Тайгастрой

К печи приходят Гребенников и Журба. Приходят один за другим Роликов, Борис Волощук, свободные инженеры, мастера, рабочие.

— Моя скоро выдаст чугун! — с удовлетворением говорит Борис Наде. — Какая толковая печь! Идет, как часы! Ты понимаешь, я первый раз самостоятельно пускаю домну. Да не просто — домну, а гигант!.. Немного волнуюсь... но уверен, что все будет хорошо. Был у меня Гребенников. Осмотрел все. Ходил часа два. Сказал: в порядке! Даже похвалил меня!

Лицо у Бориса торжественное. Густые волосы припудрены красноватой пудрой-пылью.

— Понимаешь, — он взял ее за руку, — мне, молодому инженеру, доверили... такое дело...

— Ну, ты не очень того... себе приписывай! — Надя насмешливо улыбнулась. — Этак и я могу сказать, что пускаю самостоятельно экспериментальную домну... Хвастунишка ты, Борис! Ведь Бунчужный с тебя глаз не спускает. И Роликов.

— Все равно... моя смена! Я ею командую.

Вдруг в цехе загремел голос Бунчужного:

— Свечи открыты?

— Открыты!

Надя обернулась: маленький сухонький профессор показался ей сейчас большим, властным, даже ростом стал как будто выше.

— Проверить клапаны на газопроводах и конуса!

— Есть! — отвечают ему.

Надя проверяет исполнение.

— Дать дутье! — приказывает профессор. Голос его тверд и упрям.

Дают горячее дутье. Бунчужный прижимается к «глазку» печи. Видно, как загораются дрова, как вспыхивает мазут.

— Ох уж эти мне старики... — замечает Роликов.

Надя следит за приборами. Температура дутья семьсот градусов, давление пол-атмосферы. Она докладывает об этом профессору. Над свечами домны появляется первый дымок... Глаза всех устремлены к вершине печи. Он — разреженный, прозрачный, нежного серо-синего цвета, как облачко в горах.

— А я старика понимаю, — говорит Гребенников, — рождение домны — это такое событие... такое событие... За свою жизнь Федор Федорович построил не одну домну и вылечил не одну. Но, мне кажется, вот так он волнуется только у нас...

Толпа в цехе растет. На лесах строек, на крышах соседних цехов, всюду, откуда можно видеть экспериментальную домну, — люди. Время мчится, его не замечают. На литейном дворе горновые заканчивали подготовку желобов к выпуску.

Когда усталость подкашивает ноги, профессор идет в газовую: туда Гребенников распорядился принести раскладушку. Бунчужный ложится на пятнадцать — двадцать минут, потом идет к печи-гиганту, где хозяйничает Волощук.

— Ну, как, товарищ Волощук, у вас дело?

— В порядке, Федор Федорович! — отвечает Борис, гордясь тем, что здесь, на его участке, работа идет нормально, хотя и начальства меньше, и суеты нет.

Профессор заглядывает в «глазки».

— Подбавьте дутья. Думаю, что через час можно попробовать шлак.

Дутье увеличивают. Через час выпускают шлак, а вскоре и чугун.

— Первая домна дала чугун! — разносится весть по заводу. — Чугун есть!

К печи устремляется народ.

«Теперь можно и к своей...» — мысленно говорит Бунчужный и идет к экспериментальной печи, стараясь никому не попадаться на глаза.

— Ну, что у нас, Надежда Степановна?

Надя жмется.

— Без перемен.

Профессор заглядывает по очереди во все «глазки».

Приходит Борис.

— Чугун пошел! — говорит он. — Почему ты не пришла? Какое это было торжество...

— Не до того... Загляни-ка, Борис, в «глазок».

Волощук наклоняется, долго смотрит.

— Не мало ли дутья? — спрашивает он. — Я бы подбавил.

— Не вмешиваться, пожалуйста! Мы ведем печь не на полном ходу.

— Вообще, чертовски интересно! — говорит Борис. — Когда дадите титано-магнетитовую шихту, позови меня.

Женя Столярова находит Надю возле бункеров.

— Ну, что?

Женя усаживается возле входа в бункерную канаву и подпирает кулачком подбородок. Спать хочется немилосердно: кажется, если бы легла по-настоящему, со спокойной душой, спала бы суток двое! Но душа непокойная... Не все идет так, как ждали... Профессор взволнован, профессор огорчен...

— Ну, так как, спрашиваю?

— Пока ничего сказать нельзя.

Женя смотрит на печь, на каупера, на компрессорную станцию. Каупер построен комсомольцами. Печь помогали выкладывать комсомольцы. Бункера строили комсомольцы. Здесь всюду следы рук комсомольцев. И это особенно радует. Этим она гордится.

— А где Федор Федорович?

— Уехал в соцгород. Говорит, на часок. Что-то понадобилось.

— Как же он решился оставить печь?

— Решился! Печь доверил мне! — с гордостью отвечает Надя.

Через час профессор возвращается.

— Задержался на телеграфе, — сказал Наде. — Как печь?

Он смотрит в «глазок».

— Пора!

Шлак выпускают. Немного позже выпускают и литейный чугун. К печи подходит Гребенников.

— Значит, все в порядке? — спрашивает он.

— Как видите...

— Ну, и слава аллаху!

На следующий день Бунчужный велит дать шихту на ванадистый чугун.

— Увеличьте дутье! — командует он.

Надя следит за тем, как выполняются распоряжения профессора. Началось томительное ожидание.

Профессор сидит у горна. Температура дутья — семьсот девяносто градусов, давление — одна атмосфера. Все пока идет как следует. И тем не менее Федор Федорович не может избавиться от неприятной дрожи пальцев. Он сердится на самого себя, а пальцы все дрожат и дрожат. Гребенников садится рядом. Некоторое время он молчит.

— Великое никогда не дается легко, — говорит Гребенников. — Если бы не было неудач, мы не знали бы, что такое удачи!

— Софизмы, Петр Александрович!

Возле печи с каждым часом, приближающим выдачу чугуна, все больше и больше людей.

— Я прошу вас, Петр Александрович, удалить любознательных. Придумали себе цирк! Меня хотят превратить в рыжего! — шутит профессор.

Гребенников приказывает выставить охрану. Никому не хочется уходить. Одни прячутся на литейном дворе, другие — у бункеров. Молодежь избирает крыши.

И вдруг из уст в уста передается слово, которое доменщики равнодушно не произносят:

— Фурма!

Мастер Городулин и Надя бегут к фурме.

— Сгорела, проклятая!

«Что за чертовщина?» — думает Коханец, заглядывая в «глазок». Ей хочется спросить профессора, почему сгорела фурма, но она не решается.

Начинается смена фурмы. Из амбразуры хлещут искры. Черные от копоти, мокрые, рабочие прикрываются от пышущего из печи жара и подносят медную фурму. Она тяжела, ее с трудом поднимают к амбразуре. Смена фурмы идет медленно. Профессор Бунчужный хрустит костяшками пальцев. Возле открытой амбразуры новички боятся стоять: им кажется, что вот-вот из печи хлынут раскаленные материалы.