Тавриз туманный
Шрифт:
– Бисмиллах!
– наконец произнес Гаджи-Самед-хан.
Сидящие вокруг скатерти набросились на плов. Пальцы усиленно заработали, выбирая куски мяса и курятины.
РАФИ-ЗАДЕ И ШУМШАД-ХАНУМ
Выйдя от Гаджи-Самед-хана я отправился к Нине, рассказал ей о своем пребывании у Гаджи-Самед-хана, и она одобрила мои действия.
Послал Тахмину-ханум к Гасану-аге и Тутунчи-оглы с просьбой прийти ко мне, сам же решил прилечь на часок, но отдохнуть не удалось. Меджид забрался ко мне на кушетку и начал рассказывать сказку о лисице и петухе.
Пришли и дочери Тахмины-ханум, Тохве и Санубэр.
Я поднялся и сел на кушетку. Меджид, перестав рассказывать сказку, уже изображал Саттар-хана. Белого коня ему заменяла камышовая палочка. Посреди комнаты он построил баррикаду. За маленьким сундуком были размещены игрушки, изображающие карадагскую конницу. Обнажив меч, он ринулся в атаку и, разбросав игрушки, рассеял воображаемого неприятеля.
Поймав малютку, я прижал его к груди и, гладя его кудри, спросил:
– Как тебя звать?
– Саттар-хан.
– Кто ты такой?
– Меджаиб*.
______________ * Исковерканное ребенком слово мюджахид - борец за идею.
– Чей ты сын?
– Мамин.
– А кто твоя мама?
– Мама.
– А как ее зовут?
– Мама.
– Покажи ее.
– Видишь, вот несет тарелки. Разве ты еще не знаешь моей мамочки?
Нина смотрела на нас. Она протянула к ребенку руки, и он, вырвавшись от меня, кинулся в ее объятия.
– Что если бы тебя не было, кто бы утешал и радовал меня здесь? сказала Нина, целуя его.
Слова эти сильно подействовали и на меня. Между нами на эту тему произошел бы большой разговор, если бы в этот момент не вернулась Тахмина-ханум, сообщившая, что выполнила мое поручение. Предупредив Нину о предстоящем заседании у меня дома, я распрощался и вышел.
Наступал вечер. Многие торговцы закрывали лавки и спешили домой. По улицам в разных направлениях бежали белые ослы, на которых возвращались домой купцы, живущие в отдаленных кварталах. Я еще располагал временем, поэтому зашел в парикмахерскую Гасан-хана побриться. Там было довольно многолюдно. Кого-то били. Слышались брань и мольба о пощаде.
– ...Съел, вместе с отцом, с матерью, со всеми предками... Пусть проклятие падает на моего отца, на мою мать... Довольно, не бейте, хватит! Негодяи... Отстаньте...
Голос этот принадлежал "проклинателю" Мешади-Мухаммеду. Били его парикмахер Гасан-хан и его ученики.
– Собачий сын, ты так обнаглел, что осыпаешь проклятиями и его высокопревосходительство Гаджи-Самед-хана, - приговаривал парикмахер, награждая его пинками.
Это было странно слышать. Никто не поверил бы тому, что Мешади-Мухаммед мог осмелиться проклинать Гаджи-Самед-хана.
– Собачий сын, разве ты не знаешь, что и Гаджи-Самед-хан бреет лицо? Какое же ты имеешь право проклинать тех, кто бреется?
– еще раз пнув его ногой, заорал Гасан-хан.
Оказывается "проклинатель" Мешади-Мухаммед ежедневно получал от Гасан-хана по одному крану. За это он обязался не торчать у парикмахерской и не осыпать проклятиями клиентов Гасан-хана. Наконец, парикмахеру надоело платить эту дань, и он объявил, что больше денег не даст. Тогда "проклинатель", с раннего утра став
у дверей парикмахерской, своими проклятиями по адресу бреющихся не давал никому войти побриться, и парикмахерскую неделями никто не посещал.В этот день в связи с назначением его брата Хасан-хана личным парикмахером Гаджи-Самед-хана, Гасан-хан, осмелев, решил отомстить "проклинателю".
Посетители с трудом вырвали Мешади-Мухаммеда из рук разъяренного парикмахера. Скуля и охая, он вышел из парикмахерской и отойдя немного, воскликнул.
– Проклятие видевшим!
– и скрылся с глаз.
– Я вернулся к себе. Темнело. В доме только что начали зажигать лампы.
Сидя за столом, товарищ Алекпер писал письмо в Джульфу Гусейн-Ами-ага, набивая трубку, ковырял ее стальной спицей. Сария-хала заваривала чай, Мешади-Кязим-ага дремал, сидя на том же самом месте.
Раскрыв глаза и увидев меня, он хотел привстать, но я, опустив руку ему на плечо, усадил его на место.
Он снизу вверх посмотрел на меня и оказал:
– Простите! Утром я рассердил вас. Пусть все мое достояние погибает во имя революции, лишь бы ни один волосок не упал с вашей головы. Пусть заберут и склады и амбары, но то, что утром вы ушли не выпив чаю, меня очень огорчило. Видя меня озабоченным, не думайте ничего дурного. По правде говоря, я иногда вспоминаю детей, и мне становится не по себе...
– Повторяю, пусть другие терпят из-за конституции убытки - вам она принесет только прибыль, - ответил я.
Мешади-Кязим-ага с большим нетерпением ждал, что я скажу дальше. Он с тревогой следил за каждым моим движением и, когда я протянул руку к боковому карману, он вздрогнул
– Возьмите, - сказал я - Идите и отдайте базарному старшине. Это приказ Гаджи-Самед-хана, согласно которому старшина снимет печати и вернет вам ваши амбары и склады
Мешади-Кязим-ага сначала не поверил моим словам, но, увидев печать Гаджи-Самед-хана, он быстро вскочил с места и, бросившись к дверям, скрылся.
Было 9 часов. Пришли Тутунчи-оглы и Гасан-ага. Вскоре вернулся Мешади-Кязим-ага, радостный и довольный.
Заседание еще не начиналось. Написав на русском языке письмо, я протянул его Мешади-Кязим-аге.
– Завтра пойдете в консульство и дадите это консулу.
– Что это?
– Здесь я хвалю вас консулу.
– Зачем?
– Затем, чтоб дать вам заработать.
– Откуда?
– спросил он, широко раскрывая загоревшиеся жадностью глаза
– Вы отправитесь к консулу, - сказал я.
– В настоящее время на снабжении русской армии работает много купцов, но в дальнейшем это будет проходить под вашим непосредственным руководством. Вы сможете давать поручения, кому вам угодно
– Правда?
– Правда.
– Нельзя ли пойти сейчас? А то вдруг до завтрашнего утра кто-нибудь опередит меня?
– Сядьте. Торопиться не к чему. Никому другому не дадут. Вы снова заработаете миллионы.
Я собирался уже открыть заседание, как принесли письмо мисс Ганы. Письмо было коротенькое.
"Абульгасан-бек! Очень хочу срочно видеть вас по личному делу.
Любящая вас Ганна."
Я ей также коротко ответил.
"Дорогой друг Ганна! В половине одиннадцатого ночи,