Тайна Jardin des Plantes
Шрифт:
— Ужас какой! — воскликнула Габриэлла.
Нужно было подумать о чем-то другом… Просто необходимо было подумать о чем-то другом!
Проведя чуть повлажневшей ладонью по волосам Сильвена, она предложила:
— Может, прогуляемся? — И, помолчав, добавила: — Обнимемся… с Парижем?
— Видишь, вон там, наверху, окно?.. — говорю я, останавливаясь возле массивного здания постройки 30-х годов, напротив Аустерлицкого вокзала. — Это та самая комната, откуда был украден ребенок.
Мюгетт с сомнением смотрит вверх:
— Ты в этом уверена?..
— Конечно! — говорю я не без некоторой бравады. — Я наблюдательная, и у меня хорошая зрительная память.
— Да, но здесь нет твоих камер. — с сомнением говорит Мюгетт, которую я уже давно посвятила в тайну своих энтомологических наблюдений, посчитав, что она заслуживает доверия.
И я в ней не ошиблась: несмотря на свое первоначальное изумление, Мюгетт в течение всех тех девяти месяцев, что мы с ней знакомы, хранит мой секрет. Она никому не сказала ни о моих камерах, ни о технических приспособлениях, которыми нашпигован «машинный зал» в моей квартире. К тому же она стала для меня, как это принято называть, «лучшей подругой». Я даже мысленно заключаю это определение в кавычки,
Но мы подруги — несмотря на наши различия, наши расхождения, наши постоянные стычки, в которых морализаторство Мюгетт сталкивается с моим цинизмом.
Именно поэтому я рассказываю ей все как есть, отловив ее в лицее после своего визита к мадам Отокорэ.
Мюгетт делает стойку! Моя авантюра с комиссаром Паразиа поражает ее воображение!
Мы покупаем горячие сэндвичи с сыром и ветчиной на улице Суффло, и я посвящаю ее в свой план:
— Я собираюсь вести свое собственное параллельное расследование…
— Хочешь поиграть в Шерлока Холмса?
— Именно. И если хочешь присоединиться ко мне в роли Ватсона, то…
— Почему бы и нет?
И вот мы стоим возле дома, где произошло одно из пяти похищений: улица Николя Уэля, Дом 1.
— Настоящий «человейник», — замечаю я, глядя на мрачный, без всяких украшений фасад многоквартирного дома.
— Поезжай в любой спальный район — и ты увидишь, что такое настоящая «концентрационная архитектура». Этому Ле Корбюзье в концлагерях бы свои дома строить!..
Ох уж эта Мюгетт со своими нравоучениями!..
Но факт, что дома вроде этого нагоняют тоску одним своим видом. Стиль 30-х — помпезный и угрюмый. Таких домов много было в фашистской Германии и сталинском СССР — высоких, как правило, двухцветных, с многочисленными узкими окнами, напоминающими бойницы. Этот дом отличается от них только затейливой витой надписью «Вилла „Аустерлиц“», идущей поверху узорчатых чугунных ворот, закрывающих центральную арку.
— Ну, что теперь? — не выдерживает Мюгетт, после того как я минут десять молча осматриваю окрестности. — Надеюсь, нам не придется устраивать допрос родителям похищенного ребенка?
— Нет. Я уже виделась с одной из матерей сегодня утром. Теперь я буду действовать незаметно.
— Незаметно? — с иронией повторяет Мюгетт.
Прохожие с удивленным видом на нас оборачиваются. Кое-кто с ужасом смотрит на дом. Хозяин магазинчика напротив, стоя на пороге, указывает покупателю на окна квартиры, в которой произошло несчастье. Неподалеку от них переминаются с ноги на ногу трое полицейских. Кажется, они нас заметили.
— Пошли, я хочу как следует все осмотреть.
Мюгетт еще некоторое время смотрит на окна квартиры, потом пожимает плечами и следует за мной по улице Николя Уэля.
В сущности, это не улица, а тупик: один ее конец упирается в стену, за которой виднеется буйная растительность — настоящие джунгли.
Переплетенные кроны деревьев и увитые плющом стволы образуют как бы вторую стену — растительную изгородь.
— Интересно было бы знать, что там, за этой стеной, — говорю я, приближаясь к ней.
После минутного колебания я поворачиваюсь к Мюгетт:
— Не послужишь ли мне лестницей?
Мюгетт демонстративно глубоко вздыхает и закатывает глаза. Но она прекрасно знает, что я от нее не отстану, пока не добьюсь своего. Она подходит к стене и подставляет мне сложенные ладони в качестве ступеньки.
— Иногда я задумываюсь: а не слишком ли это похоже на рабство? — говорит она.
— Можно и так назвать, — невозмутимо говорю я, забираясь на стену.
Оказавшись наверху, я в изумлении замолкаю.
Что это за место? Какой-то заброшенный парк? Обломок одного из «затерянных миров»?
Несколько строений из красного кирпича почти полностью увиты плющом. Зрелище в целом напоминает какой-то старинный романтический пейзаж.
Как будто природа решила взять реванш и вернуть себе то, что прежде отвоевал у нее человек.
— Ну что? — спрашивает Мюгетт уже с непритворной усталостью.
— С ума сойти… — бормочу я.
— Что там?
Я уже собираюсь ответить, как вдруг среди огромных папоротников появляется чей-то силуэт. Когда человек подходит ближе, я различаю старика в потрепанной униформе, выглядящего как городской Робинзон.
Он раздвигает густые заросли, и за ними оказывается… хижина! Вот это да! Сходство с Робинзоном — стопроцентное!
Я растерянно говорю:
— Хижина…
— Что? Что ты видишь?
— Охотничью хижину, — отвечаю я. — Это же надо — в центре города!..
Внезапно все исчезает: хижина, лес, Робинзон.
Я плюхаюсь в пыль на пятую точку, и мои зубы клацают.
Мюгетт роняет меня на землю, не в силах больше удерживать.
— Иногда, — негромко произносит она, — я думаю, что и тебе тоже на меня наплевать…
— Еще и обижаешься!.. Это я должна обижаться: из-за тебя я чуть не откусила себе язык! — говорю я, одновременно внимательно изучая план Парижа, который вынула из портфеля.
Я начинаю понимать.
— Это Ботанический сад, вход в него с улицы Бюффона… Вот эти здания — корпуса Музея естественной истории… Недалеко от них зоопарк. Я туда часто хожу — посмотреть на белых обезьян и на пресмыкающихся… А этот старикашка — скорее всего…
Я поднимаю голову и обнаруживаю, что Мюгетт уже нет рядом. Потом слышу ее смех у себя за спиной.
Я оборачиваюсь, и во мне мгновенно вскипает гнев.
— А ты как здесь оказался?!
— О! Кажется, гномиха злится…
— Не называй ее так! — фыркает Мюгетт и с явным удовольствием прижимается к молодому человеку.
Я готова ее убить.
— Это ты его позвала?
Чтобы замаскировать смущение, Мюгетт прячется за плечом молодого человека. Вместо нее отвечает он:
— Я пришел за ней, потому что мы собрались в кино. Начало — в два. А потом надо успеть на лекцию по философии — в четыре.
— Но я-то думала, что мы с тобой весь день… — говорю я, обращаясь к Мюгетт, но она меня уже не слышит.
— Ну что, пошли? — говорит молодой человек и берет ее за руку.
Моя подруга колеблется, в замешательстве смотрит на меня, но в конце концов следует за молодым человеком. Потом оборачивается ко мне и говорит:
— Может быть, встретимся снова после моей Лекции по философии?..
Я ничего не отвечаю. Я в ярости.
Бартелеми! Бартелеми Деэн! Я знала, что Мюгетт встречается с этим тупицей из нашего класса, но чтобы притащить его сюда, а потом вместе с ним уйти! В тот самый момент, когда она мне так нужна!.. И еще небось все ему разболтала!.
Я
чувствую себя преданной. И все это — ради обжиманий со смазливым типчиком!.. Какое убожество!.. И она еще что-то говорила о рабстве!.. Телесное рабство — что может быть отвратительнее?Я так взбешена, что даже не сразу чувствую чью-то руку на своем плече.
— Опять ты!
Я поднимаю голову:
— Да, представьте себе, комиссар: опять я…
Глава 21
Усевшись на стену верхом, Сильвен протянул руку Габриэлле.
— Давай, залезай! — прошептал он. — Только тихо — охраны тут в десять раз больше, чем раньше!
Он почувствовал, как тонкие сильные пальцы Габриэллы сжали его руку, — и в следующий миг она уже сидела рядом с ним на гребне стены.
— Боже мой! — выдохнула она, взглянув на темные массивы деревьев.
Густой бесконечный лес утопал в ночном сумраке.
Габриэлла подняла глаза к черному небу, потом прерывистым шепотом произнесла:
— Это даже сильнее впечатляет, когда нет луны…
Сильвен довольно улыбнулся. Габриэллу можно было понять: вид был действительно фантастический. Узорчатые тени ветвей, переплетающиеся с четко очерченными тенями крестов; темные массивы низкого густого кустарника; черные, темно-серые, темно-зеленые оттенки; приглушенные звуки; почти абсолютная тишина…
Переводя взгляд с владений мертвецов на городские улицы, лежавшие по другую сторону стены, Сильвен спрашивал себя: где же настоящий, реальный мир? Начинался ли он с многоквартирных домов на улице Гамбетты, электрических фонарей, полицейского, дремлющего на скамейке?.. Или же с густых древесных зарослей по ту сторону стены?..
— Шестьсот тысяч трупов, — притворно-зловещим тоном произнес он. — Четыреста сорок тысяч квадратных метров воспоминаний, сожалений, разлагающихся останков!..
Габриэлла созерцала тени деревьев с видом гурмана, изучающего накрытый праздничный стол. Никогда еще слова Сильвена не производили на нее такого сильного впечатления.
— Ну что, идем? — спросила она с детским воодушевлением.
— Идем!
И они спрыгнули со стены на землю кладбища Пер-Лашез.
Они целый час бродили по аллеям, почти не разговаривая.
Сильвену не нужно было ничего рассказывать — словно под воздействием какого-то импульса он просто слегка сжимал руку Габриэллы, и она сама все видела. Ночная темнота словно исчезала, все вокруг становилось отчетливым. Как будто наступил день… странный, ночной день. Некий предвечный свет заливал надгробные плиты, деревья, тропинки, придавая ночной вылазке молодого мужчины и молодой женщины совершенно фантастический оттенок.
Слева от них появилось необычное, похожее на древний менгир, надгробие Алана Кардека — отца современного спиритизма, окруженное восторженными пожилыми поклонницами в вуалетках, сдувавшими с него пылинки и втайне мечтавшими о том, чтобы когда-нибудь их собственные останки упокоились возле останков обожаемого мэтра. Слева — могила Джима Моррисона, на которой длинноволосые молодые люди обоего пола курили сигареты с марихуаной под музыку «Дорз».
Несмотря на то что сейчас Сильвен и Габриэлла были на кладбище одни, перед их глазами, словно воочию, мелькали картины прошедших эпох.
Фантазия? Реальность? Столько легенд витало в бесконечных аллеях этого города мертвых… Сколько слухов циркулировало вокруг этого холма, превращенного в некрополь в самом начале девятнадцатого столетия — когда были снесены триста парижских кладбищ, а их обитатели «переселены»…
— Мертвые Парижа… — прошептал Сильвен.
Он и Габриэлла шли среди могил — словно Поль и Виржини или все те бессчетные пары легендарных возлюбленных, о чьих приключениях они прежде с таким восторгом читали в своем тайном убежище — Ботаническом саду.
Вокруг них не было ничего, кроме потрескавшихся надгробных камней и покосившихся крестов, наполовину утонувших в прелых прошлогодних листьях и поросших мхом. Растущие вокруг тисы и кипарисы, словно стремясь безраздельно завладеть некрополем, вонзали корни в мрамор и камень.
— Ничего не изменилось, — сказала Габриэлла, слегка запыхавшаяся, словно марафонский бегун после долгой дистанции.
Сильвен тоже перевел дыхание, не способный что-либо произнести — как будто голос его застыл, очарованный царящей вокруг гармонией.
Словно опьяневший, он позволил Габриэлле вести себя. Пусть ненадолго, но он по-настоящему заново обрел юность, забыв обо всем остальном. Однако теперь он снова спустился с небес на землю и осмотрел окрестности пронзающими темноту глазами.
«Настоящий взгляд зверя», — подумала Габриэлла с нежностью, беря Сильвена за руку.
— Ангел мой, я так счастлива…
Сильвен ничего не ответил на это признание, по-прежнему словно загипнотизированный. Какая-то часть его сознания воспринимала присутствие этой нежно льнувшей к нему женщины. Но другая на нее больше не обращала внимания, сосредоточившись на слабом шорохе в ветвях тиса у них над головой: там возилась во сне какая-то птица.
Сильвен немного нервным жестом отбросил со лба прядь волос, потом провел ладонью по волосам Габриэллы. Он чувствовал, как бьется ее сердце. Оба их сердца…
— О, мой Сильвен, увези меня куда-нибудь…
Она прижималась к нему, словно маленький зверек. В одно мгновение все стало очевидным: их близость, их тайное сообщничество… Вселенная вокруг них готова была вот-вот обрушиться. Они будто стояли на самом краю мира…
— Увези меня в Ботанический сад, — прошептала Габриэлла, уткнувшись лицом в грудь Сильвена.
Он чувствовал ее теплое прерывистое дыхание. Впивал тонкий, чуть терпкий аромат ее тела — он всегда воспламенял его, отождествляясь с теми редкими моментами, когда она нарушала запретную дистанцию, — смешанный с легким запахом ее духов («Аллюр» от Шанель), которыми она пользовалась с четырнадцати лет.
«Она тоже все вспоминает, — подумал он. — Запахи, звуки, вкусы… Все это возвращается, как ненадолго прерванный сон…»
Эта мысль была не вполне свободна от жестокости: Сильвен знал, как болезненны и разрушительны такие воспоминания и каким мучительным потом бывает отрезвление. Всего несколько часов спустя Габриэлле придется вернуться в Бельвилль — в многоэтажный дом, в свою типовую квартиру, в свою обычную мещанскую повседневность… И у нее, как в поговорке, не останется ничего, кроме глаз, чтобы плакать…
«Но она ведь этого и хотела…»
Как и прежде, эти прогулки пробуждали в Габриэлле физическую чувственность. Ей нужен был Сильвен — его тело, его руки, его губы… Ей нужно было все то, чего она так боялась, когда приходила в себя. Все то, пленницей чего она себя ощущала. Все, что заставило ее в конце концов убежать и выйти замуж за другого человека…
Однако в этот вечер, в эту ночь она чувствовала, как остро ей всего этого недоставало…
— Сильвен, все эти годы без тебя…
Он по-прежнему никак не реагировал. Не для того ли, чтобы вывести его из оцепенения, она все сильнее к нему прижималась?.. Ее лицо почти касалось его лица. Все было идеально… даже лучше, чем во времена их детства: к былой чистоте примешивался нежный яд ностальгии…