Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)
Шрифт:
Однако картина событий, созданная склонными к преувеличению польскими хронистами, противоречит описанию ПВЛ: «Пошел Изяслав с Болеславом на Всеслава; Всеслав же выступил навстречу. И пришел к Белгороду Всеслав, и с наступлением ночи тайно от киевлян бежал из Белгорода в Полоцк. Наутро же люди, увидев, что князь бежал, возвратились в Киев, и устроили вече, и обратились к Святославу и Всеволоду, говоря: „Мы уже дурное сделали, князя своего прогнав, а он ведет на нас Польскую землю: идите же в город отца своего; если не хотите, то поневоле придется поджечь город свой и уйти в Греческую землю“. И сказал им Святослав: „Мы пошлем к брату своему; если пойдет с поляками погубить вас, то мы пойдем на него войною, ибо не дадим губить города отца своего; если же хочет идти с миром, то пусть придет с небольшой дружиной“. И утешили киевлян, Святослав же и Всеволод послали к Изяславу, говоря: „Всеслав бежал, не веди поляков на Киев, здесь ведь врагов у тебя нет; если хочешь дать
Посредничество князей Чернигова и Переяславля не спасло жителей от расправы, осуществлявшейся руками Мстислава Изяславича, но то, что киевляне обратились за содействием в разрешении конфликта со своим князем к другим соправителям «Русской земли», с нашей точки зрения, представляется показательным фактором в отношениях между ее городами. Благодаря этому посредничеству Болеслав вошел в Киев лишь с небольшим воинским контингентом и был вынужден уйти после избиения своих воинов. Показательно и то, что Святослав в случае необходимости собирался начать вооруженную борьбу против старшего брата в защиту «града отца своего». Этому факту можно предложить два объяснения: либо установленный в 1054 г. режим «коллективного сюзеренитета» (как характеризовал его Л. В. Черейнин){303}распространялся также и на Киев, либо к концу 1060-х гг. отношения Изяслава и Святослава обострились настолько, что последний не побоялся бы в крайнем случае нарушить существующий порядок иерархических отношений.
Реквизиции, о которых упоминают польские хроники, да и сам факт появления поляков в «Русской земле», явно не добавляли популярности Изяславу, который, если верить «Житию Феодосия Печерского» и «Киево-Печерскому патерику», уже до того момента находился в натянутых отношениях с представителями Церкви: после организации Печерского монастыря часть приближенных князя присоединилась к монашеской братии, что, разумеется, вызвало гнев Изяслава, пригрозившего отправить в заточение одного из ее лидеров, Никона, а заодно и раскопать пещеру, где жили монахи{304}.
По справедливому замечанию А. В. Назаренко: «Позиции Изяслава после его возвращения при поддержке польского князя Болеслава II на киевский стол в 1069 г. оказались существенно иными, нежели те, которые он занимал до своего бегства в Польшу в предыдущем году. Вернув Киев, Изяслав утратил, однако, контроль над Новгородом и Волынью, оставшимися за Святославом и Всеволодом соответственно, что весьма расширило возможности последних в их западноевропейской политике»{305}. Как полагает исследователь, черниговский князь заключил союз с германским королем Генрихом IV, направленный против Изяслава и его польского союзника{306}. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, едва нейтрализовав Всеслава, Изяслав, стремясь укрепить свой пошатнувшийся авторитет, выступил инициатором строительства новой церкви-усыпальницы Бориса и Глеба, куда в 1072 г. были перенесены их останки.
ПВЛ описывает это событие следующим образом: «В год 6580 (1072). Перенесли святых страстотерпцев Бориса и Глеба. Собрались Ярославичи — Изяслав, Святослав, Всеволод, — митрополит же тогда был Георгий, епископ Петр Переяславский, Михаил Юрьевский, Феодосий игумен Печерский, Софроний игумен монастыря Святого Михаила, Герман игумен Святого Спаса, Никола игумен Переяславского монастыря и все игумены, — и устроили праздник, и праздновали светло, и переложили тела в новую церковь, построенную Изяславом, что стоит и поныне. И сначала Изяслав, Святослав и Всеволод взяли Бориса в деревянном гробу и, возложив гроб на плечи свои, понесли, черноризцы же шли впереди, держа свечи в руках, а за ними дьяконы с кадилами, а затем пресвитеры, за ними епископы с митрополитом; за ними же шли с гробом. И, принеся его в новую церковь, открыли раку, и наполнилась церковь благоуханием, запахом чудным; видевшие же это прославили Бога. И митрополита объял ужас, ибо не твердо верил он в них (Бориса и Глеба); и пал ниц, прося прощения. Поцеловав мощи Борисовы, уложили их в гроб каменный. После того, взяв Глеба в каменном гробу, поставили на сани и, взявшись за веревки, повезли его. Когда были уже в дверях, остановился гроб и не шел дальше. И повелели народу взывать: „Господи, помилуй“, и повезли его. И положили их месяца мая во 2-й день. И, отпев литургию, обедали братья сообща, каждый с боярами своими, в любви великой. И управлял тогда Вышгородом Чудин, а церковью Лазарь. Потом же разошлись восвояси»{307}.
А. А. Шахматов полагал, что в основе летописной статьи 1072 г. лежала краткая запись, сделанная в 1073 г. при составлении свода Никона,
которая впоследствии была дополнена за счет вышегородских записок. К подобному же выводу приводят наблюдения А. Н. Ужанкова, обратившего внимание на то, что в тексте в прошедшем времени упоминается имя настоятеля вышегородского храма Лазаря, ставшего в 1088 г. игуменом Выдубицкого монастыря{308}, следовательно, в своем теперешнем виде она могла появиться только в Начальном своде. Исследователи не раз обращали внимание на то, что календарная дата, приведенная в ПВЛ, вставлена под влиянием вторичного перенесения мощей 2 мая 1115 г., тогда как перенесение мощей в 1072 г. произошло 20 мая, как то указывается в «Чтении» и «Сказании о чудесах».Как видно из состава участников церемонии, проведение ее было призвано консолидировать как представителей духовенства, так и представителей политической элиты вокруг Изяслава. Политическое значение вышегородских мероприятий 1072 г. не подвергается сомнению (широко распространена гипотеза, что во время их был выработан новый «правовой кодекс» Киевской Руси — «Правда Ярославичей»), однако существуют разногласия относительно их канонического статуса: исследователи, признающие на основании «Сказания о чудесах» факт причисления Бориса и Глеба к лику святых в княжение Ярослава, полагают, что в данном случае имело место обычное перезахоронение мощей{309}; в то время как их оппоненты интерпретируют события 1072 г. как официальную церемонию канонизации{310}.
В пользу этой точки зрения приводятся такие аргументы, как захоронение Бориса в деревянной раке (что вряд ли допустимо для святого, официально почитающегося Церковью), или замешательство при эксгумации святых митрополита Георгия, который был «нетверд верою к ним». Первое обстоятельство подтверждает гипотезу М. Х. Алешковского о приоритете почитания Глеба, которая разделяется современными исследователями. Действительно, если бы к тому времени он не имел официального статуса мученика, его останки вряд ли лежали бы в каменной раке.
Развивая эти наблюдения, можно предположить, что к 1072 г. сложилась ситуация, в которой Святослав Ярославич, наследовавший Муромскую волость Глеба, способствовал упрочению его культа, в то время как Изяслав и Всеволод стремились к укреплению культа Бориса. Странное поведение митрополита Георгия вполне могло быть одним из многочисленных агиографических стереотипов, описывающих ситуацию, в которой предстоятель Русской церкви действовал в соответствии с общепринятой практикой. Например, митрополит Иоанн I, узнав от князя Ярослава о чудесах, происходящих на могиле его братьев, испытал одновременно ужас, сомнение и радость{311}.
Выше уже отмечалось, что причастность Иоанна I к формированию Борисоглебского культа в княжение Ярослава Мудрого подвергается сомнению. Например, А. В. Поппэ высказал предположение о том, что если такой процесс и имел место (в начале 50-х гг. XI в.), у истоков его мог находиться не митрополит Иоанн, а митрополит Иларион — ставленник киевского князя{312}. Как отмечает Н. И. Милютенко: «Решающим аргументом в пользу того, что „изнесение“ мощей состоялось все-таки при Иоанне I, является свидетельство „Сказания чудес“. По мнению всех исследователей, редакция памятника, описывающая перенесение мощей в 1072 г., была создана в 1073–1076 гг. Большинство участников события, в том числе князья Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи, были свидетелями торжества времен Ярослава. Едва ли они могли забыть, при каком именно митрополите были извлечены из земли мощи свв. Бориса и Глеба. Тем более было бы нелепо, как предполагают иногда, пытаться ввести в заблуждение на этот счет митрополита Георгия. В отличие от нас, он имел доступ к архиву собственной митрополии и Константинопольской патриархии»{313}.
Поэтому надо полагать, что Изяслав Ярославич стремился придать родовому культу Бориса и Глеба официальный канонический статус под воздействием неблагоприятной политической конъюнктуры, следы которой четко запечатлены в источниках. Почти каждый из памятников, сохранивших описание событий 1072 г., отражает определенную политическую тенденцию: например, ПВЛ, и в особенности «Чтение» Нестора, настоятельно подчеркивают причастность к почитанию Бориса и Глеба Изяслава, который «ходил ко святым на праздник их» и отмечал этот день раздачей милостыни. Хотя, на первый взгляд, внимание сконцентрировано на усилиях Изяслава по возведению новой церкви, на отделку которой была отдана часть княжеской дани (очевидно, из Вышегорода), на переговорах князя с митрополитом Георгием по поводу перезахоронения княжеских останков нельзя не заметить политических пристрастий агиографа.