Тайгастрой
Шрифт:
В этой последней фразе Лазарь почувствовал боль: «Жаль расстаться с печами... Ему тяжело видеть погашенные домны... Все, чему отдал жизнь...»
— Но ведь это — психология, Федор Федорович, а не металлургия! — воскликнул горячо Лазарь.
Бунчужный отмолчался.
Перед самым уже отъездом Федор Федорович, наконец, сказал:
— Говорите, погашенные домны — психология? А разве психология — не фактор? Можем ли мы снять ее со счетов?
— Так-то, так...
— Да я не против, господи, боже мой! Экспериментируйте! Работайте! Ищите! И, честное слово, народ с благодарностью пожмет вам руки за это
И вот... Профессор был там, за четыре тысячи километров, он — здесь. Каждый решал свою задачу. Свою — и в то же время общую. И одинаково у обоих тревожилось сердце: «Как там у них?» — думал Бунчужный. «Как там у старика?» — думал Лазарь.
Работа с титано-магнетитами научила спокойно встречать многочисленные трудности и неудачи. Лазарь знал, что их будет в его новой работе немало. Но следовало все же так повести дело, чтобы их было меньше, чтобы способ получения железо-ванадиевых концентратов и новые работы института над исключением доменного процесса из металлургического цикла вообще были бы хозяйственно оправданы, экономны и не потребовали чрезмерных затрат, которые свели бы на нет все преимущества.
— В тигле можно сделать и черта, — любили говорить научные сотрудники института, — а вот сделайте его на заводе... в производственных условиях! С выполнением и перевыполнением промфинплана!
Этого никто забывать не имел права. Новая идея целиком овладела Лазарем. Он жил ею в институте, дома, на улице и для людей, мало знавших его, казался одержимым.
Однажды вечером Лазарь пришел домой раньше обычного.
— На вот прочти! — обратился к Лизе, протягивая письмо.
Она глянула на адрес. «Рука отца»...
«Дорогой зятек, — писал Федор Федорович, — моя печурка растет не по дням, а по часам, и это, учтите, не гипербола! Если б вы только видели, как работают тайгастроевцы... Мне, старику, заменили здесь без всякого хирургического вмешательства сердце: бьется ретивое, как у двадцатилетнего студента, и я хожу по площадке, не зная устали. Какой это замечательный курорт — новостройка!.. Скоро-скоро, потерпите малость, — и я приглашу вас на праздник. Готовьтесь, товарищи!
А что же это вы того... помалкиваете? Как там со строительством установки на заводе? Я уже подумываю, не промахнулись ли мы: ставили б ее во дворе института и трудились в поте лица без лишних глаз...
Напишите обстоятельно, как идут подготовительные работы, что уже сделано; завозят ли руду? Не думайте, что на четыре тысячи километров у меня уменьшилась любовь к вам... Может быть, в четыре тысячи раз умножилось мое беспокойство за институт, за вашу новую работу...»
Лиза улыбнулась.
— Какой в самом деле у нас с тобой, Лазарь, хороший старик!
Пришла из детского сада Ниночка. Лазарь выбежал в коридор, сам раздел девочку. Подхватив на плечо, внес в столовую.
— Папа! Ты насовсем пришел или уйдешь? — спросила Ниночка серьезным голосом.
— Насовсем.
—
Тогда будем играть. А то ты только обещаешь.— Будем играть.
— Знаешь, что я придумала? Ты будешь дочка, а я папа...
Лазарь рассмеялся.
— Ну какая же я дочка? У меня лысина на голове... а у дочек лысины не бывает.
— А мы это по-нарочному!
Ниночка смутилась. У нее были желтые, очень мягкие волосы, похожие на пух цыпленка, недавно выбравшегося из яичной скорлупы. Да и вся она, кругленькая, подвижная, чем-то напоминала цыпленка.
Ниночка делала бесконечные замечания, требовала, чтобы «дочка» хорошо ела и была послушной. Удивительно, как она все знала, что нравится родителям и что требуется делать дочке...
Потом вместе пили чай.
— Сыграй, Лизанька, что-нибудь, а я тем временем подумаю, — попросил Лазарь после чая.
— Отдохни от дум. Успокойся!
— Понимаешь, мы только-только начали свою дорогу. Ну, скажем: решили итти с тобой мы пешком в Ленинград. И вот дошли до «Динамо»... Путь-то какой впереди... А ведь уже вышли. И уже не дома... И возвращаться не думаем... Ты понимаешь наше настроение? Но это образ. А вот реальная жизнь. Нам выделили средства, мы строим агрегаты. О нашей работе знают в ЦК.
— Все будет хорошо. Верь мне!..
Голос у Лизы был такой спокойный, уверенный, что он подумал: «А в самом деле, что это я порю горячку?..»
— Сыграй, Лиза. Только настоящее. Даргомыжского. С каждым разом я все больше его понимаю. Какой талантище!
Лиза села за рояль.
Ему видна была ее тоненькая шея с глубокой ложбинкой, худые плечики, просвечивавшие сквозь розовую кофточку, худенькие руки. Ему все нравилось в подруге, с которой мог делиться большим и малым, и он благодарил судьбу, что она привела его сначала в институт, к Бунчужному, а затем и в дом его.
Лиза играла, а он тем временем продолжал обдумывать дела института. Установка, на которой проектировалось ведение опытов над получением стали непосредственно из руд, строилась на заводе. Ряд агрегатов сооружали на территории института. Обширная площадка института мало-помалу превращалась в своеобразный завод.
«А ведь старик прав, — подумал он, — было б весьма неплохо, если б установка строилась у нас во дворе. Не потому, что дальше от глаз людских, — в этом старик не прав, — а потому, что сэкономили бы время на поездки, все было бы постоянно перед глазами. Пора заканчивать подготовку и начать технологию...»
И при мысли о непосредственной работе над проблемой, занимавшей сейчас всю его жизнь, он снова испытал волнение.
— Ну, спасибо, Лизанька, спасибо! — благодарил за музыку. — Чудно!
Лиза перешла к нему на тахту.
— Как ты себя чувствуешь? — Он взглянул на часы, было начало восьмого. — Не поехать ли нам в «Эрмитаж»? Еще успеем.
— А что там сегодня?
— Не знаю. Просто поедем и все.
— Нет. Ты так редко с нами...
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил он еще раз, привлекая Лизу к своему плечу.
— Хорошо. Скорее бы он у нас появился...
Лиза покраснела от наплыва нежности к существу, которого хотя еще никто не видел, но которое было в доме реальным членом семьи, имело свой характер, свои вкусы, наклонности и жило на равных началах со всеми. Лицо Лизы казалось бледнее обычного.