Тайгастрой

Большой кусок жести, вправленный в металлическую раму, висел над входом. На вывеске нарисованы были револьвер, «грец», огромная мясорубка и швейная машина, в центре на черном фоне шла надпись: «Физико-химико-механическая и электро-водопроводная р а б о ч а я мастерская Александра Ивановича Терехова».

И вот странно: еще недавно, совсем недавно, Лазарьке казалось, что жил он только одной мечтой: учиться! Отнимут эту мечту — и уйдет жизнь. Вытечет, как вода из пробитого бака. Но мечту отняли а жизнь не ушла.

— Я вам еще покажу! — страстно шептал Лазарька в горькие часы воспоминаний. — Вы еще меня вспомните!

Он научился внимательно приглядываться к людям и разгадывать каждого по лицу, одежде, голосу; он хотел знать людей, чтобы правильно к ним относиться и не оказаться добрым к тем, кого обязан был ненавидеть. Жажда расплаты — лучшее утешение в горе.

Жизнь мчалась куда-то вдаль; от нее, как от колес экипажа, летели брызги во все стороны. Уцепившись за задок неведомой пролетки, помчался и Лазарька, смутно представляя себе будущее.

Много нового открылось ему с первых дней. Сначала требовалось разгадать вывеску: «Физико-химико-механическая и электро-водопроводная...» В мастерской глаза разбегались. Чего только здесь не встретишь! Швейные машины! Невидаль? Да, невидаль! Маленькие, словно игрушечные, закрутишь рукой, — и пошла обстрачивать края материи. Только края! И ничего другого! И большие машины с цепочкой: повернешь колесо на один оборот, — готово! Пуговица пришита! И совсем непонятные: завернешь — и густая петля, настоящая петля — как на пальто у богатых людей.

А велосипеды!

Конечно, кто не видел велосипедов не только в Одессе, но и в Престольном! Но какие велосипеды стояли в мастерской у Александра Ивановича! На одном колесе! Одно колесо, а на нем высокое сидение и руль! И на трех колесах! И на двух, только одно большое, а другое маленькое. И обыкновенные велосипеды, только с моторчиками.

И белые кассы, как в дорогих магазинах. И ружья. Револьверы. Какие револьверы! Большие и маленькие. И со смешным названием «Бульдог»! И всякие моторчики, фонари, звонки, и ножи с ножницами, шилом, консервным ножом, отверткой, ложкой, вилкой...

Лазарька, впрочем, не только вертит швейные машины или садится на одно колесо велосипеда!

В семь утра — так уже заведено — открывается стеклянная дверь, из комнаты выходит Петр.

— Здравствуйте, Петр Александрович! — говорит Лазарька.

— Здравствуй, парень! Как дела?

Лазарька с достоинством отвечает:

— Благополучно!

Петр обязательно прищурит один глаз (на самом кончике брови торчит пучочек длинных ненужных волосков, — что поделаешь, бородавка!), посмотрит на Лазарьку и обязательно что-нибудь такое интересное спросит, над чем надо подумать, прежде чем ответить.

— Так... Ну, скажи, как надо выполнять общественно-полезное дело?

Лазарька улыбается во весь рот — вопрос легкий! — и громко отвечает:

— С увлечением! Мы уже это прошли с вами, Петр Александрович!

— Прошли? Повторим! Да. Общественно-полезное дело надо выполнять с увлечением, со страстью!

Теперь можно ждать вопроса: какие дела являются полезными, а какие нет? Но Лазарьке хочется хоть разок поставить Петра в тупик, и он, прищурившись, спрашивает:

— А ставить самовар — это полезное дело?

Петра, однако, не поймаешь! Вместо ответа, он сам спрашивает:

— А ты как думаешь?

— Я думаю, это не очень полезное дело...

— Почему не очень полезное?

— Если ставить самовар для рабочих, это полезное дело, а если для капиталистов, то совсем не полезное дело! Вы смеетесь? А вот ответьте: правильно я сказал?

— Правильно! Правильно! Все, что делается на пользу капиталистов, это не полезное дело.

— А зачем тогда делать, если не полезное? Надо не делать для них — и все!

— Вот об этом и думают люди... А вот наш самовар ставить — это полезное дело? — спрашивает Петр.

— Полезное! Очень полезное!

— Значит, наш самовар надо ставить с увлечением? Со страстью?

— С увлечением! Со страстью!

— Ну, ладно! Ставь с увлечением...

Петр повязывается фартуком, как печник, счищает гусиным крылом верстак и начинает работу, а Лазарька выносит из комнаты толстопузый, сияющий, как солнце, самовар. Ставить его надо во дворе, возле крыльца. Сухие щепки, приготовленные с вечера, загораются сразу, Лазарька осторожно опускает их в трубу, и едва успевает вытащить руку, как коптящее пламя с воем вырывается наружу. Лазарька насовывает трубу и поворачивает коленце, чтоб дым и огонь не лизали стенку дома. Потом садится на корточки и наблюдает.

Труба сразу же нагревается и краснеет; сквозь мельчайшие, незаметные в холодном железе, дырочки светится огонь. Труба потрескивает, от нее как бы отскабливается шелуха. Лазарька доволен собой. Он делает общественно-полезное дело... Со страстью!..

Минут через двадцать свистит в крышке пар. Лазарька поспешно срывает за ручку горячую трубу (нужна тряпка, но ее никогда нет под рукой!), вода поднимает крышку и, пузырясь, выплескивается на бока самовара.

Готово!

Лазарька обтирает тряпкой горячий самовар и вносит в столовую. В комнате тотчас же запахнет теплым углем.

Тогда из крохотной спаленки выходит, сгибаясь в низкой двери, Александр Иванович — широкий, в парусиновой блузе и черной жилетке. Зеленоватые волосы топорщатся вокруг лысины, на кончике носа — очки. Александр Иванович смотрит поверх очков, прижав подбородок к груди.

Лазарька говорит:

— С добрым утром, Александр Иванович. Самовар готов! — и расставляет чашки.

Тогда же выходит Марья Ксаверьевна, с черной кружевной наколкой на жидких прямых волосах.

Была когда-то у Александра Ивановича, как узнал Лазарька, большая, шумная, никогда не наедавшаяся семья. И сам Александр Иванович был молод. Но с годами одни поженились, другие повыходили замуж, своя рабочая сила схлынула. Остался Петр, меньшой, любимец отца и матери. К старости Александр Иванович отяжелел, не очень нуждался и скорее по многолетней привычке становился за верстак. К своим клиентам старик относился равнодушно, он отказывал им, ссылаясь на занятость, на болезни, но чем более оставался равнодушен, тем горячее упрашивали его принять в починку вещь. Александр Иванович ни с кем в доме много не разговаривал, не любил разговаривать и с клиентами. Он бегло осматривал принесенное, записывал в книгу и выдавал квитанцию с овальной лиловой печатью, вещь ставил на полку или на окно.

После чая Александр Иванович приступал к работе над своим изобретением. Петр делал очередную починку, Лазарька помогал Марье Ксаверьевне убирать квартиру, шел на базар, покупал, что поручалось, чистил картошку, выносил отбросы в дворовый ящик, переполненный летом арбузными и дынными корками.

— Ну, довольно с тебя! Иди! — говорила хозяйка.

Лазарька с радостью бежал в мастерскую.

— Свободен? — спрашивал Петр.

— Свободен.

— На, отпили мне. Только смотри: семь осьмых дюйма, тютелька в тютельку. Вон ножовка и аршин.