Тайгастрой

На площадке геодезисты «зачищали» недоделки, рабочие несли к кромке реки теодолиты, рейки, вешки. В центре промплощадки стоял низкий трехножный столик, над которым, как облачко, повис огромный брезентовый зонт. Гребенников подошел к геодезисту: Абаканов вел мензульную съемку.

Поздоровались. Абаканов, не разобрав, кто с Джонсоном, небрежно бросил в их сторону: «All right!» — все, что знал по-английски. Фуражка у него надета была козырьком назад.

— Как работается? — спросил Гребенников, заглядывая на лист ватмана, прикрепленный к фанерному планшету. Линии карандаша были тонки, как волосок.

Инженер прошелся тупым концом карандаша по шляпкам гвоздиков, которыми прибита была фанерка к столику, и осведомился, с кем имеет честь говорить.

Гребенников назвал себя.

— Наконец-то... — вырвалось у Абаканова. — А мы тут с Журбой...

— Знаю, знаю. Как же это мы с вами не встретились в филиале весной прошлого года? Вы инженер Абаканов?

— Я был на Мундыбаше.

— Фамилия мне ваша хорошо знакома. И в Москве вас знают.

— Что ж, это неплохо. Надолго прибыли к нам, товарищ Гребенников?

Вопрос был фамильярен, даже ироничен, но Гребенников ответил просто:

— Навсегда.

— Плохо без вас... Честное слово... И вообще... Но разговор не под сенью этого зонтика...

— Я сомневаюсь, проделана ли как следует разведка, проведены ли как следует изысканя, — сказал Джонсон, когда они отошли. — Инженер Абаканов мне не представляется солидным специалистом, геологов на площадке вообще нет. Все их открытия по углю и руде весьма сомнительны.

— Изыскания, конечно, придется уточнить и углубить. Работа впереди, но эта горсточка изыскателей сделала, по-моему, много, и у меня нет оснований сомневаться в том, что здесь найдено. Допускаю, что истинные запасы угля и руды значительно большие.

Джонсон пропустил замечание без ответа и перешел к технической работе.

— Для вашего комбината, я подсчитал, одного колонкового бурения нужно дать сто пятнадцать километров, надо пройти тринадцать километров шурфов с ручным и механическим водоотливом, четыреста километров зондировки, тридцать километров ударного бурения, километров сорок канав. Работы, как у вас говорят, непочатый конец!

Видимо, желая показать, что он не сидел здесь даром, Джонсон, оживившись, показывал Гребенникову шурфы, канавки, щеголял цифрами.

Останавливаясь, он сверял работы с геологическими зарисовками, подбирал камешки в изящный баульчик, потом пригласил Гребенникова в лабораторию. На стеллажах лежали в занумерованных коробочках образцы грунтов, руд, угля. Взяв кусок блестящего, как бы отполированного угля, Гребенников засмотрелся. Вспомнилось недавнее пребывание в Америке, Англии, Германии.

— Наши сапропелиты дадут бензин и керосин, которые обойдутся в полтора раза дешевле бакинских. А коксующиеся угли... Они выше дергемских и ваших коннельсуильских углей. Что скажете?

Джонсон молчал.

— Я остаюсь при своем убеждении. Здесь нет подходящих экономических условий для развития металлургии. Но если ВСНХ решится строить завод, то таковой не может быть крупным. Это уже не подлежит сомнению. Фирма «Разведка, проектировочные и строительные работы» не склонна к поэзии. Надо проектировать завод максимум на триста тысяч тонн чугуна.

Гребенников рассмеялся.

— К концу пятилетки Советский Союз будет производить минимум десять миллионов тонн чугуна. Отсюда выводы для проектировщиков.

Джонсон обиделся.

— Мое положение иностранца, я понимаю, щекотливо. Вы относитесь к нам с предубеждением, воля ваша! Но я говорю без задней мысли, по чистой совести. Нельзя увлекаться. Не надо зарываться. Я недавно побывал на Урале. Некоторые ваши заводы готовятся праздновать столетний юбилей. Лошади работают на колошниках... Это говорит о многом...

Они шли по площадке, на которой еще только реяла мысль о строительстве, но и эту реющую мысль уже хотели подстрелить на лету.

— Пусть так. Вы сами видите наше наследие. Но, поверьте, пройдет очень мало времени, и один только наш таежный комбинат даст столько металла, сколько давали все металлургические заводы царской России вместе взятые!

— О, кэй! Это еще раз подтверждает мою мысль: не следует увлекаться. У нас такое строительство стало бы событием. Не знаю, откуда вы возьмете людей. Тем более, что по пятилетнему плану вы должны строить одновременно пятьсот восемнадцать заводов и тысяча сорок МТС. Я помню эти цифры, они на многих плакатах.

— Вы не знаете советских людей, не знаете возможностей советского строя.

Они ходили по площадке, уточняя в разговоре мысли и настроения друг друга, чтобы знать, как вести себя дальше, что делать.

Переводчица слонялась, пачкая кремовые туфли грязью. Она была непоседливая, капризная и, видимо, не очень застенчивая девушка. Раскрыв сумочку и припудрив середину лба, кончик носа, девушка подошла к Абаканову, склонившемуся над планшетом. Он почувствовал присутствие постороннего человека и оторвался от работы.

— А, это вы... Скажите откровенно, вам не наскучило быть тенью этого субъекта? — спросил Абаканов, когда девушка, утомившись от хождения, уселась на ящик от геодезических инструментов.

Она зажала между колен кисти тонких рук и вздернула хорошенькую головку.

— У этого я только две недели.

— А у других?

— Что за счеты! Почему у вас фуражка надета задом на перед?

— Разве худо?

— Для меня ново.

— У изыскателей таков обычай.

Притянув другой ящик, Абаканов сел напротив девушки, вытер рукавом рубахи лоб и закурил. Он мог позволить себе короткий отдых.

— Жара!

На востоке высилась зеленая стена таежного леса, солнце стояло в зените, жаркое, ослепительное, но в воздухе чувствовалась прохлада.

— Хотите, я покажу вам фокус?

Лена загорелась.

— Фокус? Покажите, покажите фокус!

Абаканов подошел к теодолиту и навел трубу на Джонсона, остановившегося в нескольких шагах от них.

— Смотрите сюда.

Лена прислонилась глазом к окуляру, но ничего не увидела.

— Ну?

— Мутное что-то...

— Да вы смотрите лучше!

Он проверил наводку, и когда Лена глянула вторично, она увидела своего толстого Джонсона, перевернутого вверх ногами...

Такого хохота Абаканов давно не слышал на площадке...