Тайгастрой

— Можете быть спокойны! Семь осьмых и ни-ни!

Лазарька ловко зажимает пластинку в тиски (этому он научился у отца, в Грушках), делает метку и пилит.

— Стоишь неправильно! Кто так держит ножовку?

Петр показывает, как надо стоять, как держать ножовку.

— Дышать будешь ровней! И хребет не свернешь!

Лазарька отпиливает и тщательно выверяет длину.

«Чуть-чуть скосил...»

Прячась от Петра, он зажимает кусок в тиски и подравнивает напильником. Петр притворяется, что не видит.

— Сделал?

— Сделал...

Лазарька показывает.

— Немного сфальшивил. Точность в работе — главное. Запомни! В любой работе должна быть точность.

Лазарька получает новую работу. Но, боже мой! Как хочется все знать! Вот Александр Иванович каждый день стоит над своей машиной, складывает, разбирает, приделывает новые колесики, перекидывает ременные пасы. Работа не клеится — это Лазарьке видно. Его не надуешь! Работа просто не клеится!

На лысине старика множество морщинок. Кажется, что в них грязь, — не выскоблишь. Но это не грязь: Александр Иванович каждый день споласкивает голову, а по субботам ходит с Лазарькой в баню, держа подмышкой плоский побелевший веник.

Старик стоит, согнувшись, и молчит по целым часам.

«Что он там думает? Если бы кто-нибудь поверил, как ему, Лазарьке, хочется знать!»

— Что это ваш папаша все думает? — робко спрашивает Лазарька, наклонившись к Петру. (У старика, несмотря на старость, хороший слух.)

Петр усмехается.

— Разве нельзя сказать? Секретное? — еще тише говорит он, и в голосе звучит: «Мне довериться можно... Я сам потерпел... Ах, как потерпел. Разве вы не знаете?...»

— «Перпетуум мобиле»! — говорит Петр.

Лазарька знает, что он правильно не произнесет эти слова, а коверкать не хочет. Он просит повторить.

— «Перпетуум мобиле». Понял? «Перпетуум».

Нет, видно, Лазарьке никогда не понять, что это такое.

— Когда-нибудь поймешь!.. — и снова усмешка.

В субботу вечером мастерская закрывается в пять часов, в воскресенье Лазарьке можно поспать подольше. Мастерская закрыта на весь день. Александр Иванович, Марья Ксаверьевна, Петр, Лазарька ходят через черный ход. Лазарька быстро справляется с базаром, с обедом и остается на свободе.

Что можно делать в воскресенье, когда ты свободен? Когда тебе одиннадцать лет? Когда ты не в реальном училище? И когда ты в Одессе?

Лазарька надевает курточку, выходит на улицу.

Осень. Синие лужи на тротуаре. Корабликами плавают жилистые листья. Лазарька идет к «утюжку»: Старопортофранковская и Ямская сходятся углом. Вот он на Соборной площади. Здесь всегда много детей. Черный итальянец в большой соломенной шляпе подводит к ограде собора шоколадного цвета пони, запряженного в лакированный фаэтончик. После церковной службы разодетым в шелковые костюмчики детям хочется покататься. Отцы вынимают кошельки, похожие на лежалые дыньки, а дети усаживаются в фаэтончики. Передний берет вожжи и кнут, итальянец гладит пони по замшевой губе и, держа под уздцы, ведет лошадку по кругу. За это надо заплатить пять копеек. Лазарька заметил, что мальчики всегда просились на козлы, хотели быть «кучерами», а девочки — «господами». Когда фаэтончик трогался с места, папы и мамы помахивали детям платочками или делали ручкой — до свидания! После благополучного возвращения трогательная встреча.

Конечно, один бы раз и ему следовало прокатиться...

Лазарька нарочно задерживается и на Соборной площади и на рынке, потом, вздыхая, возвращается на Ямскую. Он переходит улицу, оставляет позади кирху и вступает в узкий тихий переулок. Тонкие тополи выстроились в два ряда, под каждым деревом — круг листьев.

Вот и все. Лютеранский переулок.

Лазарька смотрит на крыльцо, на плотно закрытую дверь, на окна. Нижние окна заклеены цветной бумагой (чтобы нельзя было знать, что там, за стеклами, делается...).

Тишина. Воскресенье. В реальном училище уроков нет. Лазарька знает, когда реалисты приходят и когда уходят. Если бы позволили, он нашел бы и гимнастический зал, и коридор, и класс, в котором решал задачу и писал диктант. Лазарька отлично помнит все. Разве такое дело забывается? Ай-яй-яй...

И все встает вновь.

Местечко. Маленькое. Тихое. Пыльная дорога.

Вот дымящаяся избенка. Звонкие удары плывут навстречу. Отец, согнувшись, держит на коленях, прикрытых мешком, лошадиную ногу и срезает зеленые пластинки. Синяя толстая подкова лежит на кругу, серебристая стертая подковка валяется на земле. Дядька суетится возле отца и подает то клещи, то молоток. Гвозди с плоскими головками и плоским телом лежат в жестянке от монпансье.

— Давай, Панас! — говорит отец, и Панас тянет синюю подкову. — Давай ухнали!

Отец прикладывает подкову к зеленому копыту лошади. Закопченная рука отца наощупь выбирает ухналь и вбивает молотком в копыто. Лошадь пятится назад, но отец крепко держит ее ногу на своем колене. Гвоздь легко вбивается. Одним ударом. Стук — и острый кончик уже торчит из копыта. Раз — и кончик загнут. Одна нога подкована, теперь вторая. Из-под ножа летят сначала заскорузлые потрескавшиеся куски копыта; черный цвет сменяется серым, пластинки становятся тоньше, и вот, как на первой ноге, — зеленое податливое копыто.

«И почему мама не любит, когда я сюда прихожу? — думает Лазарька, поднимая роговую пластинку. — Если бы позволили, я приходил бы каждый день. И уроки успевал делать. Но мама не хочет».

— Ты должен быть доктором! — говорит она.

— Лазарька? — замечает сына кузнец. — Принес папе завтрак?

— Принес.

Лазарька ставит на землю кувшинчик с молоком, кладет кусок хлеба, завернутый в марлю.

— Скажешь мамочке спасибо!

Отец вытирает руки о свой фартук, вынимает красный носовой платок, вытирает лицо, бороду.

— Уроки сделал?

Лазарька смотрит на отца. Лицо заросло волосами, они растут всюду, даже на скулах, черные, густые.

— Сделал.

— А задачи вышли по ответу?

— По ответу.

— И грамматику выучил?

— Выучил.

— И примеры написал?

— Все примеры.

Кузнец поворачивается к Панасу:

— Золото, а не мальчик!

Он осторожно привлекает к себе Лазарьку, щиплет за щеку.

— Ступай домой! Решай задачи вперед. И грамматику учи вперед! Все учи вперед! Скоро экзамены...

Кузница прячется за поворотом улички. Лазарьку охватывает страх перед экзаменами, он летит изо всех сил, поднимая вокруг себя облако пыли. Бежать надо долго. Потом он взбирается на глиняный выступ и стучит в окно. К стеклу прижимается худое лицо сестры Сони. Нос девочки сплющен, он белый и плоский, будто срезанный. Через несколько секунд сестра открывает дверь.

Иногда к глиняной избенке приходил Сережка; занимались они у одного репетитора, только к Сережке репетитор приходил на дом.