Тайна Моря
Шрифт:
Такая речь меня успокоила. Это было обещание войны мужчины с мужчиной — и это я понимал гораздо лучше, чем тонкости создавшегося положения.
Я убрал пистолет в карман и, отвечая, поклонился оппоненту:
— Когда это время придет, сэр, я буду в вашем распоряжении — как пожелаете, где пожелаете и когда пожелаете. Между тем, пока вы перенесете дело в международную плоскость, я постараюсь, чтобы правительство Америки, в безопасности которого заинтересованы мои дорогие друзья, просило Англию не предпринимать касательно этого сокровища — если оно действительно перейдет Англии — никаких мер в ущерб своей заокеанской союзнице. Как видите, сэр, до окончательного разрешения спора неминуемо пройдет время. До завершения текущей войны ничего не сделается, а с окончанием войны исчезнет и потребность в средствах для ее поддержания. Будьте очень
Он ничего не ответил, только долго смотрел на меня с немой ледяной ненавистью. Затем тихо произнес:
— Позвольте удалиться, сеньор.
Я поклонился и проводил его до двери. За порогом он обернулся и, на величественный и старомодный манер высоко подняв шляпу, поклонился мне. Затем двинулся по дороге в Уиннифолд, ни разу не оглянувшись.
Провожая его взглядом, я то и дело замечал, как над низкими зелеными кустами вдоль края утеса мелькает голова Гормалы. Согнувшись, она тайком следовала за испанцем.
Я вернулся домой, чтобы поразмыслить над произошедшим. Все так запутывалось, что простого выхода я не видел. Где-то на задворках разума сложилось твердое убеждение, что самым лучшим будет передать сокровища полиции, сообщить шерифу и попросить моего стряпчего подать формальное ходатайство на право собственности куда полагается. А затем — пригласить Марджори в медовый месяц. Я видел, что она почти, хотя и не совсем решилась на этот шаг, и ненадолго я впал в фантазии.
Я спустился с небес на землю уже в сумраке и понял, что на улице темнеет. Тогда я подготовился к ночи, помня, что у меня в руках огромное сокровище и что отчаянный человек, притязающий на него, знает: оно хранится у меня дома. Только заперев все окна и двери, я начал готовить ужин.
К тому моменту я ужасно проголодался; наевшись, я сел поближе к бодрящему огоньку сосновых поленьев, закурил трубку и начал думать. Снаружи поднимался ветер. Я слышал его посвист над крышей, а время от времени он завывал и грохотал в дымоходе; скачущее пламя словно отвечало на его зов. Я не мог собраться с мыслями, все ходил по кругу от испанца к кладу, от клада к Гормале, от Гормалы к Марджори, а от Марджори — обратно к испанцу. Всякий раз, как цикл замыкался и я возвращался к Марджори, мой восторг при мысли о ней и о нашем будущем скрывался за туманом смутного беспокойства. Из него возникал дон Бернардино, запуская очередной виток раздумий. В моих мысленных блужданиях он стал главным персонажем: его гордость, его чувство долга, подчинявшее даже гордость, его отчаяние, его скорбь — все словно было со мной и вокруг меня. Я то и дело вздрагивал при мысли, что такая самоотверженная сила обратится против Марджори.
Мало-помалу, несмотря на все тревоги, ко мне подкрался сон. Я и в самом деле почти выбился из сил. События последних дней сменяли друг друга так быстро, что не хватало времени на передышку. Даже долгий сон, венчавший стояние в затопленной пещере, не позволил мне, так сказать, выспаться про запас — то было лишь погашение долга природе, а не вложение капитала. Меня утешала мысль, что Марджори обещала не покидать замок до моего приезда. Обнадеженный, я накрылся одеялами — выбрав те, в которые закутывалась она, — и заснул.
Думаю, даже во сне меня не оставили мои волнения, ибо мысли шли той же колеей, что и наяву. Смешались все жуткие элементы последнего времени, омраченные тревогой из-за чего-то неизвестного. Насколько помню, спал я плохо: часто пробуждался в агонии неопределенных страхов. Пару раз ворошил затихавший огонь, чувствуя в нем какую-никакую компанию. Ветер снаружи завывал все громче, и всякий раз, как я вновь погружался в сон, я плотнее кутался в одеяла.
Ночью я будто не спал, потому что мне послышался крик и, разумеется, в нынешнем состоянии померещилось, что Марджори в беде — и зовет меня. Что бы ни было источником крика, он достиг мозга через густой туман сна — тело откликнулось, и не успел я сообразить, отчего или почему, как уже стоял на полу и тяжело дышал, настороженный. И вновь снаружи раздался пронзительный крик, бросивший меня в холодный пот. Марджори в беде и зовет меня! Я машинально подскочил к окну, открыл створки и поднял раму. Снаружи была сплошь темень с едва различимой холодной полоской на далеком восточном горизонте, сообщавшей о грядущем рассвете. Ветер усилился и ворвался мимо меня в комнату, шурша бумагами
и приводя пламя в пляс. То и дело на крыльях ветра проносилась птица, крича на лету: дом стоял в двух шагах от моря, и птицы не обращали на него внимания. Одна промчалась так близко, что ее крик раздался прямо в ушах — несомненно, он-то и вырвал меня из сна. Какое-то время я еще колебался, не отправиться ли немедленно в Кром, но здравомыслие одержало верх. Я не мог войти в такой час, не подняв шума и не вызвав кривотолков. Поэтому я вернулся в угол у камина и, навалив новых поленьев и устроившись в своем гнездышке из одеял, скоро почувствовал, как на меня вновь опускается сон. Вступила в свои права безмятежность мыслей, приходящая с началом дня…В следующий раз я проснулся не так резко. Стук был нескончаемым и требовательным — но не пугающим. Мы все более-менее привыкли к таким звукам. Я прислушался, и постепенно ко мне вернулось осознание окружающего. Стук все не унимался… Я обулся и подошел к двери.
Снаружи стояла миссис Джек, встревоженная и раскрасневшаяся, несмотря на холодный ветер, все еще поющий вокруг дома. Стоило открыть дверь, как она проскользнула внутрь, и я закрыл за ней. От первых же ее слов у меня упало сердце и в смутном ужасе застыла кровь в жилах.
— Марджори здесь?
Глава XLIII. Честь испанца
Миссис Джек увидела ответ в моих глазах раньше, чем я обрел дар речи, и отшатнулась к стене.
— Нет, — сказал я. — Почему вы спрашиваете?
— Так ее здесь нет! Значит, что-то случилось; этим утром ее не было в своей комнате!
Этим утром! Мысли заметались. Я посмотрел на часы — было уже начало одиннадцатого.
Как в тумане я слышал, что говорит миссис Джек:
— Вначале я не сказала слугам ни слова, чтобы не болтали. Сама обошла весь дом. Ее постель нетронута; я стянула белье и накинула обратно в беспорядке, чтобы служанка ничего не заподозрила. Потом тихо расспросила, видел ли кто ее, но никто не видел. Тогда я сказала как можно спокойнее, что она, должно быть, вышла на раннюю прогулку. Затем я позавтракала одна, велела готовить двуколку и приехала сюда. В чем же дело? Вчера вечером она говорила, что не уйдет до вашего приезда, а она всегда держит слово — значит, что-то случилось. Скорее возвращайтесь со мной! Я места не нахожу от волнения.
На мои сборы хватило двух минут; затем, заперев за собой, мы сели в двуколку и поехали в Кром. В начале и в конце пути мы ехали тихо, чтобы не возбуждать подозрений, но в середине — подлинно летели. В пути миссис Джек рассказала, что вчера вечером легла спать как обычно, оставив Марджори в студии — та сказала, что пойдет в библиотеку работать, поскольку писем накопилось много, и чтобы никто ее не ждал. Она обычно так распоряжалась, когда засиживалась допоздна, потому это не привлекло лишнего внимания. Миссис Джек, встававшая рано, оделась за час до того, как войти к Марджори. В ходе расспросов служанка, чьей обязанностью было открывать входную дверь, сказала, что дверь утром, как положено, была заперта на замок и цепь.
В Кроме все было тихо. Я сразу же отправился в библиотеку, раз это, предположительно, было последним местом, где находилась Марджори. По пути я спросил миссис Джек, подготовила ли Марджори письма для отправки. Она ответила, что нет: их было заведено класть в ящик на столе в прихожей, но она сама в него заглянула, когда спускалась положить письмо в Америку. Я тут же подошел к столу у камина, где обычно по вечерам сидела Марджори. Там хватало письменных принадлежностей, чистой бумаги и конвертов — но ни следа письма или свежего текста. Я обыскал все помещение, но ничто не привлекало внимания. Я снова спросил миссис Джек, что ей сказала Марджори о своих планах не покидать замок без меня. Поначалу с неким колебанием, словно боясь нарушить доверие, но наконец свободно, словно радуясь возможности облегчить душу, она рассказала все:
— Моя дорогая девочка близко приняла к сердцу, что я ей вчера сказала о жизни с мужем. Когда вы ушли, она явилась ко мне, положила голову на грудь, как в детстве, и заплакала; она сказала, как я к ней добра. Милая моя! И что она решилась. Теперь она поняла, что ее первый долг — перед мужем и что если он просит ее остаться дома, то ничто на свете не выманит ее наружу. Это первое дело ее нового долга! И, боже мой, вот почему я так заволновалась, увидевши, что ее нет в доме. Не понимаю, должно быть, происходит то, о чем я не знаю, и мне очень страшно!