Тайна Дамы в сером

Она вновь ощутила тот укол в самое сердце, то непривычно-болезненное чувство, которое охватило ее от нечаянно подслушанного признания Манечки. После этого все утро прошло как-то не так, чередой нелепых и странных поступков, о которых стыдно было даже вспоминать.

Спору нет, Бельскую давно уже следовало призвать к порядку, но ведь Аделаида просто-напросто сорвала на ней злость. Когда же в кабинет зашла ни о чем не подозревающая Манечка, Аделаиде страшно захотелось запустить в нее чем-нибудь тяжелым, и, возможно, так оно и случилось бы, если бы не явление Горчакова.

Горчаков понес какую-то околесицу насчет какого-то стекла, и Аделаида с большим трудом удерживала себя в рамках холодной вежливости, вместо того чтобы прямо указать на дверь этому зарвавшемуся денежному мешку, этому нуворишу, считавшему, что деньги могут заменить его балбесу элементарные школьные знания.

Но самым, пожалуй, неприятным и стыдным было то, что она выдала свои тайные мысли завхозу; хотя ей удалось при этом «сохранить лицо» и не разреветься, завхоз, без сомнения, сделала в ее адрес самые определенные и однозначные выводы.

Хорошо еще, что в полдень надо было ехать в Город, на семинар, и она не ушла – убежала из школы, опасаясь, что встретит еще кого-нибудь и скажет этому кому-нибудь что-нибудь не то. Или даже сделает.

Внутри Аделаиды словно поселился кто-то чужой, незнакомый, неуправляемый, кто-то, кто, в отличие от нее, был не прочь поскандалить, а возможно даже, и подраться.

Разговор с завхозом, вместо того чтобы рассеять ее ревнивые подозрения, лишь усугубил их, заменив один объект – тремя. У ревности, как известно, нет логики; те несообразности и логические неувязки, на которые сразу же указала ей разумная завхоз, хотя и были приняты ею к сведению, но нисколько не смягчили испытываемых ею переживаний.

Поистине они были мучительны, эти переживания; они заставляли страдальчески хмуриться ее тонкие брови над потемневшими, полными влажного блеска глазами, они зажгли на бледных щеках пятна лихорадочного румянца, они сделали ее дыхание прерывистым, а походку, всегда такую размеренную, – неровной и даже спотыкающейся.

К счастью, никто из знакомых не встретился ей по дороге на станцию. Повезло и с электричкой; она села в неотапливаемый, а потому наполовину пустой вагон и отвернулась к окну, так что ничей скучающий или любопытный взгляд не смог бы помешать ей предаваться горьким мыслям.

Мысли были горькими, когда она думала о нем; но когда она переключилась на них, на своих коллег и подчиненных, мысли стали не просто горькими – они стали злыми. У Аделаиды не было привычки думать о ком-то плохо и не было соответствующих навыков; для нее самой было удивительно, с какой легкостью и быстротой возникали в ее сознании самые нелестные и даже ядовитые эпитеты.

– Ну что, спрашивается, он в них нашел, – возмущался этот новый, скандальный голос внутри Аделаиды, совершенно не обращая внимания на болезненно сморщившуюся хозяйку, – что?!

Взять ту же Манечку – да, молодая, да, смазливая, но ведь пустая же, как кукла, в голове три с половиной мысли, и все на одну и ту же тему…

А эта манерная кривляка Татьяна Эрнестовна? Строит из себя Мисс Вселенную, а между тем «тощая кобыла – это еще не лань», как выразилась однажды завхоз. К тому же она, как сорока, любит все блестящее и постоянно обвешивается сверкающими побрякушками; не женщина, а елка какая-то новогодняя!..

А Ирина Львовна, наша подрабатывающая переводами интеллектуалка?! Нечего сказать, хороший же у него вкус! Холодная, как классная доска, сухая, как логарифм; и если, к примеру, приложить стетоскоп к ее плоской от постоянного курения груди, то наверняка услышишь не шум дыхания и биение сердца, а треск, жужжание и пощелкивание электронных схем – недаром дети единодушно и сразу окрестили ее Воблой!..

Аделаида закрыла глаза и замотала головой, силясь заглушить эти назойливо-неприличные вопли.

На мгновение неприглядные обличья трех негодяек сменил чарующий образ господина директора лицея – весь в восточном и белом, как в давешнем сне. Аделаида всхлипнула и ткнулась лбом в холодное пыльное стекло.

– Ага, – прокомментировал голос, – ну конечно же… Нам следовало бы догадаться сразу. Это же султан, шейх, турецкий паша; не успел приехать, как завел себе целый гарем…

Аделаиду моментально кинуло в жар, а потом – в холод.

– Замолчи! – приказала она непрошеному комментатору. – Ни слова больше! Ничего не хочу слышать!

– И хорошо, и правильно, – тут же засуетилось очнувшееся здравомыслие, – а вот мы сейчас выйдем из поезда, подышим свежим воздухом, а потом пойдем себе в институт, на семинар по внедрению в школе высоких информационных технологий. В институте так тихо, так спокойно; поработаем часика три, вот все глупости из головы и выветрятся…

В самом деле, электричка, дребезжа и стеная, уже приближалась к конечной станции. Аделаида вышла на платформу, глубоко вдохнула насыщенный железнодорожными ароматами воздух, прищурилась на безмятежно сияющее солнце и, почти успокоившись, спустилась в подземный переход.

Радуясь наступившей в голове тишине, она быстро, но без излишней торопливости, как в добрые старые времена, прошла несколько кварталов. Впереди и внизу блеснула тусклая гладь озера.

Аделаида остановилась, недоуменно заморгав; потом сообразила, что вместо того, чтобы, выйдя на проспект, повернуть направо, к центру, она повернула налево. Она всегда поворачивала налево и шла этой дорогой, когда приезжала к дочери. Иногда она делала небольшой крюк, чтобы взглянуть на озеро, чьи холодные свинцово-серые в любую погоду и при любом освещении воды отличались своеобразной мрачной красотой.

Аделаида посмотрела на часы и вздохнула: было без пяти два. На семинар она опоздала в любом случае. Аделаида вновь удивилась самой себе – на сей раз тому, сколь мало ее это расстроило, – а ведь она никогда и никуда не опаздывала, даже в молодости, даже на свидания со своим будущим мужем.

Вместо того чтобы бежать со всех ног к автобусной остановке или к перекрестку ловить попутную машину, она вышла на берег и неторопливо спустилась к воде.

Как давно она не гуляла, не бродила вот так, в одиночестве, никуда не спеша, в свое удовольствие! Никого не было в этот час здесь, на раскисшем от весенней грязи берегу. Город шумел за спиной, но как-то приглушенно и удаленно, словно озеро обладало способностью поглощать ненужные и неуместные в природе звуки. Аделаида опустилась на старое прогнившее бревно, подперла рукой щеку и погрузилась в созерцание солнечных бликов на темной озерной воде.

* * *

Аделаида провела на берегу озера несколько часов. Она устала, замерзла и проголодалась, от долгого сидения на бревне у нее затекла спина, но, когда она возвращалась в город, лицо у нее было спокойное и даже довольное, как у человека, который наконец-то сумел хотя бы на время договориться с самим собой.

Странный, неприятный, волнительный день кончился. Наступал вечер, свежий, нетронутый, полный неизвестных возможностей, и лишь от нее самой зависело, как она его проведет.