Тайга мятежников любит

– Под диким зверьем Максим подразумевает тарбагана, – пояснил Генка. – Монгольского сурка. Ну, и мелкую живность – медведи, рыси, волки… Я, конечно, не уверен, но считаю, что всему перечисленному нет причин не обитать в Прибайкалье.

Алла с этой минуты стала чаще уходить в себя. Генка с Чесноковой поговорили о сюрпризах математической теории вероятности, выдули пиво и ушли говорить на свою полку. Настало относительное спокойствие. Поезд осваивал сибирские просторы. Мелькали пейзажи, не меняющиеся веками. Прибыть в Тулун должны были в шесть вечера – оставалось немного. Опять они лежали на взопревшем казенном белье – бормотали какие-то глупости, дремали. Проследовали переезд, на котором работала сирена – Максим приподнялся, вытянув голову. Проехала выцветшая вывеска: Турово… Он вздрогнул – с этого полустанка 88 лет назад стартовала гонка, финал которой надежно упрятан в тайге. В груди тревожно сжалось.

– Заметь, – сказала Алла, взгромождаясь ему на грудь, – я ни разу не спросила о той паршивой девке, которая подкараулила тебя у Художественного музея и использовала твою слабую натуру в своих корыстных целях.

– Вот и дальше не спрашивай, – проворчал Максим.

– Хорошо, не буду, – вздохнула Алла. – Но мне кажется, ее призрак витает где-то поблизости. Ты не чувствуешь, нет?

– Если тебя волнует, не спал ли я с ней… – приготовился сочинять Максим.

– В принципе, волнует, – согласилась Алла. – Я бы даже склонилась к мысли, что… спал. Вопрос в другом – собираешься ли ты это делать и в дальнейшем? А то, согласись, нелепая ситуация. Паршивая девка обязательно возникнет – боюсь даже представить, где. Тебе не кажется, что втроем мы будем чувствовать себя немного неуютно? А насмешки Генки с Чесноковой?

Семьдесят верст от Турова до Тулуна пролетели как один вздох. «Стоянка поезда пять минут!» – заунывно возвестил динамик. Невозмутимый проводник разинул рот, когда компания при полной амуниции протопала по коридору и выпала на перрон. «Но это не Иркутск!!» – воскликнул проводник. «Утюг забыли выключить», – объяснил Максим.

В пыльном Тулуне они не задержались. На привокзальной площади было малолюдно. Бродячие собаки шатались из угла в угол. Фермеры торговали прошлогодней картошкой и свежей редиской. Усилившийся ветер гнал по площади обрывки обгорелых газет. Небритый городовой в круглой шапочке и с дубинкой на поясе пристально смотрел на приближающуюся молодежь. Из древних «Кадиллаков» высовывались водители с зовущими взорами – куда, мол, изволите? «Господи, – вполголоса бормотала Алла, – это что-то из области отрицательных чисел…»

Тащиться тридцать верст до Малакута водители «Кадиллаков» отказались наотрез. Один потом смягчился, но заломил такую цену, что все ужаснулись, а Чеснокова покрутила пальчиком у виска. «Гужееды, блин… – схаркнул в пыль Генка. – Ну, точно столичный город…»

Ничего противоправного они пока не сделали, поэтому Максим обратился к городовому. Постовой оглядел его с сомнением, переключился на девушек, мило поулыбался и объяснил, где можно недорого найти машину. Пока Максим бегал за угол и договаривался с водителем грузового «ХАЗа», который трудился в местной строительной артели, проживал в Малакуте и как раз собирался домой, Генка навестил продуктовый магазин. Когда Максим вернулся с радостной вестью, Алла задумчиво ковырялась в чумазой болонке, ища, где у нее морда, Чеснокова со страхом смотрела по сторонам, а Генка с набитой котомкой вываливался из продуктовой лавки и сиял, как начищенный алтын. В котомке многозначительно позвякивало.

– Удивительное дело, – бодро объявил Генка, – чем дешевле спиртное, тем богаче фольклор. Эти местные жители так занятно изъясняются – весь день стоял бы и слушал.

Из лавки доносились витиеватые пассажи продавщицы, отшивающей пьющую шелупонь.

– Будем надеяться, ты купил не только выпивку, – пробормотал Максим. – А то ведь урежу финансирование.

– Надейся, о, влюбленный, – подмигнул Генка. – Вы что-то имеете против нормальных сибирских традиций, коллеги?

Потом они гнездились в затрапезном кузове, Генка бормотал, что много он не брал, что расход водки – пол-литра на тридцать километров – нормальное дело и нельзя манкировать традициями. Чеснокова почему-то вспомнила, что шотландцы до сих пор на Новый год сжигают корабли викингов, а немцы столетиями лупят пиво со свиными колбасками. Максим поражался – сколько в них влезает? Грузовик летел по наезженному тракту, водила торопился домой, сидеть в кузове было невозможно – швыряло во все стороны. Все съеденное и выпитое просилось на свободу – наступал эффект мучительного протрезвления. Максим кричал про «сухой закон» до гостиницы. Чеснокова уверяла, что начальник не всегда прав, но он всегда начальник, и умудрялась при этом что-то есть, бормоча про соль и сало – вкус, знакомый с детства. Генка подпрыгивал на лавке, в паузах между прыжками развлекаясь пивом.

– Мамочка, меня сейчас стошнит… – стонала Алла, дыша Максиму за воротник, и он цепенел, покрываясь мурашками, переживал, как бы она туда не сходила.

– В общем, скупой платит дважды, – вынес вердикт Генка, когда к сумеркам грузовик влетел на центральную площадь уездного Малакута и резко затормозил посреди канавы. Всех сидящих в кузове расплющило о кабину.

С продвижением на север цивилизация просто пропадала. На фоне убогого уезда железнодорожный Тулун смотрелся сущей Флоренцией.

– К машине, бродяги! – задорно завопил водила. Студенты попадали в перепаханную колесами грязь.

– Эй, приятель, а гостиница в этой пасторали есть? – успел крикнуть Максим.

Водитель ткнул пальцем и умчался – к любящей жене и голодным детям. За центральной площадью, где деревья стыдливо закрывали лоно уездных властей и без комплексов паслись кони, прятался извилистый переулок с дощатым тротуаром. Пять минут ходьбы – выросло одноэтажное здание, подписанное громко и неправильно: «Гостиный двор».

– Что-то не внушает мне доверия этот архитектурный шедевр, – засомневалась Чеснокова.

– А может, для начала определимся? – испугалась Алла. – Нам надо в Астаховку – это верст десять. Есть ли смысл ночевать в Малакуте?

По переулку проехал внедорожный «Иртыш», покрытый толстым слоем грязи. Стекла затемненные. Максим насторожился – минуя компанию, он снизил скорость, хотя проходимость позволяла этого не делать. Поскрипывал тротуар – навстречу приближался хмурый абориген с двуручной пилой под мышкой.

– Транспорта не найдем на ночь глядя, – объяснил Максим. – А если найдем, то приедем по темноте. Сильно вдохновляет?

– Нехорошо мне как-то… – повела плечами Алла. – Такое ощущение, что на нас смотрят…

– Паранойя, – подумав, заключила Чеснокова и испуганно посмотрела по сторонам.

– Паранойя, – согласился Максим и подтолкнул девушек к калитке.

Чувство опасности просто колотило по лбу. Он просыпался каждый час – бегал к окну. Всматривался в ночь… и вдруг заметил огонек сигареты. Через ограду, на дальней стороне проулка. Курить там мог кто угодно, но он заволновался, аж подмышки взмокли. Он отступил в глубину комнаты, потом неуверенно вернулся, отогнул шторку. Огонек уже не горел, но в переулке просматривались очертания машины. Внедорожный «Иртыш», если зрение не подводило…

Идти разбираться? Он точно сумасшедший! Сельские жители предпочитают «Иртыши» – машины неприхотливые, цена терпимая, качество сносное. Никому не запрещается сидеть в машине в ночное время – почему он всполошился?

Но память уже прокручивала события последнего времени. Угрозы в адрес Кати, нападения хулиганов, выжимание ее из Сибири. Атака джипа в проходном дворе… И вдруг резко потеряли интерес, джип испарился – и до отъезда никакого намека на жанр экшн. Преследование прекратилось. Почему? Не потому ли, что теперь оно переходит в иную плоскость?

Он толком не поспал этой ночью. Едва забрезжил рассвет, был уже на ногах, снова припал к окну. По переулку брела с тележкой пожилая женщина, а колею скрупулезно вынюхивала корноухая собака…

В семь утра он сыграл подъем.

– Вставай, засоня… – будил Аллу легкими покачиваниями. – Нас ждут неприятности…

– Максим, не доставай… – стонала девушка. – Подождут твои неприятности…

Двое в соседней комнате тоже не реагировали. Потом зашлепал босыми ногами Генка – вышел в коридор, мятый, как использованная туалетная бумага, в майке шиворот-навыворот.