Тайбола

Поют и щебечут птицы. Пережив суровую зиму, они радуются наступающему теплу, свету и солнцу.

У Трофимыча чудесное настроение. За спиной старика в такт шагам покачивается добытый в силки увесистый глухарь. О такой добыче и мечтал старый охотник, лежа на кровати во время недуга. И вот мечта осуществилась.

Трофимычу здорово повезло. Внук Андрей за всю весну не добыл и рябчика. И перед отъездом сказал деду:

— Что же, дедусь, придется тебе запустить силки-то, раз я улетаю в город учиться на тракториста.

Дул свежий устойчивый восточный ветер, обдавая морщинистое лицо старика. Деревья глухо шумели, постукивая голыми ветками. Жадно вдыхая пахнущий сосновой серой воздух, охотник поодвигался от силка к силку, одобрительно оглядывая их: «Правильно поставлены силки внуком».

Вспомнил Трофимыч, как они с другом Аркадием, еще будучи учениками начальной школы, каждую весну и осень ловили тетеру в силки. Не было случая, чтоб возвращались без добычи. Бегали в лес утром до занятий в школе и по две-три тетеры ежедневно приносили домой. Тетеревов и глухарей в то время было больше, чем теперь ворон. А лес-то какой стоял! Сосны как свечки.

Трофимыч обвел взглядом оголенные пни вырубки, и сердце его сжалось от боли. Раньше так не рубили, чтоб подчистую. Бесхозяйственно стали жить люди.

Зачем, скажи на милость, потребовалась через все болото канава? Что толку в сухом болоте? Раньше-то на этом месте сельчане одной морошки по бочке заготовляли. А черники, голубики, клюквы столько было! Опять же по островам — грибы. И деревня — вот она рядом, хоть дважды в день за деликатесами ходи. Но сейчас сухо летом на болоте, и ягоды исчезли. Не стало поблизости и дичи.

Утопая сапогами во влажном, мягком мхе, Трофимыч бесшумно подошел к разлившемуся ручью Гремучему, оправдывавшему свое название музыкой снежного водопада.

— Ишь ты как разлился! Разуваться надобно, — недовольно бормотал себе под нос старик, спускаясь с пригорка. — Сапоги хоть и резиновые, да голяшками зачерпну — глубоковато.

Сняв один сапог, старик опустил в ручей босую ногу и тут же отдернул ее назад. От ледяной воды ногу свела судорога. Острая резкая боль отдалась и в пояснице.

— И-эх, проклятущая! — взвыл дед, схватившись рукой за спину.

И тут же услышал, как на противоположной стороне ручья кто-то шумно вздохнул. Вглядевшись, старик увидел около мохнатой ели бурого медведя, разрывавшего муравейник.

Со страху Трофимыч забыл и про боль. Он знал, что с голодным зверем весной шутки плохи. А он без ружья — в момент медведь заломает. Первое, что пришло в голову: надо улизнуть незамеченным от греха подальше. «Проталинами-то я до дома дойду и без сапога, успокаивал себя старик. — Живым бы только остаться!».

Но улизнуть ему не удалось. Бурый медведь с клочьями линявшей шкуры уже подходил вразвалочку к ручью. Вмиг завозились невесть откуда появившиеся сороки и вороны. Лес наполнился стрекотаньем и карканьем, а также ворчанием приближающегося зверя.

— Свят, свят! — зашептал посиневшими губами трясущийся Трофимыч.

В разгоряченном мозгу мелькнула страшная мысль: «Так вот она где, моя погибель!» Но нет, он так просто не поддастся, и старик вытащил охотничий нож.

Подойдя к воде, бурый великан остановился. С шумом потянул носом и сверху вниз скользнул взглядом по оцепеневшему с ножом в руке охотнику. Глаза зверя и человека встретились. И то ли топтыгина остановила суровая решимость противника, то ли ему не захотелось погружаться в холодный ручей, но он дальше не двинулся.

К тому же теперь Трофимыч разглядел, что раскосмаченный зверь, хоть и крупный, но старый, со слезящимися глазами и беззубой пастью.

— Што щеришься, муравьед поганый, тунеядец проклятый?! Зиму, трутень, в берлоге дрыхал, а сейчас по лесу шастаешь, муравейники зоришь, — осмелел старик.

Неизвестно долго ли стояли бы так зверь и человек, если бы медведя не спугнул донесшийся со стороны дробный стук автоматной очереди. Вскидывая толстый зад, он перемахнул через ручей и, уже не обращая никакого внимания на старика, находящегося в нескольких метрах от него, скрылся в лесу.

— Пронесло! — выдохнул Трофимыч. — Хоть и дряхлый медведь, а все же лучше ему в лапы не попадать. Вовремя прозвучала автоматная очередь.

То, что это была автоматная очередь, он определил точно. Ему ли, бывшему разведчику, в годы Великой Отечественной войны не раз переходившему вместе с товарищами линию фронта, было не знать, как бьет автомат. Но и сейчас, в мирное время, Трофимыч не слишком удивился автоматной очереди, ведь в семнадцати километрах от деревни находился лагерь заключенных, откуда порой случались побеги. Бывало, что солдаты с автоматами и овчарками заскакивали и в их деревню в поисках бежавших.

Старик проверил добычу за спиной, представляя, как он угостит друзей глухариным мясом. Он словно увидел себя за столом с приготовленной дичью и с бутылочкой русской водочки в руках, и на душе сразу потеплело.

Но неожиданно в чаще раздался шум и треск сучьев. «Неужто медведь вернулся?» — Трофимыч проворно рванулся к ближайшему дереву и, споткнувшись о корягу, ничком упал на мшистую землю.

Над головой пролетела глухарка. Старик смущенно приподнял лысую голову, ладонью счищая с нее мох. «Не зря говорят — пуганая ворона куста боится. И я, старый пень, тетеру за зверя принял». Но тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Вскинул голову — на него в упор смотрел плотный лет тридцати незнакомец, остриженный под машинку. Встретившись с охотником взглядом, он криво улыбнулся, и на солнце блеснули золотые коронки.

Трофимыч конфузливо отряхивался, спеша встать и рассказать незнакомцу об опасности: голодный топтыгин в лесу, надо быть настороже. Но пока собирался с духом, чьи-то сильные руки, точно пушинку, подняли его с земли и поставили на ноги.

Старика словно ожгла пустота и легкость за спиной. «Глухаря оторвали!» — побагровел он и рванулся к улыбающемуся молодцу. Да не тут-то было: плечи держали будто в тисках.

— Да вы че, парни полоумные? Да, вы че? Издеваться над отцом?

От обиды его выпуклые глаза с красными прожилками залило слезой. И он не видел, как незнакомец засунул указательный палец к себе в рот и прикусил его. В ту же секунду над головой недоумевающего Трофимыча блеснул топор. Обух глухо и тупо ударил его по голове.

…Яркий день набирал силу. С белесого неба вовсю светило солнце. Но для Трофимыча оно угасло навсегда.

Прости меня, Дамка!

Под ногами хлюпала болотная вода. Грузно, как лось по мартовскому снегу, продвигался по усеянному клюквой болоту охотник Фалалей. За плечами у него висело одноствольное ружье двадцатого калибра, в поясном патронташе было заложено пять патронов, заряженных картечью и дробью.

<