Тайна исповеди

Медленно проплыли перед внутренним взором картины ужаса и бессилия. Впервые за долгие годы, прошедшие с детства, когда бабушка тайком от родителей водила меня в церковь, я, убежденный коммунист, начал молиться. Я не помнил слов, забыл, как правильно креститься, не мог произнести ни звука, но искренне, захлёбываясь слезами, просил прощения за себя и всех своих товарищей. Лишь выбившись из сил окончательно, я смог заснуть.

Дальше все было похоже на диафильм: уколы, процедуры, обследования, тщетные попытки врачей вернуть мне речь... За это время умерли все, кто был при смерти. Безумцы переселились в изолятор, где их еще долго пытались лечить различными экспериментальными методами. Мне пришлось написать многостраничный отчет о происшедшем, разумно опустив свои божественные откровения. С некоторых пор я ощущал обострение интуиции. Некий, слышимый лишь мне одному внутренний голос, который предостерегает меня от опасных шагов, утешает в печали и подсказывает выход из трудных ситуаций. Не бойтесь, это не тот "голос", что слышат шизофреники. Да и доктора говорили, что энцефалограмма у меня отличная. Странно, что речевой центр не активен.

Несколько месяцев пробившись со мной, медики стали терять интерес. Новых забот было предостаточно. На поверхности, возле комплекса, несколько раз высаживались десанты военных. Новые установки позволили эффективно их обезвреживать, даже вербовать и использовать в последствие выживших в качестве охраны. Группа, занимавшаяся автоматическим модулятором, на основе аналогового вычислителя, как раз закончила и испытывала свою установку. Излучатель разместили прямо в реакторной камере 4го энергоблока. Специфическая оболочка позволяла ему напрямую питаться энергией радиоактивного распада, делая при этом абсолютно недоступным для любых атак.

Излучатель успешно транслировал идею мрачного религиозного культа и исправно преумножал ряды его сторонников. Внутрь лабораторного комплекса его излучение не проникало, но подвергшиеся воздействию еще долгое время оставались в измененном сознании, не нуждаясь в повторном воздействии. Окрестности комплекса перекрыли зоной облучения вспомогательных установок, "подготавливавших" сознание нарушителей периметра к внушению пси-программы. Диапазон и мощность излучения были настроены на эффективную "обработку" транспортных средств с десантом. Попытка преодолеть периметр пешком приводила к необратимым последствиям для психики, вплоть до летального исхода.

За созданием всего этого я молча, с великой грустью, наблюдал со стороны. Медики так и не дали мне допуск к работе. Но я ничуть об этом не жалел. Было печально и горько наблюдать, как некогда величайший в истории научный коллектив, все глубже загоняет себя в моральный и тактический тупик. Практически с самого начала все наши исследования находились за гранью морали, но теперь все они были более чем преступны. Была утрачена та великая цель, "оправдывавшая средства". Все действия были подчинены лишь самосохранению. А масштаб нашего вмешательства оказался сравним с крошкой от сухаря, попавшей в дыхательное горло. Она может вызвать сильный кашель, но трахею никак не перекроет. Чем лучше она держится за стенки слизистой, тем дольше и мучительнее кашель.

Наши научные деятели решили, что установка О-сознания сдерживает прорыв ноосферы, и включали ее на максимальную мощность при любом возмущении пси-поля. На самом деле лишь провоцируя новые выбросы энергии.

Группа Лебедева попыталась доказать несостоятельность этой теории, но была подвергнута обструкции и изолирована в своей лаборатории. Позднее им удалось бежать, переманив охрану на свою сторону, и покинуть защищенный периметр по подземным коммуникациям, не подвергаясь воздействию пси-излучения. Дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Я бы мог находиться в центральной лаборатории по сей день, но, к счастью, мне удалось убедить коллег привлечь меня к наружным замерам возмущений пси поля в интервалах между пиками активности. Тогда еще не была налажена система дистанционного мониторинга, а я был достаточно грамотен для работы с измерительным оборудованием. В то же время моя потеря не сказалась бы на исследовательских проектах. В общем мне выдали костюм высшей степени защиты с прототипом устройства, блокирующего пси-излучение невысокой мощности. Так я смог начать выбираться наружу и изучать возможность побега. Ведь после ухода коллектива Лебедева все подходы к подземным коммуникациям круглосуточно охранялись. А мне уже было абсолютно ясно, что в одиночку я ничего не смогу изменить в ситуации с исследованиями, находиться же далее в комплексе было невыносимо тягостно, несмотря на безопасность, лечение и хорошее питание. Понемногу мне удалось собрать запас пищи, воды и снаряжения для выхода на несколько суток на поверхность. Согласно данным проводимых мной замеров, в ближайшую пару суток флуктуаций пси-поля опасаться не стоило. И у меня возникло непреодолимое желание поближе познакомиться с недавно обнаруженным мной на поверхности венткиоском. Он не был похож на типовые воздухозаборники транспортных тоннелей, однако и к вентиляции лабораторий отношения, судя по схемам, не имел. Хоть я и видел ту схему лишь однажды, на совещании перед злополучным штурмом, но она услужливо всплывала в памяти каждый раз, как я обнаруживал на поверхности сооружения на вид связанные с подземельями. Но самым веским аргументом в пользу близкого знакомства было отсутствие вооружённых охранников и питания в цепи сигнализации. Значит сооружение утратило значение для комплекса и вероятность неприятных встреч внутри минимальна.

На следующий день, выйдя на замеры с неизменным ломиком в руках (молодежь из новой охраны всегда шумно радовалась этому зрелищу), я сделал пару серий измерений возле входных сооружений, отправил данные по телеметрическому каналу, лишь потом стал кругами приближаться к распределительному шкафу со схроном. Если бы кому-нибудь вздумалось проследить за мной по датчику позиционирования, то он бы утомился раньше, чем я достал рюкзак. Попутно я продолжал вести замеры и кормить аналитическую машину данными. Все как всегда. Вот только добравшись до манящего бетонного куба с решетками я с размаху влепил в него измерительный прибор. Пусть те, кто будут потом искать меня (в чем я не сомневался), поразмыслят над этой загадкой.

Потом аккуратно, стараясь не оставлять следов снаружи, ломиком отжал решетку. Всё должно выглядеть так, будто взломали изнутри. Аномальные образования вокруг комплекса встречались редко, но приборы для их обнаружения у нас уже были. Я внимательно обследовал устье вентиляционного колодца. Прибор молчал.

Веревку, как я ни старался, во всем лабораторном комплексе найти не удалось. Слава Богу, что попался под руку кабель в нескользкой резиновой изоляции. Бухту больше 15 метров также найти не вышло. Осталось надеяться, что этого хватит. Интуиция упорно шептала, что замену веревки тут бросать нельзя. Осталось лишь продеть кабель вдвое вокруг прута решетки и попробовать съехать вниз. Когда кабель кончился, до пола оставалось чуть больше метра. Отпустив один конец, я рухнул вниз, уворачиваясь от падающего хвоста. Обратного пути больше не было. Зато кабельный коллектор обещал, как минимум, выход за охраняемый периметр ЧАЭС безопасным подземным путем. Бухту кабеля я снова затолкал в рюкзак и, ощетинившись фонариком и детектором двинулся в неизвестность.

По пути мне пришлось даже поспать. Топать в темноте, поминутно цепляясь рюкзаком за кабеледержатели оказалось весьма утомительно. Иногда мне встречались слабо светящиеся столбы пыльного воздуха, обозначавшие вентстволы. Я считал километры, но пока ещё было далеко до границы покрытия излучателей. Внизу, слава Богу, аномальных образований не встречалось и я проделал практически весь путь в оросительной безопасности. Наутро, переночевав в коллекторе, я уперся в его вертикальное ответвление. Вверх на скобах-держателях уходило несколько бронированных кабелей. Параллельно им тянулась череда привинченных к чугунным тюбингам обделки ступеней. Мне показалось, что стоит рискнуть и подняться по ним вверх, на разведку.

Детектор не показывал электромагнитных полей в кабелях. Похоже связью давно не пользовались. Крутившаяся в едва просачивающемся сверху дневном свете пыль говорила, что лазерных датчиков или древних фотоэлементов в тоннеле нет. Шумно пыхтя в тяжелом скафандре я карабкался по ржавой лесенке наверх.

Мои подземные скитания завершились в такой же бетонной будке, только круглой. Сигнализация также бездействовала, а кабели связи нырнули вбок, через гермоввод, за пару десятков метров до поверхности. Тут я слегка пожалел о варварски уничтоженном сканере пси-поля, но, вспомнив о телеметрии, быстро успокоился. Собственный "встроенный в голову сканер", ничего подозрительного не фиксировал.

Сначала я готовился отжать решетку наверху привычным ломиком, но затем увидел в стене железную дверь с кодовым замком. Нацарапанный на двери код заставил улыбнуться. Наивные привычки соотечественников убеждали, что я практически дома.

Дальше я двигался целиком полагаясь на "внутренний голос". Выставив детектор перед собой, не поднимая глаз, я каким-то чудом миновал всю охрану. Скорее всего помогало то, что двигался я к периферии, а не к центру. Да и охрану здесь несли такие же угрюмые парни с нашивками "Монолит", как на ЧАЭС. К людям в научных скафандрах они относились с почтением, без излишнего любопытства.