Тайна донжуана
Шрифт:
Поверх кирпичей постелены домотканые половички, а на них расстелен тулуп необъятных размеров шерстью наружу.
Улеглись. Тесно друг к другу. Ногами уперлись в неостывшую еще трубу. Подушки не было, но нашли выход и из этого положения: Андрею под голову положили мешочек с сушеной травой, а Катя примостила свою головку у него на руке.
Печь отдавала свое тепло постепенно. Вначале она показалась вовсе холодной, но чем дольше они соприкасались с ней, тем горячее она казалась – тепло шло изнутри кирпичей и постепенно накапливалось в их телах. Душный, сухой воздух, настоянный на запахах
А Елена стояла посреди комнаты и лихорадочно искала способ отвлечь уже возвращающегося мужа. В раздумье она расстегнула верхнюю пуговицу на блузке… потом еще одну…А потом решительно сняла ее и набросила на плечи шаль…
Вошедший Валерий Сергеевич остолбенел.
– Лен… ты что в таком виде? – а у самого аж голос охрип.
– Да вот блузку испачкала… свеклой… Постирать хотела…
Она выпустила из рук конец шали и та сползла с одного плеча…
– Лен… какая стирка…ну ее…завтра постираешь…
Он надвигался на нее, не спуская глаз с оголившегося плеча… А она отступала, увлекая его за собой…дальше…в другую комнату…
Дверь за ними закрылась.
Катя и Андрей, взбодрились от голосов и наблюдали сцену сквозь старенькую, полуистлевшую занавеску. У Жданова от удивления глаза на лоб полезли, он трясся в беззвучном смехе, а Катя зажимала рот рукой, чтобы не прыснуть во всеуслышанье.
– Ну, Елена Александровна, ну актриса, - проговорил Жданов,- а ты, Кать, так умеешь?
– Что умею?
– Мужа завлекать… Учись у матери!
– Подумаешь, сложность… - на полном серьезе проговорила Катя и дернула замок на спортивной куртке…
Они проснулись от громкого голоса Пушкарева
– Лен! А Катюха где? И Андрея Павловича нет…
– Тише ты! Разбудишь!
– А где они?
– На печке…
– Вдвоем?!
– Ну, а как иначе? Печка-то одна…
Катерина, не долго думая, спрыгнула с печи.
– Пап, ты чего шумишь? Андрея Павловича разбудишь…
– Он спит?
– Наверное… он с того краю…
– А ты на этом краю была?
– На этом.
Андрей, чтобы не подводить Катю, спрыгнул с другого края …
– Переодевайтесь, Андрей Павлович. Одежда подсохла. Я еще утюгом…И ты Катенька, надень другое… Ужинать будем…
Ужин был при свечах, но не для романтики, а из-за элементарного отключения электричества – такое здесь часто случалось, и все жители имели запас свечей и керосиновых ламп. И у Пушкаревых все это было, хотя они и появлялись здесь нечасто, в основном летом, в период отпусков и разгара дачной жизни. Сад-огород они не разводили – далековато все же от Москвы, а приезжали на недельку-другую отдохнуть от городской суеты, почувствовать себя частью природы, ощутить временность нашего пребывания в этом мире – посещение могил родственников способствовало этому.
Валерий Сергеевич пристроил над потолком лампу «летучая мышь», а на столе в тени – бутылочку наливки, чтобы не сильно бросалось в глаза уменьшение ее объема. Дело в том, что наливка предназначалась лично ему, остальные гости и хозяева пили другие
напитки: Катя с Еленой – сухое вино, а для Жданова нашелся коньяк. Он, конечно, предпочел бы виски, но за неимением оного и коньяк был хорош – сладкие напитки он не употреблял категорически.Елена подала уже свои фирменные голубцы, а Кати все не было… Чем она там могла так долго заниматься?
Наконец, после нескольких окликов и матери, и отца, она появилась… Все застыли в немом удивлении. Это была совсем другая девушка: коротенький джинсовый сарафанчик, яркая маечка… Волосы заплетены в четыре косички – одна в другую, и уложены на затылке «корзиночкой» при помощи ленточек разных цветов…
– Катенька… - только и вымолвила Елена, а Жданов и этого не смог сделать – так поразил его ее вид: совсем девчонка…
Валерий Сергеевич недовольно крякнул.
– Ну вот… вспомнила … Как хорошо одевалась… и опять…
– Мам, пап! Я в сундуке нашла… со школы еще остались… и впору… как ни странно…Пап, я же только дома…сегодня…
– А мне очень нравится, - сказал Жданов, - как на фотографии в альбоме. Кать, Вы обязательно возьмите эти вещи с собой и носите. Вам они идут.
– Конечно, Катенька! Чего им тут лежать, возьми , - поддержала Елена.
Катя после слов Андрея приободрилась, почувствовала себя увереннее, а потом и вовсе развеселилась.
Ужин затянулся за полночь. В печке потрескивали дрова, лампа освещала только центр комнаты, а по углам громоздились тени. Валерий Сергеевич рассказывал свои бесконечные байки и не забывал про наливку, Елена подкладывала Жданову то одно блюдо, то другое – он был единственным ценителем ее кулинарного таланта, все остальные воспринимали ее кушанья как нечто обычное, не подозревая, что в других семьях такого нет.
Андрей сидел рядом с Катей и, пользуясь полумраком, держал ее за руку и даже умудрялся прошептать, что-либо на ушко и поцеловать там же, когда Пушкарев ослаблял внимание к дочери. Елену Александровну он не особо стеснялся, сразу записав ее в свои союзники, но не нахальничал, соблюдал приличия и устои хозяев.
Катя в такие моменты вспыхивала, пугливо озиралась по сторонам – не заметил ли кто, больно толкала его в бок локтем и ворчливо журила: «Что ты делаешь? Перестань немедленно!», - но было видно, что на самом деле ей безумно нравится…
Когда рассказы Валерия иссякли под влиянием наливки, Елена вдруг предложила дочери.
– Катенька, а давай споем? Как раньше бывало…
– Мам, у нас и музыки нет… и слова я все перезабыла…
– Ничего, доченька… вспомнишь… а музыка нам и ни к чему… мы сами…
И она начала …
«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…» - голос у нее был не сильный, но приятный. А уж чувств она вкладывала в слова столько…
Первый куплет Катя настраивалась. Вставляла только отдельные слова, а потом подхватила голосом более низким и глубоким.
«…Как бы мне, рябине, к дубу перебраться, я б тогда не стала, гнуться и качаться…».
Андрей слушал, затаив дыхание. Катя открылась ему совсем с другой стороны. Он-то считал ее прагматичной, зацикленной на работе, а тут вдруг проявилась романтичная натура, склонная к лирике. Жаль, нет гитары, он бы подыграл…
И вдруг появилась перед глазами картина: они сидят перед камином… играет музыка… Катя привалилась к его плечу и напевает:
«Я люблю тебя до слёз.
Это для меня не странно.