Тавриз туманный

– Вы художник?
– спросил я его.

– Нет, сударь, я поэт.

– Как вас зовут?

– Мирза-Давер.

– А псевдоним?

– Бина. В Тавризе каждый знает вашего покорного слугу

– Прекрасно, я рад встретить в Тавризе поэта, но жаль, что не знаком с вашими произведениями.

– А вы читаете по-фарсидски?

– Свободно. Почему же вы, азербайджанец, пишете по-фарсидски?

– Стихи на азербайджанском не пользуются успехом. Уж так у нас принято Что поделаешь, государственный язык.

– Вы писали посвящение нашим дамам?

– Да, но я еще не успел закончить

– Много времени понадобится вам для этого?

– Нет, минут пять-шесть.

– Куда мы едем?
– обратился я тогда к Нине и Ольге.

– За покупками в магазин, - ответили они

– Это - поэт, - сказал я, указав на Мирзу-Давера.
– Он посвятил вам стихи, и ему нужно несколько минут, чтобы закончить их

Девушкам это понравилось, и они протянули поэту руки. Тот весь преобразился, не зная, куда деваться от радости. Он сопровождал нас до самого магазина, у которого стал прощаться.

– Не дадите ли вы мне эти стихи?
– сказал я - Дамы интересуются ими. Кстати, которой из дам они посвящены?

– Той, что с родинкой на верхней губе.

Когда поэт, протянув мне стихи, хотел удалиться, я вложил в его руку двадцать пять рублей.

– Быть может, мы еще увидимся.

В один миг его окружила толпа. Он был вне себя от счастья, так как ни один тавризский поэт еще не получал такого гонорара за свое стихотворение; посвящения и оды купцам и дворянам не вознаграждались больше, чем одним туманом.

Газелла Мирзы-Давера Бина, посвященная Нине, хотя и написанная наспех, была очень недурна.

Я перевел ее Нине, которая была очень польщена и жалела, что отпустила Мирзу-Давера без награды.

Газелла Мирзы-Давера была написана по всем требованиям старой классической школы.

– Его образы красивы и свежи, - сказала она.
– Подобные сравнения в восточных стихах я встречаю впервые.

– Это не более, как подражание классическим образам. Что же ты скажешь, когда познакомишься с фарсидской классической поэзией?

– Германия, что гордится своей новейшей литературой, очень сильно интересуется классической поэзией Востока. Недавно мне попалось стихотворение современного немецкого поэта, у которого почти повторяются те же образы, что в этой газелле. Вот послушайте:

"Хотел бы птицей стать, чтобы опуститься на розу, цветущую у твоих окон. Хотел бы соловьем я стать, чтоб, пенью моему внимая, наслаждалась ты. Хотел бы горстью праха стать, чтоб по нему нога твоя ступала".

– Мы еще будем иметь случай подробнее поговорить об этом, - сказал я. Ювелирный магазин не совсем подходящее место для таких бесед. Отложим эту тему. Скажите лучше, что вам здесь нужно?

– Сегодня торжественный банкет. На нем будут все иностранные консулы, объяснила Нина, - Ольга готовится принять в нем участие, но у нее нет подходящих серег. Мы пришли выбрать сережки.

– Вы знаете толк в драгоценных камнях, - добавила Ольга - Это ваша специальность. Прошу вас выбрать мне пару хороших серег.

– Как жаль, что из-за этих событий мы временно приостановили торговые операции и наши товары сейчас в пути. Пока они прибудут, мы выберем что-нибудь здесь, и, если надо будет, после заменим. Для Нины мы получим заказанные в Италии особенные серьги. Там найдутся и достойные вас ценные вещички.

Ольга, тронутая моим вниманием, пожала мне руку и поблагодарила.

– Для ханум требуются изысканные серьги. Хорошо, если они будут итальянской работы, - сказал я хозяину магазина.

– Есть, есть!
– ответил тот и достал пару великолепных серег.

– Дайте еще пару таких же.

– Нет, нет, не надо, - запротестовала Нина.
– Ты же знаешь, что у меня есть серьги.

– Это ничего не значит, - возразил я.
– Пусть на банкете у вас будут одинаковые серьги.

– Какой любезный!
– проговорила Ольга.
– Неужели ты не считаешь себя счастливой, Нина?

– Я счастлива!
– ответила Нина.

Ольга справилась о цене.

– Последняя цена за обе пары три тысячи рублей русскими деньгами, ответил хозяин.

– Ой-ой-ой!
– воскликнула Ольга.
– Вот так "дешево!" Отец дал мне всего триста рублей.

– Подождите, ханум!
– остановил я Ольгу, которая уже направилась было к выходу, и я сделал знак хозяину завернуть обе пары.

– Это должно остаться на память о нашем добром знакомстве, - сказал я.

Расплатившись с хозяином, я передал серьги девушкам, которые не знали, как благодарить меня. Особенно была взволнована Ольга. Она до самого экипажа продолжала благодарить меня.

Я проводил их до самого консульства. Ольга настойчиво приглашала меня зайти к ним, но я отказался: какой смысл было идти к ним днем?

– Вечером я пришлю за вами экипаж, - сказала Ольга, прощаясь у дверей.

Меня очень интересовало, пригласит ли меня консул на банкет, и правда ли, как обещала его дочь, за мной будет прислан фаэтон?

Я не верил этому. Я знал, что консул с большим уважением относится к Нине, но считал маловероятным, чтобы он пригласил простого купца на банкет, устраиваемый в честь генерал-губернатора.

Я только что вернулся домой, когда послышался цокот лошадиных копыт о мостовую, и мне показалось, что у ворот дома остановился фаэтон. Через несколько минут появился слуга консула и передал мне письмо.

"Уважаемый Абульгасан-бек! Прошу Вас пожаловать на банкет, устраиваемый в честь его превосходительства Гаджи-Самед-хана".

Я понял, что поднесенный дочери консула подарок не остался без оценки.

Как мне ни хотелось быть на этом банкете, но я чувствовал, что сидеть там лицом к лицу с убийцами тавризских революционеров будет мне очень тяжело.

В консульстве я встретил Нину и Ольгу еще на балконе, вместе с ними вошел в зал и был весьма тепло встречен консулом и его супругой Анной Семеновной.

Консул представил меня гостям как близкого его семье человека. Среди многих кровавых рук мне пришлось пожать и ту, что подписывала смертные приговоры тавризским революционерам - руку председателя военно-полевого суда. Гости продолжали еще прибывать. Среди них были и такие, что, соблюдая старинный иранский обычай, считали за честь появляться последними, заставляя при этом все общество, поднявшись на ноги, приветствовать их.