Тавриз туманный

В зале присутствовало несколько мусульман. Дашнаки окружили их исключительным вниманием, всячески стараясь угодить им. Кстати сказать, несмотря на разную религию и фанатизм, между реакционными слоями тавризских мусульман и армян всегда существовала тесная дружба. Саркис Тураджиян, организатор банкета и тамада, подняв бокал, обратился к присутствующим:

– Господа! На сегодняшний банкет мы должны были пригласить наших друзей-мусульман, которые всегда делят с нами и горе и радость. Но, к величайшему сожалению, мы упустили это из виду. Уважаемые господа Абас-хан, Ашум-ага, Гусейн-Бала, Теймур-ага сами пожаловали на наш вечер, помогли нам исправить эту ошибку. Я говорю от имени всех, кто собрался здесь сегодня: она осчастливили нас своим присутствием! Я поднимаю этот бокал за наших дорогих друзей, за наших соседей.

Сидящие поодаль кивали Абас-хану, те, кто был ближе, приподнимались, чтобы чокнуться с ним. Слышались голоса:

– За таких мусульман мы готовы жизнь отдать!

– За добрых молодцев и сердца не жалко!

– Братья до гроба!

– Да будут счастливы наши соседи во славу грядущих поколений!

– Теймур-агу люблю, как родного сына моей матери!

– Кто посмеет разлучить нас с Ашум-агой?

Послышались имена Саттар-хана, Багир-хана, Гусейн-Багбани и других героев азербайджанской революции. Но тамада Саркис Тураджиян не зевал: по его знаку разговор был переведен в другое русло.

Абас-хан, сидевший в кругу таких же головорезов, как а он сам, был в экстазе. Низко наклонившись к сидящей рядом с ним девушке, он спросил:

– Как величать красавицу?

Она не поняла вопроса, хотя немного говорила по-азербайджански, и, сняв с шеи шелковый шарф, ответила.

– Вы правы, к чему шарф в такой духоте?
– и она положила его на колени.

Ашум-ага догадался, что девушка не поняла Абас-хана, и принялся объяснять:

– Господин хан изволил спросить, как зовут барышню?

– Ах, извините, я не поняла сразу. Мое имя Сусанна, - и она начала смущенно поправлять волосы.

Как всегда случалось в присутствии молодой привлекательной женщины, Абас-хан загорался вдохновением. Он достал блокнот и задумался в ожидании музы. Все взоры обратились к нему Его причуды были известны всем. Он не торопился. Мечтательно глядя в потолок, он посидел несколько минут, потом выпил залпом две рюмки водки и, обращаясь к Сусанне, заговорил нараспев:

Налей, виночерпий, вина, пусть чаша пойдет по рукам.

Пускай освещают чертог свеча и вино, и мугам

А трезвенник пусть помолчит - к чему нам его болтовня!

Докучные мысли свои пусть шепчет бесплотным богам.

Святоша подумай ты сам- судьба от рожденья зачем

Вручила мечети тебя, а нас отдала кабакам?

Когда бы увидеть ты смог, хоть родинку милой моей.

Священные четки свои ты бросил бы к стройным ногам.

Когда он умолк, в зале раздался гром рукоплесканий. Тосты за здоровье Абас-хана раздавались со всех сторон. В шуме и суматохе никто не обратил внимания на вошедших в этот момент молодых армян. Их было человек пять, они медленно двигались между столиками, будто отыскивая себе место и внимательно вглядываясь в лица пирующих. Их никто не знал, поэтому ни с одного столика не последовало приглашения составить компанию. Они разместились по одному в каждом углу. Немного спустя в зал вошел еще один незнакомец и подал записку Лилавали-Ашум-аге. Тот показал ее товарищам и вместе с Теймур-агой вышел. За столиком остались Абас-хан-Бенки и Молла Гусейн Зейнаб-оглы. Они ухаживали за Сусанной, наперебой предлагали ей разные кушанья, которыми был уставлен стол, усердно подливали вина. Неожиданно, покрывая общий гул, резко прозвучало отрывистое восклицание:

– Руки вверх!

Опустив впопыхах бокалы, все изумленно начали оглядываться. Пять человек, которые вошли в зал раньше, стояли с маузерами и гранатами. Медленно, неохотно руки потянулись кверху. Вошло еще несколько вооруженных людей. Они начали отбирать у дашнаков оружие, а потом обратились к добровольцам:

– Сдайте военные билеты!

Собрав у всех документы, они порвали их в клочки. Один из них угрожающим тоном приказал:

– Немедленно разойдитесь по домам! Запомните: добровольцы, записавшиеся в армию Андроника, ввергнут в несчастье свою семью. Если вы уедете в Хой, ваши семьи ожидает верная гибель!

Перепуганные добровольцы ринулись к выходу. Они были счастливы, что дешево отделались.

Неизвестные связали руки всем дашнакам и обратились к Абас-хану:

– Ваши товарищи ожидают вас на улице. Мы разрешили им приехать с условием, чтобы они не вмешивались в нашу операцию. Можете идти к ним.

Абас-хан и его друзья вышли.

Весть о случившемся с быстротой молнии распространилась по всему Тавризу. Утром сборный пункт добровольцев оказался разгромленным. Двери были взломаны, кровавые лозунги содраны со стен и изорваны в клочья.

Под портретом Андроника-паши была приклеена бумага с надписью:

"Убери свою кровавую руку от тавризских армян! Будь проклят ты и те, кто вовлек тебя в кровавое дело!"

Представитель Андроника-паши был избит в кровь. На теле его не осталось, как говорится, живого места. На улице не видно было ни одного вооруженного дашнака. Говорили, что многие из них покинули город.

НОВЫЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Последние дни я выходил из дому рано утром и возвращался к ночи. Партийные совещания проводились в разных местах, подчас так далеко от моего дома, что я и вовсе не приходил ночевать.

Случалось, что я уходил, не поговорив с Ниной и не спросив, что ей нужно, даже не попрощавшись с ней.

Нина и Мешади-Кязим-ага заподозрили меня в том, что я гуляю и развлекаюсь на банкетах, и поговаривали в мое отсутствие, как изменился мой характер. Наконец, сегодня они решили все это высказать мне в лицо. Боясь, что я опять ускользну из дому, ни с кем не поговорив, они оба встали чуть свет. Я тоже проснулся рано.

На столе кипел самовар. Выйдя в коридор, чтобы разбудить Алекпера, я встретил Мешади-Кязим-агу. Завидев меня, он, по обыкновению, сдержанно, почти не разжимая губ, улыбнулся и вместо приветствия задал мне вопрос:

– Видать, ты опять куда-то собрался?

Тон у него был подозрительный, и я сразу учуял неладное. Я знал, что Нина, никогда не показывающая мне своего недовольства, часто жалуется Мешади-Кязим-аге. В его сердце, как в тайной кладовой, хранились жалобы Нины на меня за все время нашей совместной жизни. Я не осуждал ее за это, ведь женщины, как правило, кому-нибудь поверяют тайны, делятся своими переживаниями. Как бы хорошо ни жила женщина, она все равно найдет, о чем горевать. Ее сердце подобно микроскопу, во много раз увеличивающему достоинства и недостатки мужчины. Часто те, кому женщина изливает душу, усугубляют ее подозрения, подливают масла в огонь. Так было и у Мешади-Кязим-аги с Ниной.

Сейчас он стоял передо мной, потирая руки, оглядываясь но сторонам и всем своим видом давая мне понять, что с нетерпением ждет ответа. Я чувствовал, что он "заварил кашу" против меня. Я задумался, подбирая ответ.

– Нет, сегодня я никуда не собираюсь, - наконец, сказал я.
– Иду звать Алекпера к чаю. Буду вам очень обязан, если вы придете тоже.

– И мне хочется быть с вами. Сказать правду, я соскучился. Посидим, потолкуем о том, что творится на свете.

С этими словами мы вошли в столовую. Через несколько минут появился Алекпер. Следом за ним Салма - жена дяди Гусейн-Али принесла кальян. У нас в доме уже все знали, что после чая он любит покурить. Потом вошла Тахмина-ханум с Меджидом Нина вбежала под предлогом, что надо одеть ребенку теплую куртку. Женщины не обращали на меня никакого внимания, вели себя так, будто меня нет в комнате. Они обращались только к Алекперу, спрашивали о его здоровье, были с ним очень любезны...