку следует исправить, - обратясь к Сардар-Рашиду, заметил Гаджи-Самед-хан.
– Мы должны уметь различать своих друзей.

– Ваш покорный слуга не имеет никакого понятия об этом деле, отозвался Сардар-Рашид.
– Махмуд-хан обходит город и опечатывает все, что ему заблагорассудится. Я сам собирался доложить об этом вашему превосходительству.

– Немедленно снимите печать с имущества, а Абульгасан-бека я прошу выразить Мешади-Кязим-аге от моего имени искреннее сожаление.

Сказав это, Гаджи-Самед-хан приложил свою печать на чистый бланк и передал его Сардар-Рашиду.

Спустя полчаса по приказу Сардар-Рашида секретарь принес охранные грамоты и приказ о снятии печатей.

Добившись своей цели, я хотел встать и уйти.

– Торопиться нет нужды, - обратился ко мне Гаджи-Самед-хан - Мы пообедаем вместе.

Он достал из кармана жилета покрытые черной эмалью часы, посмотрел на них и сказал:

– Часы эти очень дороги вашему слуге. Эти часы купил мне во Франции покойный Музаффэр-эддин-шах. Это ценная память. Но они плохо работают, а отдать их в руки мастера мне не хочется.

Желая воспользоваться удобным случаем, я сказал:

– Лучше, если его превосходительство будет хранить дар покойного падишаха в своей сокровищнице, а сам будет носить другие. В настоящее время имеются великолепные часы фирмы Мозер. Если бы ваше превосходительство не возражали принять в знак почтения и дружбы скромный дар от одного из своих покорных слуг, я был бы счастлив поднести ему находящиеся при мне весьма ценные часы.

Я вынул часы. При виде украшавших крышку дорогих камней глаза палача запылали. Он с вожделением разглядывал часы, повернув их, прочел выгравированную на обороте надпись и повернулся ко мне.

– Если уважаемый господин изволит дать нам это звание, мы с большим удовольствием примем его.

Сидящие в зале стали поздравлять Гаджи-Самед-хана. Сцена угодливости и лести возобновилась. Часы переходили из рук в руки и, обойдя всех, они вернулись к Гаджи-Самед-хану.

– Уважаемый Абульгасан-бек! А можно ли сейчас приобрести подобные часы?
– спросил Этимауддовле.

– Нет, - ответил я, - часы эти полтора месяца тому назад были заказаны мной в Берлине для его превосходительства.

Гаджи-Самед-хан, которому очень понравились мои слова, сказал:

– А за это мы будем называть вас не Абульгасан-беком, а Абульгасан-ханом, - сказал он и тут же приказал выдать об этом приказ.

Когда, поднявшись вместе, мы собрались перейти в столовую, вошел Махмуд-хан.

– Пришел Гаджи-Мир-Мухаммед-ага, он хочет видеть ваше превосходительство, - доложил Махмуд-хан.

– Пусть пожалует, - недовольным тоном буркнул Самед-хан.

Гаджи-Мир-Мухаммед вошел; с разрешения Гаджи-Самед-хана он сел и, вытянув шею, начал раскланиваться с присутствующими. Он несколько раз поднимался и опускался, наклонял голову то вправо, то влево, вверх и вниз. Затем принялся за поставленный перед ним чай и кальян.

Я заметил, как, достав из бокового кармана какую-то бумагу, он передал ее Гаджи-Самед-хану, а тот, не дочитав до конца, вспыхнул. Глаза его налились кровью, казалось, они сейчас выскочат из орбит.

– Да покарают тебя святые предки, - заорал он, бросив яростный, негодующий взгляд на Мир-Мухаммеда.
– Ты хочешь вздернуть на виселицу все население Тавриза? Довольно! Клянусь своей головой, я не посмотрю на то, что ты потомок пророка, и прикажу раньше всех вздернуть тебя самого. Прочь с моих глаз! Не смей больше переступать порога этого сада. Бесстыдник, как будто у нас в Тавризе нет иных дел, кроме как заниматься удушением людей.

Ни одни из присутствующих не успел заметить, как и когда выскользнул из комнаты Гаджи-Мир-Мухаммед.

Столовая помещалась в небольшой комнате. До начала обеда была подана вода для омовения рук.

Внесли круглые серебряные подносы с яствами. Не взирая на царящий в Тавризе голод, к обеду было подано до пятидесяти различных блюд. Сюда не входили дессерт и многочисленные сорта лакомств и приправ. Сидящие одним глазом поглядывали на Гаджи-Самед-хана, другие пожирали расставленные перед ними роскошные блюда, так как по обычаю никто не осмеливался протянуть руку к еде, пока не начнет хозяин, а он продолжал со мной беседу о дружеских отношениях между ним и царским консулом, о счастье и благополучии, ожидающем Иран от покровительства русского императора.