Тайна гибели Бориса и Глеба (др. изд.)
Шрифт:
Как свидетельствует НIЛМ, по утверждении в Киеве (очевидно, в 1019 г.), Ярослав наделил каждого из новгородцев десятью гривнами «и отпусти их всех домов, и дав им правду, и устав списав, тако рекши им: „по се грамоте ходите, якоже списах вам, такоже держите“»{259}. После этого летопись приводит текст «Русской правды». Можно предположить, что если «Русская правда» регулировала правовые отношения внутри Новгорода, то упоминаемый летописцем «устав» определял характер новгородско-киевских взаимоотношений.
Мы склонны рассматривать этот политический акт как первый этап «конституционной реформы» Ярослава. Второй ее этап следует отнести к 1036 г., когда, по свидетельству Новгородской IV летописи, «пошел Ярослав к Новгороду и посадил сына своего в Новгороде — Владимира, и епископа поставил — Жиряту; и людям написал грамоту,
В ПВЛ под 1054 г. при описании кончины князя приводится текст, служащий основанием для суждений о так называемом «ряде» Ярослава, суть которого сводится к следующему: «…Вот я поручаю стол мой в Киеве старшему сыну моему и брату вашему Изяславу; слушайтесь его, как слушались меня, пусть будет он вам вместо меня; а Святославу даю Чернигов, а Всеволоду Переяславль, а Игорю Владимир, а Вячеславу Смоленск». Далее следует комментарий: «И так разделил им города, запретив переступать пределы братьев и сгонять со стола…»{263}.
Сомнения в достоверности Ярославова «ряда» высказал еще С. М. Соловьев{264}. Со времени А. А. Шахматова этот текст считается результатом летописного творчества Никона{265}. Но даже если допустить, что он был создан позже описываемых в нем событий и не фиксирует «заповедь» Ярослава документально, следует обратить внимание на тот факт, что автор летописного текста говорит не о разделе «Русской земли», а лишь о разделе городов. Для сравнения: если в статье 1026 г. говорится о том, что князья разделили по Днепру Русскую землю, то в статье 1054 г. — лишь о том, что Ярослав разделил между ними города. В лучшем случае здесь можно видеть очередное ограничение юрисдикции киевского князя, получившего лишь формальное преимущество перед братьями (сеньорат). По мнению В. Я. Петрухина, «„ряд“ Ярослава не был равнозначен позднейшим „завещаниям“ князей XIII–XV вв., оставлявшим „уделы“ своим сыновьям (или родственникам) в наследство на правах собственности, но это был уже шаг к „отчинному“ — феодальному распределению и наследованию столов»{266}.
Еще академик В. О. Ключевский обратил внимание на «двойное соображение», которым руководствовался Ярослав при разделе «Русской земли»: «Он распределил ее части между сыновьями, согласуя их взаимное отношение по степени старшинства со сравнительной доходностью этих частей. Чем старше был князь, тем лучше и богаче волость ему доставалась. Говоря короче, раздел основан был на согласовании генеалогического отношения князей с экономическим значением городовых областей»{267}. Можно думать, что, с точки зрения современников Ярослава, речь шла не об утрате территориальной целостности «Русской земли», а лишь о перераспределении контроля над ключевыми городскими центрами, от которых были зависимы окраинные земли. Как отметил В. Л. Янин, «ряд» 1054 г. касался лишь первого поколения Ярославичей{268}. Из числа наследников был исключен старший внук киевского князя Ростислав Владимирович, чей отец скончался ранее. Это обстоятельство в середине 1060-х гг. послужило причиной первого династического конфликта.
Вопрос о том, насколько новаторской являлась последняя реформа Ярослава, направленная на установление полицентризма в «Русской земле», остается спорным{269}. Попытки установить мотивы, побудившие «самовластца Русской земли» к столь беспрецедентному решению, вряд ли выйдут когда-нибудь за рамки гипотез. Не исключено, что Ярослав Владимирович, исходя из своего богатого политического опыта, хотел предотвратить таким образом рецидив братоубийственного династического конфликта. Но, поскольку «ряд» 1054 г. касался в первую очередь днепровских владений киевских князей, то, делая заключение по аналогии, можно предположить, что Святополк Окаянный
четырьмя десятилетиями ранее тоже стремился к сохранению их территориальной целостности.Интересно, что европейские современники Ярослава демонстрировали противоположные тенденции{270}: чешский князь Бржетислав I (1034–1055) ограничился тем, что разделил между тремя сыновьями только Моравию{271}, в то время как старший его сын Спитигнев II (1055–1061) унаследовал княжеский престол в Праге. По утверждению «Чешской хроники» Козьмы Пражского, умирающий правитель Чехии объяснил свое решение представителям аристократии тем, что «так уж пошло от сотворения мира и от начала Римской империи, так уж продолжается и до нашего времени, что любовь между братьями — явление редкое… Вот почему, чем более могущественными и сильными я вижу своих сыновей, тем худшее [будущее] предчувствую своим великим духом», поэтому «верховное право в нашем княжестве будет всегда получать старший по рождению среди сыновей моих и внуков и что все его братья и те, кто происходит из княжеского рода, будут под его властью», ибо «если княжеством не будет управлять самодержец, то дело дойдет до того, что вы, вельможи, погибнете, а народу будет нанесен большой ущерб»{272}.
Разумеется, этот текст не более достоверен, чем «ряд» киевского князя. Как отмечает А. В. Назаренко: «Вряд ли приходится сомневаться, что в настоящем его виде завещание Бржетислава I является плодом литературного творчества самого Козьмы Пражского. Распознать существо династической реформы Бржетислава I, если таковая действительно имела место, за риторической пеленой, наброшенной стилизованным изложением Козьмы, крайне трудно. И все же ясно, что в завещании имелась в виду какая-то радикальная форма сеньората, коль скоро речь идет о „единовластии“ „старшего“»{273}.
Как следует из дальнейшего рассказа «Чешской хроники», Спитигнев II понимал «завещание» отца буквально. Недолго думая, «новый князь отправился в Моравию, чтобы навести в ней новые порядки», которые заключались в том, что «лучшие и благородные мужи» были посажены в темницы по разным городам, а два брата Спитигнева — Конрад и Оттон — отправлены в Прагу, где получили, соответственно, должности главного ловчего и главного кравчего{274}. Поэтому эти меры «ничем не напоминают умеренный сеньорат Изяслава Ярославича, каким он виделся Ярославу Мудрому»{275}.
Можно думать, что «самовластье» Ярослава, по крайней мере с формальной точки зрения, было условностью, ограниченной не только родовой традицией, но и нормами права; поэтому, если выражаться современным языком, оно воспринималось летописцами как явление легитимное, то есть не противоречащее религиозным представлениям, в отличие от единовластия «беззаконного» Святополка.
ЧАСТЬ 2
Культ Бориса и Глеба и междукняжеские войны на Руси в последней трети XI века
Историк — человек подневольный. Он знает о прошлом только то, что прошлое согласно ему доверить.
2.1. Династические традиции Рюриковичей
Согласно «Анонимному сказанию», поиск могил Бориса и Глеба начался после того, как Святополк погиб после поражения на Альте, а Ярослав «принял всю волость Русскую». Это сообщение обычно служит исходным пунктом для вычисления даты первого перенесения останков князей-мучеников в построенную Ярославом церковь в Вышегороде. Конкретная датировка была предложена в «Чтении о житии и погублении Бориса и Глеба» Нестора, который писал, что поиски тела Глеба были предприняты Ярославом сразу по изгнании Святополка и увенчались успехом через год. Буквальная интерпретация сообщения Нестора получила распространение в летописании XV–XVI вв., где поиски тела Глеба относились к 1019 г.{276}, что, разумеется, не могло не оказать влияние на историографию. В середине XIX в. митрополит Макарий (Булгаков) датировал это событие 1020 г.{277} А. А. Шахматов, исходя из положения о том, что 24 июля, день освящения церкви и перенесения мощей, мог быть воскресным, предложил сразу две датировки — 1020 и 1026 гг.{278} Последнюю из них поддержал его ученик М. Д. Присёлков.